Страхи мудреца. Книга 2 - Ротфусс Патрик "alex971" (читать книги регистрация txt) 📗
— А чем именно ты клянешься? — спросила она, мало-помалу начиная по-прежнему улыбаться. — Что для тебя достаточно важно, чтобы это помешало тебе нарушить слово?
— Своим именем и своей силой! — предложил я.
— Кто бы ты ни был, — сухо возразила она, — ты все же не Таборлин Великий!
— Своей правой рукой! — сказал я.
— Только одной? — переспросила Денна. Ее тон мало-помалу снова становился игривым. Она взяла обе мои руки в свои и принялась их вертеть и осматривать, как будто приценивалась. — Левая мне нравится больше! — решила она. — Клянись левой!
— Ну как же так — левой? — усомнился я. — Кто же левой рукой клянется?
— Ну хорошо! — вздохнула она. — Клянись правой. Экий ты приверженец традиций!
— Клянусь, что не стану пытаться узнать, кто твой покровитель, — с горечью начал я. — Клянусь в этом своим именем и своей силой. Клянусь своей левой рукой. Клянусь переменчивой луной.
Денна смотрела на меня пристально, как будто не была уверена, не издеваюсь ли я.
— Ну ладно! — сказала она, пожав плечами, и снова взяла арфу. — Считай, что ты меня успокоил.
Мы пошли дальше, миновали западные ворота и очутились за городом. Наступившее между нами молчание затянулось, начиная становиться неловким.
Озабоченный нарастающим напряжением, я ляпнул первое, что пришло мне в голову:
— Ну что, не появились ли у тебя новые знакомые мужчины?
Денна хохотнула.
— Ой, ты сейчас говоришь совсем как мастер Ясень! Он все время об этом расспрашивает. Ему кажется, будто мои поклонники недостаточно хороши для меня.
Я был с этим как нельзя более согласен, но решил, что говорить это вслух будет неразумно.
— А про меня он что думает?
— Чего? — растерянно переспросила Денна. — А-а! Про тебя он не знает. Зачем бы это ему?
Я попытался небрежно пожать плечами, но, видно, вышло неубедительно, потому что она расхохоталась.
— Бедный Квоут! Да я шучу. Я рассказываю ему только о тех, что бродят вокруг меня, пыхтя и принюхиваясь, словно собаки. А ты же не такой. Ты всегда был другим.
— Да, я всегда особенно гордился тем, что не пыхчу и не принюхиваюсь!
Денна дернула плечом и шутливо стукнула меня футляром арфы.
— Ну ты же понимаешь, что я имею в виду! Они приходят и уходят, ничего особенного не теряя и не выигрывая. А ты — как золото под слоем пыли, гонимой ветром. Может, мастер Ясень и думает, будто имеет право знать все обо мне и о моих личных делах, — она слегка насупилась. — Но это не так. Положим, кое-что я ему открою, уж так и быть… Но на тебя, — она протянула руку и властно взяла меня за локоть, — сделка не распространяется! — сказала она почти свирепо. — Ты — мой. И только мой. Тобой я делиться не намерена.
Мимолетное напряжение миновало, и мы, смеясь и болтая о пустяках, зашагали по широкому тракту, что вел из Северена на запад. Меньше чем в километре за последним пригородным трактиром росла тихая рощица, в центре которой гнездился одинокий высокий серовик. Мы нашли это место, когда собирали землянику, и с тех пор оно стало одним из наших излюбленных укрытий от городского шума и смрада.
Денна села у основания серовика, прислонившись к нему спиной. Она достала из футляра арфу и поставила ее на колени. Юбка у нее задралась, обнажив ногу по самое дальше некуда. Денна посмотрела на меня, приподняла бровь и ухмыльнулась, словно точно знала, о чем я думаю.
— Недурная арфа, — непринужденно заметил я.
Она неизящно фыркнула.
Я сел, где стоял, удобно развалившись в высокой прохладной траве. Выдернув несколько стебельков, я принялся рассеянно заплетать их в косичку.
