Колдовской мир: Трое против колдовского мира. Волшебник колдовского мира. Волшебница колдовского мир - Нортон Андрэ
Когда я выбрался на берег, с меня ручьями текла вода. Она хлюпала и в сапогах, но я почти не замечал этого — всё моё внимание было сосредоточено на большом прекрасном животном, которое ждало меня. Меня!.. Я подошёл к коню и протянул к нему руку. Он опустил голову и, ткнувшись мордой в мою ладонь, шумно выдохнул воздух. Он позволил мне похлопать себя по крупу и вообще вёл себя так, как будто давно был моим и понимал каждое моё движение. У меня не было сомнений, что он мне полностью послушен. Обхватив коня за шею, я вскочил ему на спину. Он тут же двинулся рысью, а затем пошёл ровным намётом. Я был в восторге от его мощного хода. Никогда мне не приходилось скакать на таком сильном и гордом красавце. Радость от езды пьянила меня, как вино. Этот конь казался мне божеством, явившимся из далёкого прошлого.
Где-то позади осталась река, перед нами простиралась открытая равнина. В тот миг в мире существовали только мы двое — одинокие и свободные. Едва уловимое волнение возникло в моём мозгу: «Только мы двое? Но ведь кто-то остался там — на реке…». Конь чуть напрягся и перешёл в галоп. Я глубже запустил пальцы в его развевавшуюся на ветру гриву. Мы неслись по равнине, и меня переполняло ликование.
Уже поднялось солнце. Жеребец не сбавлял бега, словно его мышцы не знали усталости. Я понял, что он может так бежать час за часом. Моё ликование сменилось растерянностью. Река… Я оглянулся назад. Там далеко-далеко виднелась едва заметная дымка… Река, посреди которой островок…
«Да ведь там же Каттея и Кимок! Я, похоже, забылся, — пронеслось у меня в голове. — Назад! Надо немедленно возвращаться назад!» — Для того, чтобы управлять конём без узды, мне не оставалось ничего иного, как попытаться воздействовать на него силой мысли, и я приказал ему вернуться.
Это ни к чему не привело: жеребец продолжал галопом нестись вперёд. Я снова попробовал воздействовать на него, но конь не сбавил бега и не изменил направления. Я сосредоточил всю свою волю на том, чтобы внушить животному свой приказ.
И вдруг до меня дошло, что подо мной никакой не конь, а создание, мне совсем чуждое и неведомое, и я почувствовал себя так, словно очутился по горло в болоте, а мои попытки подчинить это существо своей воле подобны барахтанью утопающего в горном потоке. Было ясно, что я оказался в какой-то колдовской ловушке, в которую завлёк меня этот неукротимый зверь.
Я не решался соскочить с него из опасения сломать шею. «Куда и зачем он меня несёт?» — спросил я себя, мучимый мыслью о том, что всё это, случившееся по моей глупости, неминуемо навлечёт беду на сестру и брата.
«Они воспользуются мною как приманкой для Каттеи и Кимока, — подумал я. — А кстати, кто это — они? Кто они, правители этой страны, и что им от нас надо?» — Я не сомневался, что сила которая распоряжалась мною, была по своей природе губительной — вроде той, которая действовала на меня там, в лабиринте. Однако в этот раз мне следовало воздержаться от призывов о помощи.
Промчавшись через равнину, мы влетели в какой-то диковинный лес: здесь росли деревья, покрытые не зелёной, а совсем прозрачной, пепельной листвой. Их стволы и ветви были серые и как бы высохшие. Лес, словно смрадом, был пропитан флюидами зла.
Через него вела мощёная дорога. Копыта жеребца грохотали по ней так, будто он был подкован. Теперь он бежал почему-то не прямо, а петляя, и у меня вовсе пропало желание соскочить с него. Мне казалось, что сама земля источает здесь смертельный яд.
Лес кончился. Конь продолжал галопом нести меня по дороге. Впереди показались стены и башни города… По мере нашего приближения к нему всё явственнее ощущалось, что в городе витает тлетворный дух, и людей в нём нет. С каждым мгновением во мне росла уверенность, что, оказавшись в его стенах, я перестану существовать как Кайлан Трегарт.
Мчась навстречу своей гибели, я думал о сестре и брате, которых невольно предал, и во мне вскипала ярость. — «Нельзя больше оставаться послушным злой силе! — сказал я себе. — Я должен немедленно сразиться с ней!»
