Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген (книги онлайн полные версии бесплатно .txt) 📗

А Эрик ничего не заметил и пробормотал:

— Хорошенькое дело — викинг у нашего очага!

— Не ори, — бросил отец, — засранца своего разбудишь. А ты, добрый человек, поведай-ка нам, как это тебя занесло так далеко от моря.

— Поверь мне, добрый хозяин, — криво усмехнулся Гест, — это долгая и скучная история, в которой ни у кого из нас нет нужды. Подобных историй сто на сотню. И можешь быть уверен, что по весне никто не заявится сюда выспрашивать о сыне Мовара — или о каком другом сыне. Впрочем, — добавил бродяга, немного помолчав, — я не хочу казаться неучтивым. Вы приютили меня, я же могу отплатить только словом. И, поскольку вечера нынче долгие, могу нелживо поведать вам сагу об одном человеке, которого не так давно не стало в мире живых. Его сага занимательнее моей и позабавит вас куда больше.

— Кто же этот великий муж? — насмешливо спросил Эрик. — Некто из героев войны Пасти и Длани? Мало их теперь ходит под небом!

— Воистину так, — кивнул Гест. — Хотя и не назвал бы я великим мужем Хагена сына Альвара…

— Того самого?! — разинул рот юный Скегин. — Ты знал Хагена Волчий Крюк, советника Хруда конунга? А правда, что его воспитывали дверги?.. [5] А правда, что…

— Придержи постромки! — тихо засмеялся Гест. — Я действительно знал Хагена — ну, или мне казалось, что знал. Теперь за то не поручусь.

— Надобно тебе знать, сын Мовара, — тяжко глядя, процедил Сторвальд, — что мои родичи и сыновья, вот эти, Эрик и Скафтар, сражались при Хлордвике на стороне Волчьей Пасти, против Хруда конунга, которому служил этот Хаген. И там пали родичи моей супруги Герды, сыновья и внуки моего тестя Люнгви с хутора Еловый Корень. И я сильно надеюсь, — добавил хозяин едва слышно, глядя гостю в глаза, — что твой рассказ действительно будет нелживым. Очень бы хотелось мне знать, что это был за человек!

Гест выдержал тяжкий, горький взор, и подумалось хозяину Лисьей Норы, что этот оборванец тоже был там, в той страшной битве, которую обе стороны прозвали «наш Рагнарёк», и тоже потерял немало близких — если, конечно, сердце его знало, что такое узы человеческой приязни. А старуха Астрид внезапно произнесла, берясь за прялку:

— Пусть наш гость не думает, что попал к недругам. Конунги ведут свои войны, словно волки и вепри, а мы копошимся в лесу, словно лемминги. Кому-то перепало крошек да объедков, кому-то нет, всегда так было и будет, а по весне всё зарастёт травой.

— Словно лемминги, — задумчиво повторил Гест. — Ты кажешься мудрой, кэрлинг, и если бы твои слова попали в нужное время в уши нужных людей… Впрочем, итог один: всё зарастёт травой, не так ли? Что же, расскажу вам и о леммингах, и о волках с вепрями, и о том, как оно теперь будет, в вашем лесу. А начну, пожалуй, с того, что жил в народе двергов один юноша…

Пряжа норн

Прядь 1 [6]: Рождённый над волнами

Над Громовым Утёсом бушевал прибой. Волны обрушивались на скалистые берега, залитые восходящей луной, полной и сверкающей. Пена шумела в расщелинах, стекала в море, чтобы тут же с грохотом ударить в камень, снова и снова. Море рычало и рокотало, заливая мир раскатистым грохотом…

…где-то там, наверху. Здесь же, в подземелье, под полукруглым каменным сводом, эхо играло лишь обрывками грома. