Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген (книги онлайн полностью .txt) 📗
- У меня есть трубка, - заметил Хёгни, - но это так, для виду.
- Вот и не начинай, - улыбнулся годи, - а я подымлю с твоего соизволения.
Чем и занялся с видимым удовольствием.
- Ты говоришь о том, - юноша захрустел большим жёлтым яблоком, - что человек растит свою судьбу в смертельных испытаниях, и то, что не убивает его, делает его сильнее? Прости меня, о мудрый хозяин, но я где-то уже слышал эти слова.
- Слова не новы, - охотно кивнул Отшельник, - но все по-прежнему их боятся.
- Здесь нечего бояться, - пожал плечами Хёгни. - Хотел бы я вырастить свою судьбу! Говоришь-де, я не более чем итог паскудной истории? Хорошо. Как же мне, по-твоему, стать чем-то иным, не скверным выродком, не презренным умскиптингом, не ублюдком, рождённым до срока, брошенным родной матерью, а - сагой, песней, вышитым на ковре узором? Стать миром? Я готов отдать правый глаз, провисеть на древе, умереть и вернуться, и пойти дальше. И дальше. И - туда, за виднокрай, за пределы мира! Мне тесно в этих горах!
Тут Хёгни понял, что речь его не спокойный поток, что он кричит, а на глазах стынут слёзы, холодные и солёные, словно брызги Эливагара, из которых возникли жестокосердые тролли. Он не плакал, когда случалось упасть и расшибить колено, получить синяк в драке, услышать оскорбление, но тут, в пещере Отшельника, ничего не мог с собой поделать. Вскрылся лёд сердца, и бежала кровь, словно весенний ручей.
Ручей, что спешит навстречу Морю.
- Слышишь? - прищурился Тунд. - Это скрипят ветви Мирового Древа. Это кричат во тьме вороны. Это волки воют, чуя приближение бури. Эрлинг идёт. О, я знаю, ты слышишь!
Хёгни слышал. Неясный гул на самой грани слуха нарастал и распадался на отдельные звуки.
- Говорят, что умскиптинги глупы и слабы, - вёл речь старый годи, - но ты не глуп и не слаб. И ты уже не умскиптинг! Я не знаю, кто ты, но зерно умерло и проклюнулось. Здесь. Во тьме. Ты живой человек, и в тебе больше от родичей матери, чем от предков отца. Так выткали норны. А наше дело - распороть их пряжу и сшить заново. Не нужны ни гадальные прутья, ни руны, чтобы понять: не здесь твоя судьба, Хаген Альварсон...
- Ты можешь принести меня в жертву? - спросил юноша, утирая лицо платком и ничего не стыдясь. - Как положено? Можешь создать из меня что-то стоящее? Я готов.
- Милый мальчик, ты не знаешь, о чём просишь, - сказал Тунд и тут же осёкся, увидев, как дёрнулось лицо Хёгни. - Впрочем... теперь это - наконец-то - мои заботы. В твоём сердце, в твоей судьбе столько всего смешано, что мне придётся расчленить твоё сознание, разрезать его на клочки, как боги разрезали Имира. В этом мире душа человека не может быть цельной, что бы там ни говорили южные мудрецы. Для дома и храма хорош один лик, но в походе от него мало толку, и наоборот: волку битвы нечего делать там, где мирно горит очаг. Именно потому у моего бога пять дюжин имён и обличий. Ведь он покровитель странников. Покровитель викингов. А ты, думается мне, станешь истинным викингом, Лемминг Белого Склона.
Годи помолчал, выколотил трубку и добавил едва слышно:
- Но в конце пути, подобно Гримниру пред взором обречённого Гейррёда конунга, ты соберёшь воедино все свои имена и обличья. В миг тягчайшей нужды, в миг палящей славы, когда тебя обступит огонь Рагнарёк, твоя душа снова станет цельной. Помнишь? "Одином днесь назовусь, Ужас иное мне имя, звался я Мрачным и Мёртвым, Мудрым и Странником, Славным и Сильным у асов: теперь имена эти стали все мною единым!".
Тогда-то ты и вырастишь свою судьбу.
Хёгни долго молчал. Долго думал над словами Тунда. Мало что понял, но знал в сердце своём: семени нужен срок, чтобы прорасти Древом Познания. Пусть и горьки его плоды. Наконец спросил:
- А какой прок самому Эрлингу от такой жертвы?
