Зеркало отчаяния (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна (читать полную версию книги TXT) 📗
- Благословите, матушка.
- Да пребудет над тобой милосердие Ее.
- Аэссе, - привычно отозвалась Мария-Элена.*
*- аналог "аминь", слово, которым привычно заканчиваются все молитвы. Прим. авт.
- Мне пришло письмо, дитя мое. Сочувствую твоему горю.
Мария-Элена осмелилась поднять глаза и бросить на настоятельницу робкий взгляд. И тут же вновь опустила ресницы.
Конечно, она не сочувствует. Просто привычно говорит правильные слова, эта женщина в сером платье и белом платке на тщательно уложенных косах. Не старая, полноватая, с мягким, даже невыразительным лицом, похожим на непропеченную булку... и глаза, как две изюминки. Впрочем, Мария-Элена отлично знала, каким грозным может быть ее голос, какими жесткими глаза и как сжимаются губы, произнося привычную фразу: "в темную, на хлеб и воду, на трое суток".
- Разумеется, ты должна ехать домой. Твоя матушка на этом настаивает.
- Да, матушка.
Настоятельница вздохнула.
- Мы искренне надеялись, что ты решишь остаться под защитой наших стен, но видимо, Она решает иначе, и Ей угодна мирская жизнь, не монашеская...
- Матушка... ее светлость что-то писала обо мне?
Слова почти не выговариваются, язык сухой, как сброшенная змеиная кожа, и едва поворачивается во рту. Настоятельница смотрит с грустью.
- Да, дитя мое. Герцогиня написала, что тебе уже нашли жениха, хотя имя его в письме и не названо, но это хорошая партия.
Мир темнел, рассыпался осколками...
Мария-Элена хотела бы броситься к ногам настоятельницы, умолять остаться в монастыре...
Бесполезно. Все - бесполезно.
Впрочем, матушка сама поняла ее состояние.
- Если получится так, что ты предпочтешь мирской жизни наше служение, тебе достаточно будет написать мне.
- Но как я...
- Я дам тебе с собой клетку с голубями.
- Благодарю вас, матушка.
В этот раз даже получилось поклониться. И еще раз поцеловать четки.
- Помни, дитя мое, мы всегда будем рады видеть чистую душу в стенах нашей обители.
- Благодарю вас, матушка.
- Скоро тебе принесут мирские вещи.
- Матушка?
- Ты приехала сюда совсем ребенком, и не помнишь всего. Твой отец прислал для тебя вещи... вряд ли они подойдут идеально, но полагаю, что-то можно будет подогнать по фигуре.
- Да, матушка. Благодарю вас, матушка.
- Будь всегда такой же доброй и послушной, и да пребудет над тобой Ее благословение.
Мария-Элена быстро осенила себя святым ключом.*
- Аэссе...
* святой ключ - аналог нашего креста. Поочередное касание лба, середины груди, живота примерно на уровне пупка. Прим. авт.
***
Настоятельница давно ушла, а Мария-Элена сидела на кровати, глядя в стену безнадежным взглядом.
Принесли и поставили сундуки, окончательно загромоздив крохотную каморку, а она сидела и сидела, не шевелясь, даже когда колокол пробил вечернюю молитву.
Ах, как давно это было.
Зеленый луг, мамины глаза, сияющее солнце, ласковый голос: "Малечка моя, самая красивая девочка, самая умная, самая любимая..."
Сегодня ее не трогали, не звали ни на молитву, ни к ужину, ни на бдение, сегодня нарушился весь жесткий монастырский распорядок, а Малена сидела, смотрела в стену, и не знала, что ей делать.
Ехать домой?
К мачехе, к ее родным, к сводной сестре, о которой до сих пор вспоминается с ужасом, к отцу...
Отцу, который предал ее и мать, который заточил ее в эту жуткую тюрьму.
Больше десяти лет в монастырских стенах. Больше десяти лет учебы, труда, окриков, бдений, искупления и покаяний...
Герцогесса?
Кому здесь какая разница?
С губ Малены сорвался горький смешок. Мачеха, наверняка, лично выбрала эту темницу. Наверняка...
