Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина (книги онлайн полные TXT) 📗
А потом старуха подобрела.
Услышала про чудодейственные бальзамы. Снизошла.
Явилась сама в общую гримерку и взмахом руки отослала прочих.
— Милочка, — обратилась к Ольгерде снисходительно, в том видя свое великодушие, — говорят, у тебя можно найти кое-что для лица… не то, чтобы мне было нужно…
В полутьме — общую гримерную освещали скудно, здраво полагая, будто кордебалету особый макияж не надобен — ее лицо гляделось белым и совершенным. Хороший грим на многое способен.
— Смотря что вам нужно, — сказала Ольгерда.
И продала самый сильный из кремов.
И спустя неделю — еще один… и еще… а потом… потом крема закончились. Вдруг… и не столько в них дело, сколько в особых каплях, которые Ольгерда добавляла. Капли эти, поднесенные братцем — иногда и он делал подарки — оказывали благотворнейшее влияние на характер Свиржевской.
А когда их не стало…
…о, старуха никогда-то не отличалась кротостью нрава, но ныне… истерика за истерикой, скандал за скандалом… и разбитая о голову директора театра ваза стала последнею каплей.
Или не она, но роль, которую Свиржевская отказалась исполнять?
Или может, голос, сорванный вдруг…
…и как-то так вышло…
…удачно вышло…
— Тетка рассорилась с Белялинской после того, как кто-то там умер… испугалась? Не знаю, я не вникала, но вышло так, что из-за этой ссоры Белялинска потеряла клиентов. Это ведь не так просто. Сама она не пойдет торговать запретным. Да и… теперь я лучше понимаю ее характер… одно дело принести запретный груз старой подружке и остаться с чистыми руками, и другое — превратить свой салон в этакий рынок. Нет, она слишком трясется над своим лицом…
Глава 8. О тяжких буднях душегубских
Коты существуют затем, чтобы было на ком выместить избыток доброты.
Жизненное наблюдение почтеннейшей панны Юговой, известной строгим нравом своим и некоторой степенью мужененавистничества.
Панне Белялинской вновь не спалось.
Одиноко.
Холодно.
И пусть прежде супруг донельзя раздражал ее своим сопением и вообще самой своей способностью спать, когда вся жизнь рушится, но ныне в его отсутствие она вдруг почувствовала себя… беззащитной?
Комната огромна.
Сумрачна.
Тени.
Пыль. И запах этот, сладковатый, то ли ветоши, то ли гнилья… с окон сквозит, а камины вновь не топили… ничего, вот вернется и тогда…
…она накинула на плечи старую шаль, подаренную Феликсом еще в те времена, когда он лишь начал ухаживать за нею. Давно бы выкинуть ее. Поизносилась. Вытерлась. И вид утратила совершенно. Да и было у панны Белялинской множество иных шалей, куда лучше этой, но вот поди ж ты, привыкла.
Не то, чтобы стало теплей.
Спокойней?
Верно.
Она зажгла свечу, слепленную из огарков — прием стоил непозволительно дорого, и ныне приходилось вновь экономить — и вышла из комнаты. Коридор выстыл. И здесь, на втором этаже, становилось очевидно, что хозяева дома, как и сам дом, переживают далеко не лучшие времена.
Пол скрипит.
Стены голые. И темные прямоугольники на этих стенах — следы картин, которых не стало… уцелел лишь портрет панны Белялинской и то потому как ценности не имел.
Исчезли напольные вазы.
И рыцарский доспех, стоявший некогда в углу. За него выручили едва ль четвертую часть изначальное суммы. Скупщик кривился и все норовил сказать, будто бы доспех этот — новодел, которому едва ль полсотни лет исполнилось, а такое ныне покупать не станут.
Мода вышла-с.
Тишина.
И доски рассохшиеся скрипят под ногами. Ковер… ковер отдали, почитай, за бесценок… и тот огромный комод, которого ничуть не жаль, потому как был он уродлив.
Панна Белялинска вздохнула бесшумно.
…одиночество стало почти невыносимым. Она спустилась в гостиную и уже там, забравшись в кресло, ждала утра. А дождалась гостя.
— Не спится? — осведомился дорогой нелюбимый родственник, выпуская клубок желтого дыму.
— И тебе, как вижу?