Собрав всю свою волю, я воспротивился тому, что несло меня навстречу смерти. Конь чуть сбавил бег и свернул с дороги. В ответ на мой выпад притягивавшая меня злая сила ещё неодолимей стала действовать на меня — как магнит на стальные опилки. Конь продолжал бежать в сторону города. Я понимал, что обречён, но старался не впадать в панику, намереваясь сопротивляться до конца. Что-то, как вспышка, мелькнуло в небе, и я присмотрелся. Большая птица парила над нами, её крылья переливались зеленоватым светом. Фланнан? Тот самый, что прилетал на островок? Что ему здесь нужно?
Внезапно птица ринулась вниз, прямо на нас. Жеребец вильнул в сторону и рассерженно заржал, но бега не сбавил. Снова и снова птица бросалась на нас, вынуждая коня изменить направление, пока он не повернул на север, в сторону холмов, поросших лесом — но зелёным, а не пепельно-серым.
Фланнан неотрывно летел над нами, следя за тем, чтобы конь не сворачивал с пути. Во мне затеплилась искорка надежды. Фланнан оказал мне добрую услугу, и я хотел верить, что он будет и впредь моим союзником и проводником в этой насыщенной пагубной силой стране.
Мне пришло в голову позвать себе в помощники ещё какое-нибудь доброе существо, пользуясь чувством мысленного контакта, который так легко устанавливался между мной и сестрой или братом. Но из этого ничего не вышло, и я оставил попытки из опасения навлечь беду на них самих. Я надеялся, что им пока ничто не угрожает.
Мы пронеслись по холмам, покрытым лесом, и теперь преодолевали склоны каких-то гор. Они не были так сильно иссечены изломами и складками, как горы, через которые мы пришли в эту страну, но всё же бугров и впадин было предостаточно. Здесь нельзя было мчаться во весь опор. Я снова попытался мысленно коснуться разума жеребца и уловил, что он полностью подчинён одному только приказу: бежать и бежать, и мне не удалось освободить его от этого внушения.
Бешеная скачка кончилась, когда мы, перевалив хребет, оказались на тропе, идущей по краю обрыва. В мгновение ока я распрощался со всеми своими надеждами, ибо фланнан, в очередной раз бросившись на нас с небес, испугал коня, и тот спрыгнул с тропы — в пропасть…
В жизни каждого человека бывают моменты, когда он начинает задумываться над тем, что такое смерть. Быть может, и противоестественно думать об этом, когда ты молод, но если ты — воин, ты постоянно ощущаешь дыхание смерти, ибо она скрывается за каждым взмахом вражеского меча. Воину не избежать размышлений о том, что происходит с человеком, когда перед ним раскрываются последние врата.
Один верит, что за теми вратами он продолжит своё существование — но в ином мире, где ему будет воздано за добро и зло, сотворённое им при жизни. Другой считает, что со смертью душа навсегда погружается в сон и растворяется в небытии.
Я и не подозревал, что расставание с жизнью — это долгая и невообразимая мука. Мир по ту сторону жизни оказался состоящим из одной лишь боли. Боль стала сутью моего посмертного бытия. Тела больше не существовало, я превратился в пламя, пожиравшее самое себя.
Но я не остался по ту сторону врат. Ко мне вернулось ощущение того, что я всё ещё во плоти, вернулась способность видеть… Надо мной было небо — голубое небо, к какому я привык при жизни. На его фоне я различил ветку дерева — сломанную и размочаленную на конце… Но невыносимая боль во всём теле туманила сознание и мгновениями ослепляла настолько, что я не видел ни неба, ни дерева с размочаленным суком.
Затем в отупевшем от боли мозгу мелькнула догадка: я испытываю все эти муки потому, что ещё жив, и мне придётся страдать до тех пор, пока смерть не избавит меня от них. Я закрыл глаза и, собрав остатки воли, стал призывать смерть.
Почувствовав через некоторое время, что боль притупилась, я открыл глаза, полагая, что смерть и в самом деле близка, поскольку не раз видел, как умирали люди, и знал, что в состоянии предсмертной агонии всякая боль пропадает. На ветке теперь сидела птица — не фланнан, а обычная птица, яркой голубовато-зелёной окраски, и поглядывала на меня. Заметив, что и я за ней наблюдаю, она подняла голову и испустила громкий и долгий призывной крик. Я подумал: — «Неужто такая красивая птица питается мертвечиной, как те зловещие чёрные грифы, что летают над полями сражений?»
