Небо и корни мира - Тулянская Юлия (книги онлайн полностью .txt) 📗
Стуча зубами, Яромир безуспешно пытался закутаться в плащ, но руки не слушались. Шалый, не переставая повизгивать, лег передними лапами ему на грудь. Яромир пытался сбросить с себя пса в беспокойном бреду. Шалый тыкался мордой в руки и старался лизнуть в заросшую щеку.
На рассвете Яромир пришел в себя, но так ослабел, что только согнал Шалого, завернулся в плащ и уснул.
Солнце било сквозь затянутые плющом окна. Яромир проснулся, чувствуя, что, хотя мышцы все еще будто налиты свинцом, приступ лихорадки миновал. Шалый спал, положив на лапы бородатую морду. Яромир сел, огляделся. Вспомнил, что вчера нашел этот заброшенный храм. Его взгляд остановился на алтаре.
Там стояли кубок и темно-синий керамический кувшин, рядом – блюдо, накрытое тонкой белой скатеркой. Яромир безучастно скользнул по ним глазами и вдруг замер, пораженный. Подошел к алтарю, приподнял ткань. На блюде лежал круглый белый хлеб.
– Эй… кто здесь? – крикнул Яромир. – Эй!
Ему откликнулось эхо. Яромир выглянул за дверь. Там лишь шумели омытые недавним дождем листья.
– Эй! Кто-нибудь! – повторил снова.
Он вернулся к алтарю и понюхал, что в кувшине. Вино. Яромир разломил хлеб, положил в рот кусок и с удивлением ощутил привкус меда. Он сунул кусок и Шалому. Желтый пес только ткнулся в хлеб носом и отвернулся.
– Да ты, брат, сыт, – с удивлением понял Яромир.
Он налил себе из кувшина, недоумевая, кто о нем позаботился.
– Кто это был, Шалый? А, не можешь сказать… Это была женщина. Это женщина, потому что хлеб накрыт скатертью.
Яромир сел у алтаря с ломтем хлеба в руке и кубком вина, стал есть, чувствуя, как что-то влажное и теплое щекочет ему щеки: слезы. Чудо ранило его в самое сердце. Вместе с вином и хлебом слезы попадали ему в рот. Что она здесь делала, та, что оставила ему хлеб и вино? Яромир знал, что никакой проезжей дороги рядом нет. Неужто, как в сказке, какая-нибудь княжна собралась на охоту, увидала заброшенный храм и решила переждать дождь? Она вошла, заметила спящего у стены бродягу и оставила ему вино и этот удивительный медвяный хлеб, которые взяла с собой из дому. Наверное, кувшин с узким горлышком был у нее запечатан и лежал в седельной сумке.
Покончив с хлебом и вином, Яромир отер затуманенные глаза, положил руку на голову лежащему рядом Шалому. Пес видел ту, что их накормила. Наверное, она гладила пса, и ее ладонь лежала на том же месте, где сейчас лежала тяжелая, словно грубо высеченная из камня, ладонь Яромира.
Вечером ему опять сильно нездоровилось. Заброшенный храм казался безопасным приютом, и он решил побыть здесь, пока не уймется лихорадка. Хлеб оставил удивительное ощущение сытости на весь день. Если случайная гостья накормила этим же хлебом и вечно голодного пса, то понятно, почему тот не стащил с алтаря лепешку, пока не проснулся хозяин. Яромир уснул на уцелевшей широкой скамье, подложив под себя край плаща и закутавшись другим.
В разгар солнечного утра он открыл глаза. Его лица касались косо падающие на каменный пол лучи света, в которых плясала пыль. В кустах шиповника под самым окном гудели шмели.
Яромир сел. На пол соскользнуло тонкое шерстяное одеяло. Яромир зажмурился и открыл глаза снова. Пока он спал, кто-то укрыл его одеялом, а под голову осторожно, не разбудив, подсунул подушку, которая пахла каким-то благовонием. Яромир перевел взгляд на алтарь. Там его ждали кувшин и блюдо, покрытое, как вчера, скатеркой.
– Шалый?!
Пес лежал поодаль, прямо посреди храма, в столбе падавшего из окна солнечного света. Он поднял на хозяина взгляд, по которому было видно, что пес доволен и сыт. Яромир медленно покачал головой. В изголовье его скамьи лежала не замеченная им раньше, бережно свернутая белая рубашка из тонкого полотна и еще какая-то одежда.
Яромир ошеломленно вертел рубашку в руках.
– Эй, хозяйка! – сорвавшимся голосом окликнул он. – Где ты? Кто ты?
На скатерке, которой было покрыто блюдо, лежал одинокий цветок красного шиповника, сорванный, похоже, с куста возле храма. Как будто загадочная хозяйка хотела не просто накормить и одеть, но и поприветствовать своего гостя.
