Чёрный шар (СИ) - Шатилов Дмитрий (прочитать книгу TXT) 📗
Кое-что, правда, так и осталось непонятным: почему, в отличие от прочих В-измененных, он не утратил своей памяти? Что он хотел обнаружить в Квадрате Вторжения – там, куда пробивался с таким упорством? Агентство молчит, Охотник, прикончивший Великана – кажется, это был француз, то ли Жерар, то ли Жорж – давно вышел на пенсию и столько, говорят, вкачал в себя волюнтарина, что от одной творящей мысли приходит в экстаз. Тайна на тайне – однако же, работа наша продолжилась и после Великана, и будет продолжаться еще долго.
Если посмотреть статистику, за год мы имеем пятнадцать случаев В-изменения, до стадии тотального разрастания из которых добираются когда четыре, когда три. Дело здесь, разумеется, в общедоступности волюнтарина – продается он в каждой аптеке, разбавленный, но все же действенный. «Три капли после обеда», – советует участковый терапевт, – «и думайте о хорошем. Организм все сам сделает». Обычно и вправду делает, но бывает иначе.
Бывает и так, что процедура дает сбой. Приклад моего ружья – я зову его Варенькой, в честь дочки, царство ей небесное – сделан из бедренной кости Натальи Осиповой, концентрация волюнтарина 74%. Затравили мы ее по свежему следу, и двух дней не потребовалось, а как отделили голову, она глаза открыла и все вспомнила.
Я не любитель подобных воспоминаний. По мне, лучше бы В-измененные молчали о пережитом, и все же, согласно инструкции, мы, Наблюдатели, обязаны записывать их последние слова. Бог знает, зачем – не для потомков же, потомков мы для себя не планируем.
Вот что рассказала Наталья Осипова, концентрация волюнтарина 79%:
Купила я капельки во вторник и сразу же приняла. Сердце отпустило, в глазах посветлело – спасибо Антонине Ефимовне, она мне их посоветовала. К полудню так хорошо себя почувствовала, что взялась сама обед стряпать. Борщ сварила, картошки нажарила, с укропчиком, как Володя любит, и вдруг чувствую – нога неметь начала. Это у меня и раньше бывало, что же, старость – не радость, да и всегда отходило, если в горячей воде попарить. Я воду в таз налила и ногу опустила. Десять минут сижу, полчаса, а ничего, не отходит, больше того – и бедро неметь начало. Я пошла в скорую звонить, да в прихожей о лыжи споткнулась, лежу и до телефона дотянуться не могу. Чуть не заплакала от беспомощности, вдруг чувствую – рука растет. Открываю глаза и вижу – действительно, выросла, такая длинная, вся в суставчиках, извивается, что змея. Ну, я трубку сразу и взяла, и звоню, звоню – в скорую, Володе, Гоше, царство ему небесное…
Я не стал записывать до конца, все эти истории похожи одна на другую. Сперва суставчики, затем кости протыкают кожу, потом голова пробивает потолок – ох уж эти квартиры со стандартной планировкой – и готово, идет по городу В-измененный. Люди звонят в Агентство, и приезжает дежурная команда – Охотник, Координатор, Наблюдатель, а с недавнего времени, когда начали колоть волюнтарин собакам – еще и Кинопат. Задача у них простая: обездвижить и отделить голову. Иногда голова брыкается – в таком случае говорят, что она «отрастила щупальца». Брыкалась и голова Натальи Осиповой, концентрация волюнтарина 74% – пока наш шофер не переехал ее гусеницами, вперед-назад.
Как закончат работу дежурные, настает черед разделочной бригады. Эти распиливают В-измененного на куски, а куски распихивают по грузовикам и везут в обработочный цех. Там их осматривает Эксперт – у нас в России их всего три. Задача его – оценить качество Ребер. О Ребрах следует сказать особо, потому что все это – и Каскады, Первый и Второй, и Охота – все это сделано и делается только ради них.
Итак, Активные Ребра – что это такое? Прежде всего, это, разумеется, сами ребра – огромные ребра В-измененных. Активны они, как правило, не целиком – нужный нам серебристо-серый слой сходит на нет ближе к грудной кости. На каждый центнер Активных Ребер приходится всего 12 грамм драгоценного вещества, отработанное же сырье Агентство вывозит на свалку, и таких свалок под одной Москвой уже шесть.
