День Святого Никогда - Фарб Антон (смотреть онлайн бесплатно книга .txt) 📗
Феликс понимал, что идет на поводу у хитроумных студентов, задумавших сорвать опрос путем превращения оного в пустопорожний треп, но пресекать этот маленький бунт не собирался. «В конце концов, из моих рассказов они извлекут куда больше практической пользы, чем из уложения о дорогах и трактах», — рассудил он.
— А маг может поселиться в городе? — заинтересовался Патрик.
— На моей памяти был всего один такой случай… Некий швейцарец, родом, по-моему, из Женевы, приехав на учебу в Ингольштадт, вдруг открыл у себя магические способности, и, будучи по натуре своей трусоват, побоялся вступать в противоборство с кем-нибудь из магов за власть в феоде. Вместо этого он обосновался при университете и, не придумав ничего лучшего, взялся за сотворение гомункулюса. В результате на свет появился отвратительный кадавр, который сразу прибил своего создателя и принялся терроризировать окрестности Ингольштадта, а после — и все швейцарские муниципии… У меня ушло два года, чтобы выследить и затравить этого монстра. Но этот случай — скорее то самое исключение, которое подтверждает правило: маги сторонятся городов, и в первую очередь потому, что их присутствие там слишком легко обнаружить. Для этого достаточно спуститься в канализацию и проверить, не кишат ли там магические твари, без которых не обходится никакое колдовство. Ко всему прочему, маг, дерзнувший преступить конвенцию, в первую очередь становится объектом охоты своих коллег, а уже потом — героев. Возможно, именно поэтому мы так мало знаем о подобных эпизодах…
— Но как магам удавалось уничтожить ренегата, если им самим путь в город был закрыт все той же конвенцией? — спросил Патрик с недоумением.
— Видишь ли, — терпеливо сказал Феликс, — мы можем только догадываться о том, как на самом деле происходят схватки магов и переделы границ феодов. Единственное, в чем мы уверены — при магической дуэли реальное местоположение противников не играет никакой роли. Огюстен полагает, что сам бой магов недоступен восприятию простых смертных, и только по его отражениям, таким, как внезапное буйство природы — гроза, землетрясение, ураган и прочие бедствия — можно догадаться о том, что два могучих мага на разных концах Ойкумены занялись взаимоистреблением. Как я уже сказал, в деле построения гипотез о сущности магов Огюстену нет равных… Это уже звонок? — нахмурился Феликс, когда из коридора донеслось дребезжание колокольчика.
Судя по тому, как отреагировали на дребезжание господа студенты, это был именно звонок. Феликс когда-то читал об опытах профессора Павлова, который взялся доказать, что собаки одинаково реагируют как на еду, так и на звонок или свет, с которыми еда появляется. Он еще тогда подумал, что подобные издевательства над собаками излишни, ведь для подтверждения своей теории о рефлексах профессору достаточно было посетить любое учебное заведение и увидеть, какое сильное воздействие на студентов оказывает самый обыкновенный колокольчик.
— Всего хорошего, господа! — Феликс повысил голос, чтобы хоть как-то привлечь к себе внимание спешно покидающих аудиторию студентов. — Олаф, будь добр, открой фрамугу, пусть здесь немного проветрится! Патрик, задержись на минутку, а вы, Хильда, помогите мне снять карту…
Ногти Феликс стриг коротко, и выковыривать канцелярские кнопки ему было трудно, а обрывать и без того излохмаченные края ветхого учебного пособия он не хотел. Хильда справилась с этой задачей легко и быстро, и пока Феликс сворачивал карту в рулон, она пыталась разобрать полустертые каракули, обнаружившиеся на доске.
— Кенхр… фарей… дипсада… — шевелила губами она, водя пальцем по осыпающимся меловым загогулинам. — Ехидна… Сепс… Якул… Простер…
— Престер, — поправил ее Феликс.
— А что все это значит? — удивилась она.
— Это магические змеи, обитающие в ливийской пустыне. Судя по кошмарному почерку, это писал Леопольд. Он у вас еще не читает? Ах да, серпентология начинается со второго курса…
— Ну и как я буду это вытирать, если тряпка опять куда-то задевалась? — расстроилась Хильда.