Яромир пошел умыться. Колодец во дворе засорился. Но по пути Яромир видел в роще ручеек. Он прихватил с собой чистую одежду, положил ее на траву у ручья, наклонился и набрал в горсть воды. В ручье отразилось человеческое лицо, и Яромир стал приглядываться: вот кого увидела в храме таинственная хозяйка. Неровно подрезанные ножом волосы и борода. Не борода, а щетина: направляя лезвие на кожаной подошве сапога, он так-сяк подбривал бороду, но никогда начисто. Лицо угрюмое, темное от загара и ветра.
Яромир равнодушно отошел от ручья. Но внезапно, словно на миг потеряв рассудок, схватил камень и с рычаньем бросил в воду, где недавно было его отражение. Шалый взвизгнул.
– Тебе-то что? – с досадой спросил его Яромир.
Он умылся, оделся в чистое. Кто же заботится о нем? Кто приготовил ему поесть и положил у изголовья одежду? Кто укрыл его ночью одеялом? Может, и вправду княжеская дочь, которую он придумал вчера? Она не показывается ему на глаза, потому что неподалеку замок ее отца и она не хочет, чтобы бродяга потом случайно узнал ее. А может, просто боится? И жалеет, и боится. Яромир хмуро сдвинул брови, но вдруг вспомнил цветок шиповника и закусил губу.
…В тот день в храме он снова ел хлеб с вином. На скатерть рядом с цветком шиповника Яромир положил пучок каких-то мелких синих лесных цветов, которые росли у ручья.
На закате Яромир снова почувствовал знакомый озноб между лопаток. Звенело в ушах, перед глазами рябило: на этот раз приступ грозил быть сильнее, чем накануне. Яромир, успев закутаться в плащ, а сверху накрывшись «хозяйкиным» одеялом, лег лицом вниз на лавку, вцепившись в нее обеими руками.
Посреди ночи он очнулся на каменном полу. Видимо, в бреду сбросил с себя и одеяло, и плащ и сполз с лавки. Шалый подвывал. В окна с одной стороны храма бил лунный свет, почти такой же яркий, как днем – солнечный. Яромиру было больно на него смотреть. Он стал шарить рукой, отыскивая одеяло, но не успел, бред снова накрыл его с головой. Ему чудилось: кто-то поднес к его губам край глиняного кубка. Яромир делал усилия, чтобы прийти в себя и разглядеть, кто рядом с ним. В своей похолодевшей ладони он почувствовал теплую чужую руку…
Когда приступ прошел, Яромир сразу же уснул. Утром, еще в полудреме, он вспомнил, что нынче ночью загадочная хозяйка храма приходила к нему. Яромир поднял голову. Он по-прежнему лежал на полу, но она снова укрыла его и сунула под голову подушку. Под боком сопел Шалый. Яромир приподнялся на локте.
На скамье перед ним сидела сама хозяйка. Яромир подумал: и правда – княжна. Ее лицо было очень юным и немного строгим.
Белое перепоясанное платье с широкими рукавами. Распущенные и отведенные за спину светлые волосы схвачены вокруг лба узким обручем из серебра.
Растерянная улыбка сама собой разомкнула губы Яромира.
– Это ты и есть?..
– Да, я, – тихо подтвердила она. – Тебе по ночам бывает плохо, я вижу. Ты не должен уходить, пока не будешь здоров. Это мой храм. Я Девонна, вестница.
Яромир сел, опираясь на руки. Он слышал, что у людей есть верная примета: если храм заброшен, вестники Вседержителя никогда не появляются в нем.
– Да ведь если пол храма пророс травой, то тебя здесь не может быть! – усомнился Яромир.
– Здесь не очень много травы. Пока не рухнула крыша, ей слишком темно, – ответила вестница.
Яромир молча смотрел на девушку, сидевшую на скамье. Сквозь разбитое стрельчатое окно и листья плюща на нее светило солнце. Яромир поверил.
– Что тебе до меня? – спросил он. – Ты же должна вся светиться и передавать весть от Небесного Престола…
– У меня нет сейчас для людей никакой вести, – сказала она. – Поручения нет. А сияние… я просто не хотела сразу.
Она встала, и вдруг в полутьме храма вспыхнул яркий свет. Вся фигура вестницы стала столпом белого огня, какого не бывает ни от свечи, ни от светильника, но лучи, которые исходили от нее, не резали глаза, не ослепляли, а только разгоняли тьму. В этом сиянии тонули ее черты, лицо и волосы казались ослепительно белыми. Через миг сияние погасло, и вестница спокойно села на лавку.
