Берег Стикса - Далин Максим Андреевич (полная версия книги TXT) 📗
Дешёвая мазня века девятнадцатого, насколько Роману позволяли определить его скудные познания в живописи. Но эту мазню что-то одухотворяло, да так, что глаза вампира на портрете казались совершенно живыми — любопытно, отчего бы?
Роман принялся разглядывать портрет очень пристально. Его самого так же пристально стригла глазами упыриха, стоявшая рядом, сложив руки и скривив рот плаксивой гримасой.
— Отдай, — канючила она под руку. — Зачем тебе?.. Это мой Принц… Чего ты ко мне привязался?
Холст как холст. Рамка из чёрного дерева производит впечатление чего-то более качественного, чем сам портрет — искуснейшая тонкая резьба, изображающая лотосы, вплетённые в точный геометрический узор… Оп! Уж не каббалистические ли знаки?
Роман пошарил по карманам, и, не найдя ничего подходящего, осторожно надломил угол рамки руками. И почувствовал, как сила вампира сочится из трещины в старом дереве, как струйка холодной воды — этакий потусторонний сквознячок.
Он нажал сильнее. И ещё сильнее. Рамка треснула пополам и развалилась. Сила хлынула потоком — так, что Роман выпустил картину из рук и отпрянул.
Упыриха радостно вскрикнула и всплеснула руками.
Голубой мерцающий туман собрался на подсохшем асфальте в человеческую фигуру, сначала — призрачно мутную, потом — всё чётче и чётче. И мерцание погасло, как отрезанное.
Персонаж картины, юноша-вампир в истлевшей рубахе, сползающей с плеч, полуистлевших панталонах, стянутых на лодыжках и босой, сидел на земле, скорчившись и прижав руки к груди. Его трясло, как человека, который был заперт в холодильнике; спустя минуту после материализации вампир зашёлся судорожным кашлем.
«Вампиры болеют», — подумал Роман отстранённо.
Никогда раньше ему не приходилось видеть Хозяина Ночей и Вечного Князя в таком жалком и беспомощном виде. У вампира не было сил даже отстраниться, когда тварь в платочке подбежала и наклонилась. Он только снова раскашлялся до рвоты и конвульсий — и тут до Романа дошло…
Он отшвырнул тварь в сторону, проигнорировав обиженный вяк. Опустился на колени рядом с вампиром. Вампир поднял голову и взглянул ему в лицо испытывающим взглядом гордого существа, которое нуждается в помощи, но стыдится её просить.
Роман притормозил на секунду. Человеческие мерки отбрасывались страшно тяжело — целоваться с мужиком взасос?! Но он вспомнил Анну, прижавшуюся к стене — приступ стыда и сострадания помог справиться с человеческой щепетильностью.
Роман придвинулся поближе, притянул вампира к себе и поцеловал с таким чувством, будто делал раненому искусственное дыхание. Ему хотелось отдать, он подумал как можно явственнее: «Бери, старик!» — и приготовился к леденящему холоду и дикой боли, но ни холода, ни боли не было.
Сначала было только чужое порывистое дыхание, пахнущее мятой и морозом, и привкус льда и крови на губах. А потом весь окружающий мир дрогнул и расплылся и…
… конь летел галопом, легко и плавно, и огромная яркая луна стояла над прудом, разбросав по воде пригоршни сияющих червонцев, и тополи Старой Аллеи летели навстречу, а у часовни дожидалась она, моя пани…
… чудная моя, чудная, свет сердца моего, видишь ли, пани моя, я на коленях перед тобой. И одна ты — вселенная моя, и что за дело мне до света… и до тьмы, коли уж на то пошло… шляхтич не побоится чёртовых лап, а целая вечность в объятиях твоих стоит спасения души! Не смейся надо мной, ясочка моя, я пьян тобой, как драгоценным вином, но всё понимаю — ей-ей, понимаю. Хочешь — выпей крови моей! Хочешь — и душу мою возьми в придачу, прекрасная пани моя Ядвига…
… а луна наклонилась над башнями. Прочь от окна. Зал плыл в сиянии свечей, и мазурка гремела, и было жарко от бесчисленных огней, и от рук, и от губ… и её пальцы были горячи, в глазах сияли свечи и луна, и щёки горели, и вороной локон выбился на белый лоб. Это мой родовой герб, «Крепость и Знамя», а что это значит, я не знаю, я не учёный герольд, а вот ещё есть такой герб — «Вша пляшет на барабане» — это значит понятно что: в военных походах шляхту кусали блохи, а им всё было нипочём, моим предкам, а ты смеёшься, ты смеёшься, барвинок мой, и твои руки жгут мою шею — мы ещё будем танцевать, ты не отдала следующего танца? Твой платок…
