Красные Холмы (СИ) - Аэзида Марина (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗

– Спаси ее! Пусть лучше я умру.

– Нет-нет-нет, не хочу! – она замотала головой. – Ты не нужен, совсем не нужен. Твоя кровь не нужна. Другое хочу. Самое дорогое отдай!

– Или чего в своем доме не знаешь… – вот так и вспомнились сказки, слышанные в детстве.

Что же дороже жизни? Сейчас разве что жизнь сестры, да и то скорее из чувства долга.

– Так чего тебе надо?! У меня ничего нет, только жизнь и… золото.

– Глупое золото. Не нужно. У тебя много есть. Ума только нет. Язык певца есть. Уши музыканта, глаза лучника есть. Хочу! Глаза мне дай!

– Нет, постой! Подожди… – все походило на бред. Видать, полдень по темечку ударил. – Возьми… язык возьми. Или уши.

– Самое дорогое нужно. Глаза дай!

Забавная все-таки тварь – человек. Только что хотел умереть за Талэйту. А вот лишиться глаз не согласен. Умереть и ни о чем не думать куда проще. А тут лезут мысли: как же это – остаться слепым? Как жить безглазым калекой? Побираться? Чтобы его жалели или презирали, что часто одно и то же? Стать для сестры обузой? Нет, он не может, не может...

– Я согласен! – выпалил Яноро.

В конце концов, если станет невыносимо, убить себя он всегда успеет.

– Ты отдал – я взяла. Я взяла – ей отдам.

Она на цыпочках подкралась и коснулась пальцами лба Яноро. Тут же померкло небо, холмы затянуло мглой, перед глазами сплелись серые паутинки. Минуты пряли из них жирные нити, ткали грязно-бурое полотно. Последние просветы вспыхнули белым и погасли. Чернота. Захотелось кричать, и он закричал. Не от боли – от необратимости. Руки потянулись к векам. Глаза на месте. Ненужные, бесполезные глаза.

II

Посреди убранного поля – неподалеку от имения – трещали разложенные полукругом костры. Нестройные песни сливались с иступленно-веселой музыкой: вторили то пронзительным напевам скрипки, то густому зову тарогато. Проносились в неистовой пляске пары, а с поцелуйных игрищ долетал смех. Веселье и вино прогнали дневную усталость – она вернется лишь на рассвете. Одних – например, жениха с невестой, сейчас чинно восседающих на длинной дубовой скамье, – застанет на любовном ложе. Других настигнет в поле, на пепелище отгоревшей свадьбы. Что-что, а праздновать в Рдянках умеют.

Илонка хлопала в ладоши и смеялась вместе со всеми над парнем, догоняющим девицу, и над теми, кто пытался ему помешать. Досмотреть, вырвет ли охотник поцелуй у пышногрудой Като, она не успела. Гиозо – кузнец и первый красавец – обнял Илонку и утащил танцевать. Разумеется, из жалости и в честь праздника. Ну и пусть! Зато весело. Зато сейчас она кажется себе такой же, как все, ничуть не хуже. А глупая голова кружится! То ли от пляски, то ли от радости. Если повезет, кузнец Илонку поцелует – не в губы, конечно, хотя бы в лоб или в щеку...

Может, так бы оно и случилось, но взвыло тарогато, взвизгнули одна за другой скрипки и умолкли. Танцующие остановились. Кузнец тут же отпустил Илонку и отвернулся. Выходит, зря размечталась. Она проследила за взглядом Гиозо: сюда шел господин барон. Потому и оборвалась музыка.

Его милость Шандор Сабо переваливался с ноги на ногу, выпячивал грудь и оттопыривал необъятный зад, напоминая Илонке гусака. Смешного хозяина люди не боялись, а любили и почитали. Потому встретили приветственными возгласами и не отпрянули, а расступились, пропуская к жениху и невесте. Все-таки повезло им с господином: крестьян и прислугу зазря не обидит. Многих по именам знает, говорит по-хорошему, без крика, и, случись что, завсегда поможет. Правда, на шею сесть тоже не даст.

