Принц вечности - Ахманов Михаил Сергеевич (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
– Тысячи, прекрасная ночная лилия, тысячи! Но они обозначают слова и части слов, а не звуки. Рисунок рыбы с вытянутым хвостом так и читается – рыба; но если хвост поднят, то это слово «плыть», если опущен – слово «вода», а рыба с раскрытым ртом означает жажду… Это слишком сложно для понимания, и я уверен, что злой Ахраэль посмеялся над нефатцами, подсказав им такую идею. Счастье еще, что в их языке гораздо меньше слов, чем в благозвучной речи Одиссара!
Рука Чоллу потянулась к раскрытому ларцу, изящные пальцы легли на первый лист Чипам Баль, на страницу Книги Минувшего, на строчки, мерцавшие серебром Мейтассы на фоне покорной Коатлю тьмы.
– Странный способ письма, – произнесла она с нескрываемым пренебрежением. – В Эйпонне мы и не слышали о таком.
Дженнак, сидевший, по одиссарскому обычаю, на подушке в позе внимания – ладони на коленях, торс слегка наклонен вперед, – кашлянул.
– О чем только не слышали в Эйпонне, прекрасная госпожа! Хашинда, мои предки, писали именно так, а еще плели ожерелья из пестрых перьев и раковин, где каждое перо или ракушка были исполнены тайного смысла. А люди из Края Тотемов и Лесных Владений до сих пор переписываются, рисуя значки на коре и на изнанке шкур. У них рыба с крючком во рту и человеческая нога означают целое послание – скажем, такое: я изловил лосося, приходи пировать в мой дом! Просто и ясно.
– Просто, когда речь идет о простом, – сказала Чолла, поглаживая страницу Чилам Баль. – Но книг таким способом не напишешь.
– Ты права, о изумруд среди женщин, – отозвался Амад. – Однако в Нефати не пишут книг; там вырубают знаки в камне или чертят их на глиняных черепках. И надписи эти коротки и неинтересны – либо славословия в честь их владык, либо списки податей и расчеты между купцами. Лишь попав к моему господину, – он отвесил Дженнаку поклон, – я узнал, что историю можно не запомнить и рассказать, а записать и прочитать. Воистину, это великое чудо! Чудо, которым одарили вас ваши боги! Вот только… – сказитель смолк в некотором смущении.
Дженнак усмехнулся, догадываясь, о чем пойдет разговор. Его гость-бихара, то ли в силу живости ума, то ли благодаря отличной памяти и опыту, приобретенному в Нефати, довольно быстро овладел письмом – вернее, концепцией письменной речи, казавшейся ему сперва магическим искусством, столь же таинственно-непостижимым, как перемена облика или прорицание грядущего. Справившись с этой задачей, он принялся читать и одолел все, что нашлось в лондахском дворце и в храме, – разумеется, Чилам Баль и Сагу о Восточном Походе, а также описания земель Эйпонны, Книгу Гневного Ягуара, в коей повествовалось о полководческом мастерстве, Историю Дома Одисса, записи о минувших битвах с атлийцами и тасситами, тайонельские сказки про лис, волков, енотов и скунсов, отчет о Шестой Северной Войне, свитки с древними песнями-заклятиями и хронику святилища Вещих Камней в Юкате. Закончил он списками сигнальных барабанных кодов и комментариями к Книге Мер, где излагались способы определения площади и объема, необходимые при строительстве судов, мостов, насыпей и прокладке дорог. Перечитав все, что удалось разыскать во дворце Дженнака, он выглядел слегка разочарованным – примерно как сейчас.
Чолла тоже это заметила.
– Кажется, в моем хранилище мудрости не нашлось того, что ты искал? – спросила она, оглядев свитки и ларцы, громоздившиеся на столе.
– Не нашлось, прекраснейшая владычица, – Амад с сожалением развел руками. – Здесь есть кейтабская история покорения Рениги и ее войн с Сиркулом, хроники славных арсоланских владык, перечисление редкостных птиц и перьев, одни из коих идут в уборы, а другие – для оторочки одеяний или плетения ковров; есть книги о Лимучати и об иных городах на Перешейке и Побережье, есть свиток, написанный твоим великим отцом, – про искусство хранить мир и добиваться целей своих без оружия; есть записи о том, как пересчитывать арсоланские золотые диски в чейни. Все это очень интересно, но во всем этом нет ни капли вымысла.
– Вымысла? – тонкие брови Чоллы высокомерно изогнулись. – Но кто же наполняет книгу нелепым вымыслом, сказитель? Книга – ларец знаний, и все в ней должно быть так, как на самом деле. А от вымысла какая польза? Можно ли утверждать, что Храм Мер находится не на берегу Океана Заката, а в Тайонеле, у Пресных Вод? Или что остров Ка'гри лежит не на севере, а на юге? Или что Че Чантар, мой отец, властвует над Сеннамом? Все это вымысел, а значит, ложь!
