Быть бардом непросто - Мяхар Ольга Леонидовна (бесплатные версии книг TXT) 📗
Нет. Как-то пошло. Обычно принцы начинают с руки и сердца, а этот сразу все потребовал… Хм, что тогда? Сан? Какой, однако, корыстный принц попался. Принцесса вся с педикюром, с маникюром, а ему сразу титул подавай. Хотя… сан – это вроде не титул? А, неважно. Да и мудрено для крестьян. Лучше про природу! Это им ближе.
Эльф придирчиво изучает новое произведение. А что? И непошло, и про цветочки есть. А то предыдущая песня, посвященная природе, вызвала бурю негодования и тухлый помидор уже на втором куплете. Там как раз богомол признавался в любви цикаде среди капелек росы. Красиво так признавался, с чувством, подергивая пузиком… Но. Народ не оценил. И поесть эльфу тогда не дали, пока на ходу не сочинил новые куплеты про урожай, компост и перегной…
Н-да. Не ценят настоящего поэта. Не ценят.
Тяжелый вздох срывается с покрытых тонким слоем блеска губ и вливается в ветерок, легко и незаметно скользящий мимо.
Часть первая
Глава 1
Деревня.
Бабы с ведрами и коромыслами сгрудились у колодца, перемывают косточки односельчанам и греются в лучах заходящего солнца. Где-то на завалинке сидит петух, лениво пересчитывает численность кур. Дед Макар открыл в хате заначку и глушит самогон, страшась не успеть спрятать пятилитровую бутыль обратно в подпол до прихода жены. А трое ребятишек, сгрудившись у большой, но быстро подсыхающей лужи, старательно топят лягушку, которая то и дело пытается выпрыгнуть на берег, ловко уворачиваясь от лаптя.
– А Дуська-то, Дуська! Че учудила-то. Вчерась порося своего взяла и к Федоту загнала. Пинками! А потом пошла домой, напялила новый платок, намедни купленный у странствующего торговца, намалевалась да и пошла его звать, чтобы открыл да порося вернул.
– Только Федот порося не вернул, – басом гремит соседка. – Чтоб Федот, и вернул порося! Дура она, Дуська-то. Тепереча и без порося, и без Федота осталась.
Дружный хохот собеседниц заглушает кваканье удирающей лягушки. Все с восторгом вспоминают вчерашнюю сцену, во время которой злая Дульсинея (крупная баба давно уж не девичьих лет) ломала калитку, угрожая щуплому Федоту не только свадьбой, но и ее последствиями прямо здесь и сейчас. Федот при этом, испуганно вжимая голову в плечи и напряженно сопя, волок в дом порося.
– А что Матрона-то учудила! Видали аль нет? Эй, я с вами разго…
Но Матвеевну уже никто не слушает. Мертвая тишина падает на деревню. Даже петух отвлекается от своих кур и заинтересованно косится в сторону забора, раздумывая, не кукарекнуть ли для разрядки обстановки и привлечения внимания. Хотя… это все равно не поможет, ибо бабы, разинув рты, смотрят на въезжающее в деревню диво дивное. Темный эльф, с кожей цвета самой черной ночи и лиловыми, чуть раскосыми глазами, поражает розовым, стоящим дыбом чубом на голове, длинными ярко-алыми ногтями и белоснежным жабо. Глаза его обведены углем, губы блестят, словно жиром намазанные, а острые, чуткие ушки едва заметно шевелятся, улавливая даже самые тихие шорохи и предупреждая своего хозяина о малейшей опасности.
– Это шо? – пищит Матвеевна, главная сплетница села Кукуевка.
– Это… а мы не перегрелись случаем? Привидится же такое, – протирает глаза Фадеевна, ее ближайшая подруга и соратница.