… сидели в беседке на острове, и наши руки соприкасались, и она не боялась холода, потому что была горяча за двоих, она не чувствовала холода от жара любви, и она ещё не знала, что брат её мёртв, и что он мёртв оттого, что тоже звал меня встретиться — и выпил со мной напоследок…
… небеса — как омут, глубокий и чёрный, а звёзд такое великое множество, будто кто достал их из тайного места и повсюду рассыпал, и звёзды пахнут холодной водой, а внизу — леса, леса — глухая волчья темнота — и волчий вой — и огоньки хуторов — и звёздный туман, и холодная кривая сабля реки в чёрных бархатных ножнах…
… и ты любила играть с волками — как этот щенок валялся пузом кверху у белых ног твоих и лизал твои сахарные пальцы, и его покорность грела тебя, и ты пила из его жёлтых глаз, и ты хотела того же от смертных и от бессмертных — покорности, и ты улыбалась победительно, когда я стоял на коленях перед тобой и клал голову на твои руки — ты улыбалась, как королева…
… коса — тёмно-золотая, как начищенная старая бронза, а очи — самой тёмной синевы, почти чёрные, сливово-синие, а личико — тоже золотое и мерцающий пушок на щеках у висков, и сама — покорная, как ангел божий, и хрупкая, как былинка, и шейка — тоненькая, как у ребёнка, а под тонкой кожей — пожар крови, обжигающей до смертной боли…
… опять с новой подругой?! Адом клянусь, я сожгу эту девку и тебя вместе с нею, порождение чёрта! Забыл ли, кто дал тебе Вечность и силу, неблагодарный мальчишка?! Я ли тебя не грею? Или старая ведьма тебе нехороша и пожелалось юных?! — В том ли дело, Ядя… Просто так уж легли наши карты, что не вышло у меня забыть свою волю и превратиться в холопа. Велика честь быть твоим холопом, но не по мне, что тут ещё скажешь… а тепла у холопа от госпожи и в жменю не наберётся, так только — лунные ночки да слова, что давно уж полны неправды… не взыщи, пани моя… — Не надейся, змеёныш, что я позволю тебе плясать под моей луной с девками, которых ты сам вытащил в Вечность — скорее уж развею твой пепел по ветру!.. — Не грози, пани моя. Злобой любовь не склеишь. Тут уж видно…
… как робкая птичка, и боялась обнять — не холода и силы, а просто не смела коснуться мужчины — и сияла светлыми очами, и обронила веер, и ломала пальчики, и глядела в самую душу — среди ночи — среди смертей — среди безумных надежд — среди…
… Стасенька, милый, уедем в Петербург, я очень тебя прошу! Что нам тут, в волчьей глуши, где летом — пыль, а зимой — волчий вой и снег по самые крыши. Или уж вернёмся в Житомир… Нет, дорогой мой, уедем лучше в Петербург, это всё изменит. Это чудный, чудный город — ты его полюбишь, не пожалеешь, что меня послушал… там летние ночи светлы и туманны, без луны, без теней, как сон безвременья, а зимой дают балы и музыка слышна в садах, засыпанных снегом… И это будет… дальше от неё… от Ядвиги… меня ужас берёт, как думаю о ней. Она нам не позволит…
… белесое, как золото, разведённое молоком. И всё грёза, всё — обещание, все тени — странные колодцы, что ведут в непонятные места, вся вода — странные зеркала, где горят ночные огоньки, а золотые иглы шпилей как иглы в сердце. И поцелуи сладки, и смерть сладка, и боль долгожданна, и всё расплывается в золотистом, молочном, обманном свете…
… совсем просто. Ты забыл, кто твоя госпожа. Портрет дурён, мазня без души — но тем тебе хуже. Уж коли ты не желаешь быть моим во плоти, так будет моим твой замкнутый дух. А рисунок этой рамки — то подарок моего первого возлюбленного — с Карпат. И ты, дитя Тьмы и Вечности, подчинишься — и ничто не освободит тебя, пока я — пани твоя — сама того не пожелаю. Смотри же на меня из рамы и вспоминай свою последнюю девку, пёсье отродье…
… как холодно и больно… и гадко… и не пошевелиться, и не моргнуть, и не отвести взгляд, и не защитить себя, а невидимые цепи врезались в душу, и нет выхода, нет выхода, нет вы…