Он был слегка пьян. А может, не в вине дело? Панна Белялинска вглядывалась в лицо дражайшего кузена, выискивая на нем малые приметы больших страстей.
Слегка обрюзг.
И морщины появились, пока едва заметные, но все же… и вот эта оттопыренная губа… ноздри раздуты… привычка преглупая то и дело касаться их, будто проверяя, на месте ли нос. Ногти желтоваты. И глаза… теперь как-то особенно заметен этот ядовитый оттенок.
Братец усмехнулся.
— Не по нраву?
— Какая разница?
— Ты права, никакой. Знаешь, я удивился, получив от тебя приглашение… — он курил трубку с тонким длинным чубуком, который, казалось, чудом не ломался в неловких его пальцах.
Растрепанный.
С закатанными по локоть рукавами грязной рубахи, кузен был именно таков, каким она его запомнила. И смешно стало — столько лет, а ничего-то не изменилось. Разве что на руках этих проступили темными жилами вены. И на коже появился мелкий узор шрамов.
— Слушай, а тебе эту девчонку совсем не жаль? — поинтересовался он, сделав длинную затяжку.
— Да что вы все заладили… не жаль! Не жаль! — воскликнула панна Белялинска, вскочив с диванчика. — Никого не жаль! И…
— Успокойся, — жестко велел Вилли. — Я ж просто так, для информации.
Он выдыхал дым медленно, выпуская тоненькой струйкой.
Выдохнул.
И глаза закрыл. Лег, запрокинув голову…
— Я знаю, что не жаль… тех девок не жалеешь, и эту тоже…
Она застыла.
Знает?
Откуда? Он в доме, но… но в этом доме не говорят о делах, о которых говорить опасно. Да и товар… подземелья подземельями, однако панна Белялинска после того раза больше не заглядывает в них. Есть иные места…
— Не дергайся, — лениво произнес братец. — И не притворяйся, что не понимаешь, о чем говорю. Мне Мария все рассказала…
— Дура!
— Женщина, — он пожал плечами. — Девушка… наверное… слишком давно девушка… ей бы замуж… вот и тянет, к кому попало.
Панна Белялинска с трудом сдержала гнев.
Вот…
Дура!
Дважды дура… повелась на смазливое личико?
— Опасную игру ты затеяла, — меж тем продолжил Вилли, не открывая глаз. — Одно дело всякую ерунду через границу таскать, по головке, если поймают, не погладят, верно, но… другое дело — такие штуки… тут не каторга, дорогая… тут костром дело пахнет.
— Костры отменили.
— Не для таких дел. Поверь. Для тебя, коль вскроется, разложат… и местные дровишек принесут.
— Зачем ты это говоришь?
— Затем, что любопытно, — он выронил трубку. — Как далеко ты готова зайти?
— А то не ясно?
Поздно каяться. Она пересекла черту, еще там, в подвале… а может, и раньше, когда дала свое согласие на этакую… мерзость! А все он, ее супруг никчемный, не способный самостоятельно разрешить проблему… долги, счета… разве настоящий мужчина станет взваливать на женские плечи этакое?
— Губы сейчас сгрызешь, — заметил кузен лениво. — Не трясись. Я тебя сдавать не стану.
— Чего ты хочешь?!
Он не спроста завел эту беседу.
— Денег.
— У меня нет денег!
— Будут, — он не повышал голоса. — Ты сказала, я получу треть… мне мало.
— Сколько?
— Две трети.
— Ты зарываешься, — панна Белялинска уняла дрожь в руках. — Половина.
— Разве? А за мою невестушку ты, дорогая, сколько возьмешь? Полагаю, изрядно… а еще и состояние… я не дурак, Ганна… может, и есть у меня недостатки, — он вяло щелкнул пальцами, — но я не дурак… две трети… и я исчезну… и не стану задавать вопросов о том, куда подевалась моя нареченная.
— Половина…
— А ведь, если подумать, я могу… да… скажем, дождаться свадьбы… и отдать эту дурочку благообразную тебе. Даже не отдать, просто подождать… уехать куда… по делам, да… — он улыбался счастливою улыбкой, частью сознания пребывая уже в стране грез, — а потом… потом заявить в полицию… пусть расследуют… а если еще подсказать, где… я останусь вдовцом… ты пойдешь на костер… и не одна, да… а я…