Худое изящное видение легко перекидывает ногу через седло и прыгает вниз, на миг обнажая в улыбке длинные парные клыки. К сожалению, стремясь произвести как можно более благоприятное впечатление на кукуевцев, эльф не смотрит, куда именно прыгает. А жаль, ибо в это время лошадь обращает внимание на вкусный куст, выпирающий между штакетин ближайшего забора, и резко рвет в сторону. Что заставляет эльфа дернуться влево, поскользнуться на жидкой лепешке и… неизящно грохнуться вниз, вспахивая носом что-то теплое, нежное и страшно вонючее.
– Э-э… мм… смотри-ка, Матвеевна, видение в Муркину лепешку упало.
– Злое какое. Сидит, ругается почем зря.
– Ага. И белоснежным платочком утирается, чисто пава.
– И волосы набок упали. Это они у него отродясь такие? Бедняжка. Хоть бы смолой мазал. Помню, у Агриппины муж светлый-пресветлый был. Чисто мышь белая. Так она его накоротко остригла да смолой каждый день и мазала. На ночь только платочек одевала, дабы подушки не испачкал.
– Ага-ага. Помню, как же. Теперь он лысый ходит.
– Видать, надоело. Или все к платочку прилипло да и отпало.
– Ну… и такое возможно.
…Встаю, кашляю, отплевываюсь и шиплю ругательства. Это ж надо, так испортить первое впечатление! Злобно кошусь на лошадь, но Молния спокойно продолжает поедать зелень и ягоды с куста, не обращая на меня ни малейшего внимания. Так, ладно. Надо восстанавливать авторитет. Как-нибудь. Изучаю шушукающийся контингент, бросающий на меня жалостливые взгляды. Краем уха слышу: «Худющий какой!» Становится тошно. Еще и живот сводит.
– Дамы!
Дамы стихают, прекращают перешептываться и заинтересованно смотрят на меня.
– Я – бард! Буду у вас в деревне сегодня петь! У кого-то тут можно остановиться?
Мне не нравится алчный блеск в их глазах. Сюда так редко заезжают гости?
– А ко мне иди, касатик, – улыбается дородная баба в цветастом платье, – Фадеевна я. Да ты не боись: и накормлю, и отмою. Вона худющий-то какой.
– А чегой-то это сразу к тебе? У меня уже пироги поспели! Пущай ко мне и идет!
– У меня капуста! И картошка стынет! И банька растоплена через полчаса будет! Ереме-е-е-ей!!!!
– А?! – Из избы выглядывает высокий патлатый мужичонка с объемным круглым пузом и туповатыми глазками.
– Топи баньку!
– Не надо, Еремей! У меня банька не хуже твоей будет!
Прижав острые уши к голове, отступаю на шаг назад. Давненько мне так бурно не радовались. Полное ощущение того, что еще немного, и меня просто разорвут на сувениры, растащат по избам.
– Я… пожалуй, пойду с Фадеевной. Она все-таки первой предложила, – влезаю в разговор.
Бабы стихают. Фадеевна выходит вперед, гордо поправляет подол платья, легко поднимает коромысло с двумя наполненными доверху ведрами и подходит ко мне. Стараюсь не пятиться. Но женщина все же, право, на мой взгляд, крупновата.
– На. Пошли, касатик.
Покачиваюсь под тяжестью коромысла, едва не падаю. Но меня удерживают, хватают за шкирку и, гордо задрав нос, тащат в хату, обнесенную слегка покосившимся забором.
– Где петь-то вечером будешь, касатик? – уточняют стоящие у колодца бабы.
– В трактире!
– А нету у нас трактира-то.
– У старосты будет петь, – ответствует Фадеевна, не оглядываясь. И, тряхнув гривой тяжелых, заплетенных в косы волос, с грохотом закрывает за собой дверь.
В доме меня усаживают на лавку, быстро собирают на стол, дают в лоб пробегающему мимо ребятенку с куском сахара в грязных руках и садятся напротив, подпирая подбородок кулаком и изучая смущенную физиономию гостя.