- Самый что ни на есть прок, - Отшельник поднялся, опираясь на резной посох, очи его алчно сверкали, - ты, посвящённый Одину, Одержимому, жизнью своей приумножишь его власть, силу и славу. Потому что мой бог - это не просто бог войны или смерти, как думают многие. Один - это бог подвигов и великих деяний. Страшных, но великих. Таких, о которых люди будут помнить, пока не рухнут девять миров. И даже после того.
- Теперь иди на двор, - добавил годи, - там приготовили баню. Приведи себя в порядок. Да и мне надо переодеться и подготовить святилище. Ну, ступай.
Хёгни лопатками чувствовал острый, ледяной взгляд Тунда.
Нет.
То был взгляд Одина, который в эту ночь, самую длинную и тёмную ночь в году, взирал на мир обеими глазами.
Губы Хёгни тронула холодная улыбка.
Позднее сын Альвара пытался вспомнить, что с ним было в святилище Эрлинга, но в памяти всплывали лишь отдельные образы. Куски вышивки. Клочья пряжи. Страницы разодранной книги. Слова далёкого эха. Так, бывает, силишься вспомнить сон, но дремотный туман выпускает лишь размытые пятна, тени да отзвуки...
Вот годи Эрлинга открывает капище и велит юноше снять с себя всё, включая оберег. Его Тунд уничтожит. Страшно? Холодно? Ты не знаешь, что такое холод, мальчик. Но ты узнаешь. И старик в синих ритуальных одеждах, скрывший лик под страшной маской, запирает врата, оставив у резных столбов снаружи чёрного варга - сторожить.
Нет окон во тьме пещеры, лишь в горшках пылает смолистое багровое пламя. Тунд бросает в огонь ворох сухой травы, и валит дым, и нечем дышать, да и зачем бы? Сладок запах дурмана, так что садись, родич конунга, на волчью шкуру перед алтарём Высокого, в чертоге Высокого, и дай Высокому пару капель своей крови. Да, из надреза на плече. Такой же у твоего отца. Таков пропуск во владения асов.
- Пей! - чародей протягивает чашу с алтаря, череп, тёмный от крови, дыма и времени.
Зелье горячее и пахнет грибами. Плесенью. Где и девался холод.
- Когда будешь готов, взгляни на Высокого, - говорит годи и оглушительно трубит в рог.
И начинает безумную пляску под звуки бубна.
Мечутся тени. Пальцы бьют по человеческой коже. Трещат кости гор. В дыму проступают очертания звериных голов, драконьих тел, орлиных крыльев, и хриплые крики воронов пронзают ритмы бубна. Это поёт старый колдун. Песня бури рвётся из нутра, песня без слов, шаманское камлание. Трещат костяные колокольцы на бубне. Гремит натянутая кожа. Гремит в ночи зимняя гроза. Гремят восемь копыт Скользящего, лучшего из коней, чей страшный всадник на подходе. Эрлинг идёт. Эрлинг уже близко.
Потом - петля на шее. Холодная, мокрая, скользкая. Это - кишки мертвеца. Нет, не твои. Сегодня - не твои, Хёгни. Сиди смирно. Приготовься.
Захват. Пережимает горло. Нет воздуха. Нет света. Нет мира. Ничего нет.
Но...
Поднять голову. Последним усилием. Увидеть лик Ужасного. Да, я готов.
Эрлинг, тёсаный из вечного гранита, облачённый в плащ цвета морской бездны и шлем со стальными перьями воронов, Эрлинг, чья борода сделана из белого золота, подобного сиянию полной луны, Эрлинг, озирающий миры только правым оком, стальным и властным, - улыбнулся трещиной рта. Взмахнул десницей, на которую намотаны кишки, другим концом обвившие шею жертвы - Один сегодня с тобой говорит, приблизься, коль смеешь!
И открылись веки левой глазницы.
И отомкнулись врата Нибельхейма.
И запредельная тьма. И ужас. И холод.
Теперь - настоящий холод.
...кружащие кольца волн, буря, что шла с севера, и детский плач. Огонь, плясавший на городских крышах. Колокольный звон. Раскинутые руки, растерзанные книги, бесстыдно распахнутые двери. Нутро жилища, вываленное во двор, словно коровья требуха.
- Вот так всегда, - говорит старый вожак с тоской в голосе, - keine Zeit, keine Geld.
- А вот это я, пожалуй, заберу, - жилистые руки тянутся в огонь, выхватывают книгу. Сбивают пламя. Ворошат страницы.
- На что тебе? - смеётся Бьярки. - Зад утирать? Или дорогая?
- Читать, - ровный, холодный голос, от которого Бьярки давится своим смехом.
