Космическая трилогия (сборник) - Льюис Клайв Стейплз (полная версия книги .TXT) 📗

— Почему? — спросил Рэнсом.

— Потому что ты маленький и плотный — именно так должны быть устроены существа в более тяжелом мире. Но ты не с Глундандры: там такая сила тяжести, что даже тебе ее не выдержать. Если там и есть животные, они должны быть плоскими, как тарелки. Вряд ли ты с Переландры, ведь там очень жарко и существа оттуда не смогли бы здесь жить. Из чего я и заключаю, что ты с Тулкандры.

— Я явился из мира, который называется Земля, — сказал Рэнсом. — Там гораздо теплее, чем здесь. Я чуть не умер от холода и недостатка воздуха, пока шел к твоей пещере.

Сорн сделал резкое движение своей длинной передней конечностью. Рэнсом напрягся, еле удержавшись, чтобы не отскочить, — он подумал, что страшилище собирается схватить его. Однако у сорна и в помине не было злых намерений. Он потянулся назад и снял с полки предмет, напоминающий чашку. Рэнсом заметил, что к нему прикреплена длинная гибкая трубка.

— Вдохни, — сказал сорн, вкладывая предмет в руки Рэнсома. — Когда сюда попадают хроссы, им это тоже необходимо.

Рэнсом сделал вдох и сразу почувствовал себя гораздо лучше. Дышать стало легче, и глубокий вдох не причинял больше боли в легких и груди. Сорн и освещенная пещера, как в тумане плывшие перед глазами, приобрели реальные очертания.

— Кислород? — догадался Рэнсом. Но для сорна английское слово, естественно, ничего не значило. — Тебя зовут Эликан? — спросил Рэнсом.

— Да, — ответил сорн. — А тебя?

— Такое существо, как я, называется человек, хроссы зовут меня челховеком. Но имя мое — Рэнсом.

— Че-ло-век… Рен-сум, — повторил сорн.

Рэнсом заметил, что он говорит иначе, чем хроссы, — без намека на их неизменное начальное «X».

Сорн сидел, упираясь в пол продолговатыми ягодицами и притянув к себе ноги. В такой же позе человек мог бы положить подбородок на колени, но у сорна были для этого слишком длинные ноги. Он свесил голову между колен, которые торчали высоко над плечами, напоминая громадные уши на карикатурах, и подбородком касался выпирающей груди. У него была борода, а может быть, двойной подбородок — при свете костра Рэнсом не мог рассмотреть. Тело сорна, белое с кремовым оттенком, было покрыто как бы длинным одеянием из какого-то мягкого материала, отражавшего свет. Вглядевшись в тонкие и хрупкие голени существа, Рэнсом решил, что это естественный покров, больше похожий на оперение, чем на мех. Да, пожалуй, в точности как птичьи перья. Вообще, существо оказалось вблизи вовсе не таким страшным, как Рэнсом предполагал, и даже как будто меньше ростом. Правда, требовались немалые усилия, чтобы привыкнуть к его лицу: слишком длинное, серьезное и совершенно бесцветное, это нечеловеческое лицо неприятно напоминало человеческие черты. Как у всех больших существ, глаза казались непропорционально маленькими. Но в целом он производил впечатление скорее гротескное, чем жуткое. В сознании Рэнсома первоначальное представление о сорнах как о призрачных великанах или волотах уступило место образу неловкого домового.

— Вероятно, ты голоден, Коротыш, — произнес сорн.

Рэнсом не мог этого отрицать. Сорн поднялся, странно, по-паучьи перебирая конечностями, и стал ходить по пещере, сопровождаемый тонкой фантастической тенью. Кроме обычной на Малакандре растительной пищи он предложил гостю какой-то крепкий напиток и закуску — гладкий коричневый продукт. Исследовав его на вид, запах и вкус, Рэнсом с радостным изумлением обнаружил, что он очень похож на наш сыр. Рэнсом спросил, что это такое.

С трудом подбирая слова, сорн начал объяснять, что у самок некоторых животных выделяется особая жидкость для кормления детенышей, и Рэнсом, понимая, что за этим последует описание процессов доения и изготовления сыра, прервал его.

— Да, да, — сказал он. — Мы на Земле тоже так делаем. А каких животных вы используете?