— Надо проявлять изобретательность, — важно сказал Патрик, подходя к доске и убирая чернильницу в холстяной мешочек. — Вы хотели меня видеть? — обратился он к Феликсу.
— Да-да, — ответил Феликс, пытаясь удержать в руках стопку контрольных, журнал и рулон с картой. — Подержи вот эту ерунду, пока я… ага, спасибо!
— Какую такую изобретательность? — спросила Хильда, наивно хлопнув ресницами.
— О! — сказал Патрик. — Для героя изобретательность — это самое главное! — заявил он и перевернул доску на другую сторону.
При этом он едва успел отскочить в сторону, так как от резкого движения с доски сорвалось облако меловой пыли, и Хильда оглушительно чихнула. Исходя из количества разнообразных надписей и рисунков не всегда пристойного содержания, обратную сторону доски не вытирали на протяжении нескольких лет.
— М-да, — хмыкнул Феликс. — Изобретательный нынче пошел студент! Патрик, проводи меня до деканата, я хочу с тобой поговорить… А заодно помоги донести всю эту макулатуру.
Они вышли из аудитории, оставив девушку розоветь от смущения при виде рисунков, афоризмов и стихотворений, которые с легкостью опровергали теорию Огюстена о тяге к геройству, как сублимации полового влечения.
С чем-чем, а с влечением студенты Школы проблем не испытывали.
2
После третьей пары тишина в Школе приобретала совершенно другой оттенок. До этого в длинных и гулких коридорах царило обманчивое безмолвие, набрякшее сотней мелких звуков: где-то бубнили голоса, взвизгивал по доске мел, хлопала дверь, и кто-то дробно ссыпался по лестнице, или сдавленно кашлял в кулак, прочищая горло… Звуки эти отнюдь не нарушали тишины, но впитывались ею, вбирались без остатка и уплотняли ее субстанцию, будто накапливаясь для того, чтобы выплеснуться наружу во время коротенькой переменки, вскипеть и забурлить, прокатиться по Школе многоголосым гомоном, оборваться резким, отрывистым звонком, и снова утонуть в мягкой перине безмятежности, под которой пульсировал ритм нормальной жизни Школы.
А в два часа пополудни, когда учебный день можно было считать законченным, и студенты растворялись в воздухе с проворством, достойным лучшего применения, деловито шуршащее безмолвие сменялось зыбким, подрагивающим покоем пустых коридоров, где любой звук, будь то шарканье веника или скрип дверных петель, казался чем-то столь чуждым и неуместным, что существовал как бы сам по себе, вне пространства всевластной тишины, которая продолжала трепетать и мягко обволакивать Школу, игнорируя жалкие потуги людей остановить ее продвижение. Такое преображение тишины из деловой в сонную происходит, наверно, в любом крупном учреждении, когда его покидают люди; и если что-то и придавало разительности перемене школьной атмосферы, так это скорость, с которой она происходила.
Феликс и Патрик задержались у доски самое большее на полторы минуты. За это ничтожное время две сотни студентов успели выкатиться из аудиторий и с гулом пронестись по коридорам, заполонить лестницы и устроить толчею у гардероба, а потом — исчезнуть, сгинуть, пропасть без следа и заставить ломать голову над тем, куда могла в один миг подеваться такая орава будущих героев?! Но Феликс уже привык к тому, что студенты покидали здание Школы с куда большим энтузиазмом и расторопностью, чем приходили туда на учебу, и потому ломать голову над проблемой мгновенного исчезновения студентов он не стал, предавшись вместо этого смакованию тишины.
Он любил тишину. Любил и знал, умея различать десятки ее видов; а еще он берег ее по мере сил и возможности, понимая, сколь редкое это явление в большом городе. И потому в разговор первым вступил Патрик:
— А что, сессии у нас не будет? — спросил он.
— Как это не будет? Уже была, ты просто не заметил…
— В смысле? — опешил Патрик.
— Ты контрольную сегодня писал? Вот оценка за нее и будет итоговой за семестр. Вы по всем предметам уже написали, или осталось еще что-то?