Ферко и Амаля вышли вперед и поклонились. А хороши! Он в белой, со свободными рукавами рубашке, расшитой замысловатыми узорами, в широких черных штанах и новенькой жилетке, украшенной тесьмой. На ней тоже жилетка. Тонкая талия красиво подчеркивается шнуровкой. Сборчатая юбка, надетая на множество нижних, яркие ленты и ромашковый венок.

Сегодняшние молодожены давно крутили любовь. Если, конечно, это можно так назвать… Юная сирота-бесприданница и управитель имения за сорок – какая уж тут любовь? Илонка ухмыльнулась, но сразу обругала себя за гадкие мысли. На самом деле она просто завидует: ей-то, убогой, даже старый муж не светит. Так и умрет нетронутой.

Господин барон хлопнул Ферко по плечу, а одну из Амалиных черных кос поднес к губам. Приобнял молодоженов и что-то тихо сказал. Жених хохотнул, невеста в смущении потупилась.

Потом снова были танцы и вино. Его милость восседал на скамье, благожелательно поглядывая на веселящихся и отхлебывая из кубка, в который то и дело подливали пьяный сок. Чуть за полночь барон поднялся, повелительно хлопнул в ладони и громыхнул:

– А ну, Ферко, заканчивай плясать! Веди-ка свою на чердак! Да смотри у меня! Чтоб он до солнца ходуном ходил!

Ферко ухмыльнулся, подхватил Амалю на руки и, не обращая внимания на ее притворный визг, двинулся к деревне. За ними увязались несколько друзей, затянувших срамные песни, от которых – Илонка не сомневалась, – невеста стала краснее свеклы.

Как только новобрачные скрылись, музыка заиграла с новой силой, а господин Шандор, борясь с одышкой, пустился в пляс. Надолго барона не хватило. Пять минут – и он выдохся, уселся обратно на скамью и жестом приказал музыкантам утихнуть.

– Вот что… – пропыхтел он. – Пусть нам Илонка споет.

Этого она ожидала и не удивилась. Ее всегда просили спеть – и на праздниках, и в обычные дни. Люди говорили: у нее голос, как у крылатых дев, заставляющих забыть о времени.

– Которую песню изволите, господин барон? – она приблизилась к хозяину и поклонилась.

– А давай хотя бы эту: "Заря поднялась..."

– Как угодно вашей милости, – сказала Илонка и замялась. – А то я и чего повеселее могу. Свадьба все ж таки… Только прикажите...

– Веселье весельем, а хочется, чтоб сердце затрепыхалось! – в подтверждение своим словам его милость похлопал себя по груди. Правда, с правой стороны – видать, по ошибке.

Илонка отступила к скрипачам. Песню они знали и по кивку певуньи коснулись смычками струн. Полилась беспокойная, недобрая мелодия – не то грустная, не то страшная.

Заря поднялась за рекою.

На берег старуха пришла

Стелился туман над водою,

Сердешная речь повела:

"Ой, сыну, уж год не видались,

Что ж бросил? В душе словно лед.

Одна я на свете осталась,

И смерть на пороге уж ждет".

Как всегда Илонку слушали, затаив дыхание, даже не подпевая. А она пела, забыв обо всем. До тех пор, пока не услышала: кто-то ей вторит. Мужской голос. Жесткий и мягкий одновременно. Как осенняя ночь среди горных отрогов, как пронзающий душу клинок.

Нахлынули волны на берег,

Зашептали в тиши камыши,

И голос далекий ответил:

"Хоть ты обо мне погрусти.

Лежу я на дне, в тьме и тине,

В плену у подводных чертей".

"За что же тебя погубили?"

"К невесте я ехал своей.

А братья ее – ой, лихие —

Богатая, злая родня.

Они меня утопили".

"А что же невеста?"

"Снесла…»

Илонка не выдержала, обернулась на голос и замерла. То есть, петь она не перестала, но сердце екнуло и словно остановилось. На земле, всего-то в трех шагах от нее, сидел, скрестив ноги, незнакомец. Не отрываясь, смотрел на Илонку и пел. Черные волосы падали на плечи, задумчивый теплый взгляд обволакивал, а легкая полуулыбка смягчала суровые черты. Красивый мужчина казался гостем из другого мира.

Илонка даже не заметила, как довела песню до конца. Скрипки смолкли, барон вскочил и хлопнул себя по коленям.