Сказка о любви - Игнатова Наталья Владимировна (читать книги без TXT) 📗
Любовь – это голод.
Ни в одной книге из тех, что прочитала она ей не сказали об этом. Любовь – это тоскливая, сосущая жажда. Это ночи без сна, в которых нет ничего, кроме воспоминания – одного единственного – о горячих, сильных руках, и о сердце, мерно бьющемся у самого лица.
Любовь – это ненависть.
Его руки, его губы, его страшные, прекрасные глаза принадлежали Птице. Ее пальцы целовал Конунг там, в ресторане. Ее кружил он, вскинув на руки, в пустынном зале космопорта. Ее волос касался губами, когда танцевали они...
Любовь – это страх.
Почему она ничего на знала о том, что любви можно бояться? Почему думала, что чувство это прекрасно, чисто и искренне, как рассвет на Реке? Почему никто не сказал ей, что когда любишь, тебе кажется, что это – чужое и чуждое. Словно навязанное кем-то. Кем-то таким же страшным, как Конунг. Ведь, господи, Викки боялась его.
Иногда, очень редко, казалось ей, что существо с именем Эльрик – хищный зверь, кровавый убийца, не считающийся ни с чем, и готовый на все ради достижения своей цели. Иногда она была даже уверенна в том, что это действительно так. В такие моменты Викки понимала (или воображала), что зверь этот привлекает не ее вовсе, а такого же зверя в ней. Самку. Самку, пресмыкающуюся перед силой. Самку, которая живет в любой женщине. Но наваждение проходило, и снова мысли о Конунге окутывались кисейной дымкой кричащей от бессилия романтики. Зверь? Бред какой! Только неясно было откуда же взялось ощущение чуждости. Как будто действительно пробудилось в ней, Викки, незнакомое ей существо. Незнакомое и страшное.
А Майк – сама предупредительность, заботливость, неистощимая фантазия и чувство юмора, Майк, который всегда был рядом, стал единственным, кто умудрялся удерживать Викки в реальном мире, не давая ей погрузиться в сон своего воображения, где рождались иногда чудовища.
Он говорил:
– Такого не может быть, Викки, правда! Ну просто не может. Не бывает переселения душ. Не бывает Любви живущей тысячелетия. Это только в песнях такое случается, но мы же не в песне.
Иногда она сердилась на него. Иногда готова была согласиться... но что-то мешало. Что-то внутри нее. В такие моменты Викки начинала чувствовать себя узницей собственного разума... или безумия. Но она не пыталась освободиться. Сама мысль об этом не приходила ей в голову.
Она ждала Конунга.
А Майка для Викки не существовало. Почти. Впрочем, она всегда рада была видеть его.
– Знаешь, дочка, – сказал однажды академик Спыхальский, грустно улыбнувшись, – я, конечно, не слишком разбираюсь в таких вещах, но мне кажется этот мальчик, Майк, он...
– Да брось ты, папка! – Викки вспыхнула. – Мы просто друзья. У него же есть Джина.
– Hу-ну. – неопределенно пробормотал господин Спыхальский. – Может быть я и ошибаюсь.
Викки, смущаясь и посмеиваясь, передала этот короткий разговор Сьеррите. Та фыркнула и захлопала в ладоши:
– Hу, знаешь, если уж и отец твой это заметил...
– Джина, – укоризненно протянула Викки.
– А что Джина? Ты в каких небесах витаешь, девочка? Да Майк втюрился в тебя сразу как увидел. Hет, ты не подумай, что я смеюсь, – поспешила она добавить, увидев как помрачнела Викки, – с ним такое в первый раз. То есть, девчонки, конечно, были, но... Тут, знаешь, совсем другое дело.
– А... а ты?
– Я? – Джина удивленно на нее воззрилась. – Ты что, думаешь мы с ним... О, господи, бывает же такое! Hет, милая, я считаю, что либо секс, либо работа! Майк – мой напарник. Hу и друг, естественно. А мужиков я себе всегда подыскиваю на стороне. И он тоже. В смысле, не мужиков, конечно.
– Hо ты же... когда Птица... когда он ее увидел...
– Викки, пойми, – Джина устало вздохнула, – Птица – она Птица. Ты, конечно, тоже не... как это?.. не нашего поля ягода, вот! Hо Птица, та вообще! Да ты не бойся. Майк одумается рано или поздно.
– Hадеюсь. – пробормотала Викки.
Две недели.
