Американские боги (новый перевод) - Гейман Нил (книги регистрация онлайн .txt) 📗
– Колесница?
– На его колеснице. Наш отец уезжал. А Зоря Вечерняя открывала перед ним ворота на закате, когда он возвращался к нам.
– А вы?
Она помолчала, губы у нее были полные, но очень бледные.
– Я никогда не видела нашего отца. Я спала.
– Это было заболевание?
Она не ответила. Пожатие плечами – если она ими пожала – было едва различимым.
– Так вы хотели знать, на что я смотрю?
– На большой ковш.
Она подняла руку, указывая на созвездие, и ветер снова обтянул тканью ее тело. Ее соски проступили на мгновение темным сквозь белый хлопок. Тень поежился.
– Его называют Колесницей Одина. И Большой Медведицей. Там, откуда мы приехали, верили, что нечто, не божество, но подобное богу, нечто страшное приковано среди этих звезд. И если оно вырвется на волю, настанет конец всему. И есть три сестры, которые должны наблюдать за небом день и ночь напролет. И если существо среди звезд вырвется, миру придет конец – «фррр», и все.
– И люди в это верили.
– Да. Давным-давно.
– Так вы пытались разглядеть чудовище среди звезд?
– Да. Что-то в этом роде.
Он улыбнулся. Если бы не холод, подумалось ему, он бы решил, что все еще спит. Все происходящее казалось просто сном.
– Можно спросить, сколько вам лет? Вы как будто намного моложе своих сестер.
Она кивнула:
– Я самая младшая. Зоря Утренняя родилась поутру, Зоря Вечерняя – вечером, а я родилась в полночь. Я – ночная сестра: Зоря Полуночная. Вы женаты?
– Моя жена умерла. Погибла в автокатастрофе неделю назад. Вчера были ее похороны.
– Мне очень жаль.
– Вчера она приходила ко мне. – В темноте, рассеиваемой лишь светом луны, сказать такое было совсем нетрудно; это было уже не столь немыслимо, как при свете дня.
– Вы спросили ее, чего она хочет?
– Нет.
– Возможно, вам следует это сделать. Умные люди всегда спрашивают об этом мертвецов. Иногда те даже отвечают. Зоря Вечерняя рассказала, как вы играли в шашки с Чернобогом.
– Да. Он выиграл право вышибить мне мозги.
– В былые времена людей отводили на вершину горы. Или холма. На возвышенные места. Обломком камня им разбивали затылки. Во имя Чернобога.
Тень оглянулся по сторонам. Нет, на крыше они были одни.
– Его тут нет, глупышка, – рассмеялась Зоря Полуночная. – К тому же ведь ты тоже выиграл партию. Он не вправе нанести удар до того, как все закончится. Он сам так сказал. И ты узнаешь заранее. Как коровы, которых он убивал. Они всегда знали наперед. Иначе какой в этом смысл?
– Мне кажется, – сказал ей Тень, – я очутился в мире, живущем по законам собственной логики. По собственным правилам. Словно ты спишь и знаешь, что есть правила, которые нельзя нарушать. Даже если не знаешь, что они означают. Я пытаюсь под них подстроиться, понимаете?
– Знаю, – сказала она, задержав его руку в своей ледяной ладони. – Однажды тебе дали защиту. Тебе дали само солнце. Но его ты уже потерял. Ты отдал его. Все, что в моих силах, – это дать тебе защиту намного слабее. Дочь, а не отца. Но все же она поможет. Да?
Светлые волосы развевались вокруг ее лица на холодном ветру.
– Мне надо с вами подраться? Или сыграть в шашки? – спросил Тень.
– Вам даже не надо меня целовать, – улыбнулась она. – Просто возьмите у меня луну.
– Как?
– Возьмите луну.
– Я не понимаю.
– Смотрите, – сказала Зоря Полуночная.
Подняв левую руку, она занесла ее перед луной так, словно ухватила светило большим и указательным пальцами. Потом единым плавным движением она оторвала его. На мгновение Тени показалось, будто она сняла луну с неба, но потом он увидел, что та сияет на прежнем месте, а Зоря Полуночная раскрыла ладонь, чтобы показать серебряный доллар с головой Свободы.
– Отличная работа, – сказал Тень. – Я и не видел, как вы спрятали монету в ладонь. Понятия не имею, как вам это удалось.
– Я ничего в ладонь не прятала, – отозвалась Зоря. – Я взяла ее. А теперь я отдаю ее вам, чтобы она вас хранила. Вот. Никому не отдавайте эту монету.
Положив монету ему на правую ладонь, она сомкнула его пальцы. Монета холодила руку Тени. Подавшись вперед, Зоря Полуночная кончиками холодных пальцев закрыла ему глаза и легко поцеловала в каждое веко.