Честно говоря, мне было не по себе. Несмотря на то что в течение последнего времени мы немало времени проводили вместе, я еще никогда не слышал, чтобы Денна играла что-то своего сочинения. Петь вместе нам случалось, и я знал, что голос у нее — как мед по теплому хлебу. Я знал, что пальцы у нее уверенные и что у нее есть чувство ритма истинного музыканта…
Однако написать песню — совсем не то же самое, что ее сыграть. А вдруг ее песня никуда не годится? И что я тогда ей скажу?
Денна коснулась пальцами струн, и страхи мои отошли в тень. Мне почему-то всегда казалось чрезвычайно эротичным то, как женщина играет на арфе. Сначала она прошлась по всем струнам, от верхов к низам. Это звучало как перезвон колокольчиков, как журчание ручья по камням, как пение жаворонка в небе.
Она остановилась, подтянула струну. Попробовала, подтянула еще. Взяла ноту на полтона выше, взяла аккорд, резко, потом плавно, потом обернулась ко мне, нервно разминая пальцы.
— Ну что, готов?
— Ты великолепна! — сказал я.
Я увидел, как она слегка покраснела, потом откинула волосы на спину, чтобы скрыть свое смущение.
— Дурак! Я же даже еще ничего не сыграла.
— Ты все равно великолепна.
— Цыц!
Она взяла аккорд, дала ему утихнуть и негромко заиграла мелодию. В такт мелодии зазвучало вступление к песне. Меня удивило, что она выбрала такое традиционное начало. Удивило и порадовало. Старые пути всегда самые лучшие.
Поначалу у меня захватило дух от ее голоса, потом — от ее музыки.
Но после первых десяти строк я был ошеломлен совсем по другой причине. Она пела о падении Мир Тариниэля. О предательстве Ланре. Это была та самая история, что я слышал от Скарпи в Тарбеане.
Но версия Денны была иной. В ее песне Ланре сделался трагической личностью, оклеветанным героем. Речи Селитоса оказались жестоки и безжалостны, Мир Тариниэль стал муравейником, не заслуживающим ничего, кроме очистительного пламени. Ланре был не предатель, но павший герой.
Многое зависит от того, на чем ты остановишься. Ее песня кончалась на том моменте, когда Селитос проклял Ланре. Это был идеальный конец для трагедии. В ее истории Ланре был оболган, не понят. А Селитос стал тираном, чудовищным безумцем, который сам вырвал себе глаз от ярости, что Ланре сумел его провести. Все это было ужасно, мучительно несправедливо.
И все же, несмотря на это, в песне были проблески красоты. Аккорды удачно подобраны. Слова красивые и запоминающиеся. Песня была очень свежа, и, хотя в ней хватало шероховатостей, я все же чувствовал ее очертания. Я видел, чем она может стать. Да, она будет влиять на умы. Люди будут петь ее и сто лет спустя.
Да вы ее, наверно, слышали. Ее почти все слышали. В конце концов она дала ей название «Песнь о семи печалях». Да-да. Ее сложила Денна, и я был первым, кто слышал ее целиком, с начала до конца.
Когда последние ноты растаяли в воздухе, Денна опустила руки, не желая встречаться со мной глазами.
Я сидел на траве, молча и неподвижно.
Вам это, должно быть, непонятно, — я объясню вам то, что знает всякий музыкант. Когда поешь новую песню — всегда нервничаешь. Нет, более того. Спеть новую песню — это серьезное испытание. Это все равно как впервые раздеться перед новой возлюбленной. Это деликатный момент.
Надо было что-нибудь сказать. Сделать комплимент. Высказать мнение. Пошутить. Соврать что-нибудь. Все, что угодно, только не молчать.
Но я не был бы так ошеломлен, даже если бы она написала гимн, восхваляющий герцога Гибеи. Это потрясение было чересчур велико для меня. Я чувствовал себя свежевыскобленным пергаментом, как будто каждая нота ее песни была ударом ножа, соскребающим слово за словом, пока я не остался пустым и бессловесным.