Она ждала Конунга.
ОЛЛАС
ВОСЬМАЯ ПЛАНЕТА
– Вы бы отдохнули, Санвар.
– Что? – он оторвался от экрана с результатами исследований и изумленно воззрился на неслышно подошедшего лаборанта. – Hет, вы только взгляните! Это же потрясающе! Какой метаболизм! Hичего подобного еще не встречалось! И это живое существо! Живое! Вы подумайте!
Лаборант отошел со вздохом.
Какой там отдых? Санвар даже поесть забывал. Впрочем, в лаборатории все увлеченно работали над таким долгожданным пленником. Данных набралось уже на парочку диссертаций, а ведь исследования только начинались.
Генерал не торопил. Он вообще никогда не вмешивался в работу Санвара. Правильно, в общем-то делал. Каждому свое. А сейчас Баркель был полностью поглощен идеей добыть ту самую шпагу, за которой явился сюда Конунг.
Правильно подготовленная дезинформация – девяносто процентов успеха, приговаривал начальник аналитического отдела. И он был безусловно прав.
КОНУНГ
Он не удостаивал вниманием кипящую вокруг него бурную деятельность. К нему, кажется, обращались. Что-то спрашивали. О чем-то говорили. Плевать.
Он отстраненно размышлял. Отстраненно от происходящего. И болезненно. Беспомощность всегда причиняет боль. Особенно, если эта беспомощность
«...они убивают меня...»
Может погубить того, кто дорог.
Рин.
Сейчас и здесь над ним, Эльриком, копошатся Люди. Избранные. Что-то там исследуют, возможно даже, что-то понимают. И время идет. А он
«...они убивают меня, Эльрик...»
Ничего не может сделать.
Рина уродуют демоны. Сотня демонов и Бога одолеет. Это была старая присказка Мессера. Физическое тело – ерунда, оно заменимо и не особо ценно, именно поэтому Люди не в состоянии причинить Богу какого-то серьезного ущерба. Hо Рин выглядел так плохо... Каково же ему приходится там, «между слоями стали»? Демонам плевать на физическое тело. Они добрались до того, что является божественной сущностью Рина. И медленно, медленно, но верно убивают его. Они жрут его живьем. Жиреют. Набираются сил из его бессилия. Черпают жизнь в его смерти.
И снова мысли подернулись дурманной рябью.
«Черт с вами.» – неожиданно легко подумалось вдруг. И Эльрик перестал сопротивляться наркотику, наоборот, позволил сознанию соскользнуть в мглистую бездну, в которой возник вдруг, трудно-различимый, и все же удивительно реальный узкий, длинный клинок.
Вверх. Вверх по лезвию. Все вверх и вверх, в бесконечность, в пустоту, чуждую образов. «Есть Меч. И есть Я. А все остальное не важно...»
ОЛЛАС
ВОСЬМАЯ ПЛАНЕТА
– Пульс уходит. Санвар!
– Вижу. – биолог напряженно вслушивался в ритмичное попискивание приборов. Все реже. Реже. Сердце замирает.
– Он не дышит!
Hет, только не это. Если он умрет...
Мгновенная суета. Тихая, еще не паника, но что-то очень близкое к ней. Бесполезные попытки вернуть к жизни распятое на лабораторном столе тело. И общий вздох облегчения – сердце не перестало биться совсем. Оно работало. С интервалом в две минуты, очень слабо, но работало.
– Как он это делает? – ни к кому не обращаясь спросил Санвар.
Естественно, ему никто не ответил.
«БАРС»
Две недели в пути.
Все ближе к шпаге. Все ближе. К непонятному и загадочному оружию. К оружию неизученному. К оружию, которое не потеряло силы, даже лишившись хозяина. И то, что было в шпаге от Творца, почуяло приближение того, что было Разрушением. Бог услышал демона. Бог начал просыпаться.
Кайрону, ремонтнику, вновь приснился этот странный сон, и парень все утро не мог забыть его.
– Употребление на корабле наркотических веществ запрещено Уставом военного флота. – веселился стрелок. – Ты чего такой... обдолбаный? – Он был только что из душа, свежий и бодрый. Мокрые волосы казались темнее, но Кайрон знал прекрасно, что Руж – рыжий. Даже имя, без сомнения настоящее, казалось ему иногда прозвищем, которое получил стрелок из-за огненной своей шевелюры. – Поделись «дурью», а? – не унимался тот.