В монастыре Святой Эрталы Никийской всем безразлично, какое у тебя состояние. Здесь молятся, трудятся, а такие, как она, еще и учатся, чтобы стать хорошей женой и матерью. Она умеет проверять счета, варить мыло, дословно знает, как вести хозяйство, знает несколько языков, хорошо считает...
Музыка?
Танцы?
Сие изобретение Хозяина Пустоты, так что в монастыре этому не учат.
Платья...
Серый и черный, шерсть и сукно, то, что приличествует воспитаннице монастыря. Ни единой ленты, ни клочка батиста или шелка...
Грубое мыло, простая обувь...
Малена вздохнула, и наконец слезла с кровати. Коснулась гладкой крышки сундука.
Кедр, благородное дерево, герб Домбрийских на крышке...
Замок отщелкнулся с легким звоном, петли послушно повернулись, явив миру содержимое сундука, обильно пересыпанное лавандой.
Платья.
Малена достала из сундука то, которое лежало сверху, вгляделась...
И задохнулась от волнения, от боли, от гнева.
Мамины платья!
Отец не просто вышвырнул дочь из своей жизни почти на десять лет, он и от памяти о первой жене избавился. Или это мачеха?
Малена помнила, какой красивой была мама в этом платье, как кружилась в синем бархате, как сияли каштановые кудри, сверкали фамильные сапфиры Домбрийских, помнила ласковые руки, веселый смех, нежные слова.
Малечка, девочка моя, ты вырастешь намного красивее мамы...
***
Настоятельница удовлетворенно кивнула и закрыла потайной глазок.
Плачет.
Вот и хорошо.
Десять лет, почти десять лет... герцог Домбрийский надеялся на появление наследника, но что-то у него пошло не так, нет, не так...
Дочь он видеть не хотел, дочь он отослал в монастырь, а уж она позаботилась о девочке.
Мария-Элена слаба, податлива, легко внушаема, она просто тень самой себя. И жизнь вне монастырских стен теперь не для нее, без руководства она и дня там не протянет. Настоятельница сделала все, чтобы девчонка вернулась.
И не просто так, нет...
Послушницы приносят с собой мало, монахини намного больше. Деньги Домбрийских, земли Домбрийских... кто осмелится пойти против церкви?
Надо просто немного подождать, и девчонка сама свалится ей в руки. В услужливо подставленные милосердные руки.
***
Малена плакала долго, но силы человеческие небеспредельны. Слез хватило примерно на два часа, потом молодой организм взял свое, и захотелось есть.
Еды она, конечно, до утра не получит, а если попробует попросить или пробраться на кухню, вполне может получить в наказание трехдневный пост и молитву.
А кушать хочется.
А уснуть на голодный желудок, когда тебе всего восемнадцать... ладно, восемнадцать будет через два месяца, аккурат в живень...
Малена подумала пару минут, и решила перебрать мамины платья. Что-то ей обязательно подойдет, но что-то и перешивать придется. Иголка и нитка в келье есть, можно начать уже прямо сейчас.
А там и спать захочется, или утро придет и надо будет вставать на молитву...
***
Платья расстилались на кровати всеми цветами радуги. Каштановые волосы, серые, грозовые глаза Домбрийских, мать была красива. И цвета носила яркие, синий, зеленый, алый, пурпурный...
На Малене это смотрелось...
Нет, платья-то выглядели отлично, несмотря на возраст, а вот Малена в них - жалко.
Плечи обвисали, грудь жалобно пузырилась, хоть платки подкладывай, талия тоже находилась решительно не там, да и мама была чуть толще Малены. Хотя это и неудивительно, на монастырских харчах не потолстеешь.
Распарывать и перешивать, иначе никак. Это просто подшить не получится, разве что длину сейчас убрать?
Малена лениво копалась в сундуке, когда заметила...
Крышка была... не цельной.
Тонкая, слово волос, щель, проходила по всей ее кромке. Видимо, когда-то в ней сделали тайник, и он был незаметен, но за десять лет... кто знает, как хранились сундуки?
Сырость, сухость...
Дерево рассохлось, и стало видно, что там пустота.
Тайник?
Малена понимала, что поступает глупо, что вряд ли там что-то будет, что...