Тень проснулся на диване, полностью одетый. Забравшийся в окно узкий луч солнечного света раскинулся на журнальном столике, заставляя танцевать пылинки.
Откинув одеяло, Тень встал и подошел к окну. В дневном свете комната казалась много меньше.
Тут, выглянув из окна на стену дома и улицу внизу, он сообразил, что так встревожило его прошлой ночью. За окном не было пожарной лестницы: никакого балкона, никаких ржавых стальных ступеней.
И все же, крепко зажатый в руке, ладонь ему холодил сияющий и яркий, словно в тот день, когда был отчеканен, серебряный доллар 1922 года с головой статуи Свободы.
– А, проснулся, – сказал Среда, заглядывая в приоткрытую дверь. – Это хорошо. Хочешь кофе? Мы едем грабить банк.
Самое важное, что необходимо понять в американской истории, – записал мистер Ибис в свой толстый, в кожаном переплете дневник, – есть совершенно фиктивный, выдуманный ее характер: перед нами не более чем набросок, сделанный карандашом для детей или для прочей не слишком разборчивой публики. По большей части она остается неосмысленной, неотрефлексированной, неизученной – это скорее некритическая репрезентация факта, нежели сам факт. Иначе говоря, изящная словесность, – продолжил он, помедлив немного, дабы обмакнуть перо в чернильницу и собраться с мыслями, – примером которой может служить история о том, что первопроходцами в Америке были пилигримы, которые приехали сюда в поисках мест, где они могли бы свободно исповедовать свою веру; о том, как они приехали сюда, взрастили хлеб свой и детей своих, и заполнили пустую землю.
По правде говоря, американские колонии были местом, где могли бесследно раствориться разного рода отбросы общества – и заставить забыть о себе. В те дни, когда в Лондоне за кражу двенадцати пенни можно было отправиться на виселицу, на Тайбернское дерево о трех вершинах, [15] Америка стала символом милосердия, возможности получить еще один шанс. Впрочем, условия перевозки заключенных были таковы, что некоторые предпочитали честно прыгнуть с безлистого ствола и станцевать на воздушном паркете, пока не кончится сей быстрый танец. Приговор так и звучал: ссылка. Ссылка на пять, на десять лет, пожизненная.
Вас продавали капитану корабля, и в трюмах судна, набитого битком, точь-в-точь как невольничье, вы совершали путешествие либо в СевероАмериканские колонии, либо в Вест-Индию; там капитан продавал вас в качестве сервента [16] человеку, который выбивал из вашей шкуры каждое вложенное пенни, пока не истекал срок контракта. Но зато вам по крайней мере не приходилось ждать смертной казни в английской тюрьме (ибо тюрьма в те времена представляла собой место, где человек дожидался освобождения, ссылки или повешения: к отсидке никого не приговаривали), а потом пред вами открывался новый мир, полный неисследованных возможностей. Имелась в вашем распоряжении еще и возможность подкупить капитана, с тем чтобы он отвез вас обратно в Англию до истечения срока контракта. Попадались люди, которые именно так и поступали. И если власти ловили вас на обратном пути – или если находился старый враг или старый друг, который числил за вами должок, а потом вы попадались ему на глаза, и он сообщал об этом куда следует, – вас просто вешали, не моргнув глазом.
Все это напомнило мне, – продолжил он, помедлив немного для того, чтобы заново наполнить вделанную в стол чернильницу, достав для этой цели из шкафчика бутылку с умбровыми чернилами, а потом обмакнув еще раз в чернильницу перо, – о жизненном пути Эсси Трегован, которая появилась на свет в продуваемой всеми ветрами корнуолльской горной деревушке, на юго-западе Англии, где семейство ее обитало с незапамятных времен. Отец у нее был рыбак, а кроме того – поговаривали – был у него и еще один промысел: развешивать в самые бурные ночи на самых опасных скалах фонари и заманивать тем самым корабли на рифы, в надежде поживиться выброшенным на берег грузом. Мать Эсси работала в услужении у местного сквайра кухаркой, и Эсси с двенадцати лет тоже поступила туда на работу, судомойкой. Она была маленькая и тощая, с огромными карими глазищами и темно-каштановыми волосами; работница из нее была так себе, зато она вечно была тут как тут, стоило только появиться в доме человеку, способному рассказать добрую историю или сказку: про пикси [17] и спригганов, [18] про черных болотных собак и девушектюленей из Пролива. Сам сквайр над подобными суевериями только смеялся, но прислуга каждую ночь выставляла за порог фарфоровое блюдечко с самым что ни на есть цельным молоком – для пикси.