Что делается с основной массой Активного вещества – мне, Наблюдателю, неизвестно. Свою же долю, а это примерно 0,4 грамма с каждой Охоты, я отдаю Климову, знакомому дилеру, в обмен на месячную дозу меморала. Действие этого препарата, в отличие от волюнтарина, предсказуемо: сделав себе инъекцию, я вернусь в прошлое, до Каскада, и пробуду там, пока меня не разбудят.
Но это потом, а сейчас – к делу.
– Жаль, бабу его уже затравили, – говорит второй Охотник Шукшин. – Могли бы вместо приманки использовать, но не судьба. Двести кило стрихнина в речку зарядили, а к Малиновке притащили соляную глыбу. У них ведь баланс ни к черту, у В-измененных, солей каких-то не хватает, вот она и принялась лизать, а как нализалась – пить захотела. Приползла к речке, и прямо из нее. Напилась, скрутило, через полчаса мы уже грудину резали. Ребер-то всего ничего, едва на полкоробка собрали.
– Отправили уже? – спрашиваю я.
– А как же. С курьерским, прямиком в Штаб.
– Вот и хорошо.
Скрипит дверь в прихожей, и раздается голос егеря:
– Кто из Агентства – там ваши сани приехали.
Мы – я, Охотники, директор и кинопат – встаем из-за стола.
– На что свою долю потратишь? – спрашивает меня Шукшин.
– Как обычно, – говорю я. – Зине – шубу, Варе – мяч.
– Хорошее дело, – говорит второй Охотник. – Мир кончился, а жизнь продолжается – верно?
На улице нас действительно ждут сани – для нас и для В-собак. Трое В-оленей всхрапывают и роют когтистыми лапами землю. «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним», – мурлычет фальцетом кинопат, забираясь на заднее сиденье. Рядом с ним садится директор, одетый в мохнатую шубу, а мне, согласно распорядку, придется сидеть впереди – с Шукшиным и Шебаршиным, потому что Наблюдатель должен видеть все своими глазами.
Шукшин трогает поводья, и, звеня бубенцами, сани выезжают со двора. На территории псарен стараниями климат-контроля поддерживается искусственное лето, за околицей же начинается настоящая русская зима. Куда ни кинешь взгляд, все вокруг белым-бело, по проселочной дороге вьется поземка, деревья скованы прозрачным льдом. При каждом резком повороте нас обдает холодным ветром, и я уже жалею, что не взял с собой полушубок на В-лисьем меху.
Час езды – и мы на месте. Почуяв Савосина, В-псы начинают выть. Звуки эти нервируют директора, и он надевает припасенные для такого случая наушники. Кинопат рядом с ним дрожит от нервного возбуждения. Губы его раздвинуты в зловещей улыбке, он, кажется, и сам готов завыть вместе со своими подопечными. Завидев, что я смотрю на него, кинопат берет себя в руки.
– И так каждый раз, – улыбается он виновато. – Десять лет женат, двое детей, недавно выбран почетным членом садоводческого товарищества, а все равно – как Охотиться еду, так едва сдерживаюсь. Вы уж простите меня…
– Ничего, – говорю я. – Лишь бы все прошло гладко.
И все идет гладко. Через несколько минут мы слышим вдалеке удары – словно огромная болванка равномерно бьется о земную твердь. Это шагает В-измененный, шагает и не ведает, что мы уже здесь, приехали по его душу.
– Выпускать надо, – говорит Шукшин. Кинопат кивает, спрыгивает с саней и идет к ящикам с собаками. Четыре щелчка, и стазис-поля выключены.
Четыре В-пса, четыре тщательно отформованные, обученные твари – теперь на свободе. Это странная картина: мороз и солнце, день чудесный, и в снегу – лоснящиеся черные тела, из которых рвутся на волю смертоносные щупальца и ложноножки. Похоже, мысль эта пришла в голову не мне одному, потому что Шебаршин, обращаясь неведомо к кому – к лесу, должно быть, к небу, к заснеженной дороге – спрашивает вдруг:
– А под хохлому их, часом, расписывать не пробовали?
– Кого? – вздрагивает задумавшийся, было, Шукшин.
– Собак.
– Зачем это?
– Да просто, – Шебаршин сплевывает. – Сани, олени эти, мы в шубах… Только самовара не хватает.
– Под хохлому – это можно, – говорит кинопат. Собаки сгрудились вокруг него, лижут ноги, повизгивают от возбуждения. – Только для этого нестабильный материал нужен. С ними вот, – гладит он В-псов, – ничего уже не поделаешь, концентрация не та.
