Король-Бродяга (День дурака, час шута) (СИ) - Белякова Евгения Петровна (мир книг TXT) 📗
— Так он жив? — не удержался я от вопроса, чувствуя, что в пальцах просыпается зуд — верный признак того, что происходит что-то важное, — ведь, насколько я понял, Кафедра основана более ста пятидесяти лет назад, разве не так?
— Именно так, милейший, но профессор Ньелль и сейчас живет, в так сказать…
— И я могу увидеть его? Поговорить с ним?
От волнения у меня вспотели ладони. Еще один бессмертный; о, как много я хотел и мог сказать ему, и еще больше — спросить у него; может, он знает способ или работает над тем, чтобы можно было… излечиться от бессмертия! О, да! Пальцы зачесались еще сильнее.
Аффар переступил вбок, чтобы солнце, проникавшее в узкие окна галереи, не светило в лицо.
— Увидеть, наверное, сможете, но вот поговорить… Профессор находится в усыпленном состоянии, лет сто назад он был поражен неизвестной болезнью, и его погрузили… в некую субстанцию, я, к сожалению, не в курсе… — толстячок, казалось, чуть не плакал от своей неосведомленности, — Но я знаю, что он в некоем роде жив и когда найдут лекарство…
Я не знал об этом, в свитке ничего такого не говорилось. Ха, прощай профессия сказителя на базаре.
— Жаль, жаль, так хотелось пообщаться с соотечественником, — я вытер ладони о штаны и подошел к следующему портрету, — а это кто?
— О, это Великий Павосс Неф, основатель Кафедры Истории Неслучающегося. Скажу по секрету, с Кафедрой Предсказания у них большие разногласия относительно необходимости существования каждой из них, но Глава Академии позволяет обеим работать и даже зачастую высказывать противоречащие результаты исследований будущего…
Более я его не слушал, погруженный, как в шербет, холодную вязкость мыслей, заводящих в тупик. И лишь когда мы подошли к концу галереи и, завернув за угол, оказались во внутреннем дворике, журчащем фонтанчиками, я снова обратился в слух.
— Аффар, вы сказали — студент-северянин? Я не ослышался?
— Нет, вы ведь так расстроились из-за отсутствия сородичей, вот я и подумал — вам будет интересно. — Глаза его лукаво блеснули, отражая зелень лимонных деревьев, окружающих нас, благоухающих и свежих, — Вы скоро познакомитесь с ним, он тоже недавно подал заявку, и его практически уже приняли… Честно говоря, его случай послужил косвенной причиной того, что я взял на себя смелость оформить и ваше поступление… Чрезвычайно талантливый молодой человек, он так удивил экзаменаторов…
— Экзаменаторов? Я переоценил вашу любовь к деньгам, — говоря 'вашу', я не имею в виду лично вас, но Академию вообще, — и для меня сам факт экзаменов является сюрпризом. Разве мой взнос не служит гарантом поступления?
Я говорил прямо, даже излишне прямо для Юга; но я был раздражен. Вместо умудренного опытом бессмертного профессора мне подсунули недееспособное тело, 'погруженное в некую субстанцию'. Аффар, придя к каким-то своим, далеким от истины выводам, улыбнулся и объяснил с (отнюдь не бесконечным) терпением, свойственным коренным хавирцам:
— Ах, милейший Джоселиан, сколько бы денег вы не заплатили, невозможно научить вас магии, ежели у вас не обнаружатся способности к ней. Этот взнос берется за то, что наши профессора согласятся посмотреть на вас.
Я уселся на скамью, украшенную резьбой, и уставился в подкрашенную воду фонтана. Золотистую, как моча. Аффар прохаживался рядом, подметая шелковыми кистями халата землю; привстав на цыпочки, нюхал большие белесые цветы, свисавшие с веток, и блаженно морщил нос. И, явно получая удовольствие от роли гида, толковал о традициях, тайнах и законах этого места, с видом всевидящим, но ни черта не понимающим.
— Завтра вас, как и других кандидатов, проверят… девяносто пять человек из ста уходят из Академии на следующий же день. Но я уверен, что вас примут, — он тоненько хихикнул, усаживаясь рядом, нос в пыльце, глаза хитрющие, — что-то говорит мне о том, что вы пройдете испытание.
— Что за испытание? — вяло поинтересовался я, больше увлеченный звуком плещущейся неподалеку воды. Куда, интересно, она хотела меня увлечь?