— Это такие желтые животные с длинной шеей. Они питаются побегами в лесах хандрамита. Утром их собирают и гонят вниз, пасут там до вечера, а на ночь возвращают назад и размещают в пещерах. Этим занимаются подростки, которые не научились еще ничему другому.

Выходит, сорны — пастухи. В первый момент это открытие показалось Рэнсому утешительным, но он тут же вспомнил, что гомеровский циклоп занимался тем же ремеслом.

— По-моему, я видел одного из ваших за этим занятием, — сказал он. — Но как же хроссы, разве они позволяют вам опустошать их леса?

— А что они могут иметь против?

— Хроссы подчиняются вам?

— Они подчиняются Уарсе.

— А вы кому подчиняетесь?

— Уарсе.

— Но вы же знаете больше, чем хроссы?

— Хроссы умеют только сочинять стихи, ловить рыбу и выращивать растения. Больше они ничего не знают.

— А Уарса — тоже сорн?

— Да нет, Коротыш. Я уже говорил тебе, что ему подчиняются все нау, — (так он произносил слово «хнау»), — и вообще все на Малакандре.

— Я ничего не понял про Уарсу. Объясни мне, — попросил Рэнсом.

— Уарса, как и подобные ему, не может умереть, — начал сорн, — и не может рождать детей. Когда была создана Малакандра, его назначили управлять ею. Его тело совсем не такое, как у нас или у тебя: сквозь него проходит свет и его трудно увидеть.

— Как эльдила?

— Да. Он величайший из всех эльдилов, которые могут находиться на хандре.

— А что такое эльдилы?

— Неужели ты хочешь сказать, что в вашем мире нет эльдилов?

— Насколько я знаю, нет. Так что такое эльдилы и почему я их не вижу? У них нет тела?

— Конечно, у них есть тела. Существует множество тел, которые нельзя увидеть. Глаза любого животного видят одно, не видят другого. Вы на Тулкандре не знаете, что есть разные виды тел?

Рэнсом попытался, как мог, объяснить сорну, что на Земле все тела состоят из твердых, жидких и газообразных веществ. Тот слушал с огромным вниманием.

— Ты неправильно об этом говоришь, — сказал он наконец. — Тело — это движение. При одной скорости ты чувствуешь запах, при другой — уже слышишь звук, при третьей — ты видишь. А бывает такая скорость, при которой у тела нет ни запаха, ни звука и его нельзя увидеть. Но заметь, Коротыш, что крайности сходятся.

— Что это значит?

— Если движение станет быстрее, то движущееся тело окажется сразу в двух местах.

— Да, это так.

— Но если движение еще быстрее — это трудно объяснять, потому что ты не знаешь многих слов, — понимаешь, Коротыш, если бы оно делалось быстрее и быстрее, в конце концов то, что движется, оказалось бы сразу везде.

— Кажется, я понимаю.

— Так вот, это и есть высшая форма тела ^{11}, самая быстрая, настолько быстрая, что тело становится неподвижным; и самое совершенное, так что оно перестает быть телом. Но об этом мы не будем говорить. Начнем с того, что ближе к нам. Самое быстрое из того, что достигает наших чувств, — это свет. На самом деле мы видим не свет, а более медленные тела, которые он освещает. Свет находится на границе, сразу за ним начинается область, в которой тела слишком быстры для нас. Тело эльдила — это быстрое, как свет, движение. Можно сказать, что тело у него состоит из света; но для самого эльдила свет — нечто совсем другое, более быстрое движение, которого мы вообще не замечаем. А наш «свет» для него — как для нас вода, он может его видеть, трогать, купаться в нем. Более того, наш «свет» кажется ему темным, если его не освещают более быстрые тела. А те вещи, которые мы называем твердыми — плоть, почва, — для него менее плотные, чем наш «свет», почти невидимые, примерно как для нас легкие облака. Мы думаем, что эльдил — прозрачное, полуреальное тело, которое проходит насквозь стены и скалы, а ему кажется, что сам он твердый и плотный, а скалы — как облака. А то, что он считает светом, наполняющим небеса, светом, от которого он ныряет в солнечные лучи, чтобы освежиться, то для нас черная пропасть ночного неба. Все это простые вещи, Коротыш, только они лежат за пределами наших чувств. Странно только, что эльдилы никогда не посещают Тулкандру.