– Ложь, – со вздохом согласился Амад. – Прочитанное мной – это божественные истории, истории великих деяний, истории земель, истории о том, как сделать то или это… словом, это истинные истории! Но были ведь и сказки – тайонельские сказки про коварного лиса, злобного волка и зверя под названием скунс, который благоухает, подобно выгребной яме… Еще были притчи из Чилам Баль о зверях и людях… Зачем они, светлая тари?
– Чтобы пересказывать детям и поучать взрослых – тех, кто нуждается в поучении. Или развлекаться…
– Вот! Развлекая, поучать! – Амад многозначительно покачал пальцем перед носом, похожим на клюв коршуна. – Сказки, песни и притчи подходят для этого, а ведь все они – вымысел! Значит, и вымысел полезен? И ложь не всегда является злом? – Он сделал паузу, затем переплел пальцы перед грудью, уткнулся в них подбородком и продолжал: – Однако сказки, прекрасная тари, назначены детям, ибо коротки они, незамысловаты, и не говорится в них с полной откровенностью о таинствах любви, о кровавых сражениях, о жестокости и гордости, о смертной тоске и о прочих вещах, в которые слишком юным, по недомыслию их, вдаваться рано. Но могут быть сказки и для взрослых, в которых есть все, о чем я помянул… Я называю их сказаниями; я сочиняю их сам л собираю в разных местах, ибо тешат они душу и веселят сердце. Они не истина, но и не ложь; они придуманы мной, ко под вымыслом в них сокрыта правда.
Дженнак, знавший многие из этих рассказов, понимал слова Амада – понимал теперь, когда польза вымысла уже не казалась ему чем-то странным и непривычным. Это было еще одним сокровищем, которым Земли Восхода могли поделиться с Эйпонной, – и столь же дорогим, столь же бесценным, как кони или прекрасные розовые лебеди Лизира, как ячмень, пшеница или сладкие плоды в золотистой кожуре.
Мечта! Воображение! Вымысел! Конечно, и в Эйпонне знали о них, но никто не догадывался, что можно измыслить целую жизнь или жизни никогда не существовавших людей, события, каких не случалось, подвиги, не свершенные никем, и никем не испытанную любовь. Любые эйпоннские книги, любые писаные или устные истории, если не считать сказок, древних преданий и ходивших в народе побасенок, были основаны на твердых фактах, иногда абсолютно истинных, иногда отраженных в поэтическом преломлении, связанных с богами, домысленных и преувеличенных – так, как домыслил и преувеличил О'Каймор в описании подвигов светлого наследника Одиссара. Но сам наследник – Дженнак мог в том поклясться! – являлся столь же реальным, как драммар «Тофал», как его балансиры, мачты и паруса, как буря, настигшая судно у лизирских берегов, и весь великий Восточный Поход.
Амад же умел рассказывать о том, чего не было, и рассказывать так, что верилось всему. Или почти всему – в его повествованиях встречались столь невероятные эпизоды, столь волшебные превращения, что меркло перед ними колдовство кентиога и магия тустла. Как он утверждал, многие сказания были придуманы им самим, но еще большее их число передавалось среди бихара из уст в уста с незапамятных времен, и никто, даже сам светозарный Митра-эль, не помнил сочинивших их рапсодов.
Это искусство ткать волшебные истории само по себе было чудом и давало Дженнаку пищу для размышлений. Он думал об иберах и бихара, о двух разбойничьих народах, поклонявшихся идолам, проливавших кровь на их алтари и ценивших жизнь ближнего не больше, чем дырку от атлийского чейни. Они казались такими похожими – пусть не обликом своим, но дикими нравами и жестокостью; однако вывод сей был бы весьма скоропалительным. Так, иберы знали лишь воинственные песнопения да легенды о кровожадных богах – а про богов тех было все сказано столетия назад. Что же касается бихара, то они отличались поразительной фантазией и склонностью к сочинительству, весьма странной среди людей безжалостных и диких. Дженнак полагал, что этим своим отличием соплеменники Амада обязаны пустыне – слишком она была скудна сравнительно с Иберой, и безбрежные ее пространства располагали к мечтательности и размышлениям. Воистину, место, где можно говорить с богами, слушать их, учиться у них! Вот только какие божества навевали кочевникам все эти чудесные истории? Безусловно, не Митраэль и не его темный собрат, в коих Дженнак решительно не верил. Быть может, Мейтасса, Провидец Грядущего? Или Хитроумный Ахау Одисс?