Он с многозначительным видом развел руками:
— Не имею ни малейшего понятия! Ни малейшего! — и засмеялся.
Говорить с ним было все равно, что лузгать маленькие орешки в сахаре: сначала приятно, потом просто не можешь прекратить, войдя в ритм, а в конце — потому что осталось немного и хочется домучить последний, вплоть до чувства завершенности. Такие вот сладкие, круглые, абсолютно одинаковые слова.
Вечер нахлынул освежающей волной, тяжелый запах цветов улегся, как туман. Появились люди; меня отвели в комнату, где обитали лишь запахи предыдущего владельца. Я уснул, как убитый — такая желанная метафора.
А утром началось Испытание.
Честно говоря, ничего особенного не происходило — да, я и еще полсотни таких же идиотов что-то отвечали, смотрели в трубочки с цветными стеклышками, разглядывали пузырьки в кристаллах и прочее, и прочее… но обставлено это было — Боги мои, с такой помпой… Я сразу же высмотрел молодого парня с песочного цвета шевелюрой, полного, суетливого. Лет семнадцать, не больше, но я так хотел услышать родной язык! Была не была, отдаю свой циничный ум на растерзание этому молодчику, с его наивностью, романтизмом и страхами, — решил я.
Я не знаю, почему мы сдружились с Пухликом. Возможно, мне требовался кто-то, внимающий день за днем моему откровенному бреду. А ему — более умудренный жизнью сосед, приятель, друг. Не знаю, — но парочка из нас получилась еще та. Нас даже поселили вместе; две кровати, два стола, шкаф и много пыли в носу. Ах да, мы, конечно же, прошли Испытание. Остальным объявили, что в следующем году тоже будет набор, как всегда, и, вполне возможно, у них (не прошедших в этом году) проснется Дар… когда-нибудь. Деньги не возвращались, хе-хе, интересно, кто из этих болванов приходил сюда регулярно, а кто отказывался от глупостей после первой же неудачи?
— Фасмик Вальгенше, — представился мне мой пухлощекий сосед, улыбаясь приветливо и пугливо одновременно. Потом он еще с неделю путался, называя меня то на 'ты', то на 'вы'.
— Джоселиан Просперо, и давай покончим на этом с формальностями. Зови меня Джок, но учти — за просто так ты не отделаешься.
— Что? Я, простите, не понял…
— Ты будешь мне читать, договорились? — я снял сандалии, растянулся на кровати, свалив все подушки вниз; легкомысленно покрутил пальцами ног и сделал 'ужасное признание', - я не умею читать на этом языке. Говорю, но не читаю — понимаешь, олле-ва?
На трущобное ругательство он не среагировал. Есть чему поучить. Я внимательно осмотрел боковую стену у своей низенькой и, признаться, жестковатой кровати. Потрогал пальцами шероховатый камень, а затем издал резкий звук носом и кубарем слетел на пол.
— Что там? — испугался он, видимо, подозревая, что сейчас изо всех щелей полезут Темные Магистры.
Я устроил маленький спектакль: прошелся подушечками пальцев по стене, хмурясь и шевеля губами.
— Тут надпись, — шепнул я, дрожа голосом, — нацарапано в спешке… Вот: 'они близко… каждую ночь они мучают меня… раскаленные крючья! Они уходят на рассвете… и нет мне спасения!'
Фасмик открыл рот и рванулся было к двери, но, когда я упомянул крючья, перепугался настолько, что застыл, как статуя.
— Хей, парень, — произнес я свистящим шепотом, — я тут спать не буду. Меняюсь с тобой кроватями! — и скоренько переместился на его ложе.
Он попытался выразить слабый протест, но ничего лучше 'ф-ф-ф' из него не вылетело; он вцепился в ручку двери, ме-е-едленно, как в плохой пьесе, потянув ее на себя. Та заскрипела так, что у меня заныли зубы.
— Хотя надо еще посмотреть, может на твоей кровати еще хуже…
— А… И…
— Вот простофиля, — заявил я, закатывая глаза, — прикрой рот, дверь, глаза и успокойся. Я же только что сказал тебе, что читать не умею, балда.
Он совершенно неожиданно выпрямился, сверкнул очами и подозрительно меня осмотрел.
— Откуда мне знать, может, ты соврал?
— Если я соврал в одном, то нету мне веры и во всяких дурацких надписях; а если я говорю правду, то мои слова о неумении читать сводят на нет и нацарапанные ужасы, разве нет?
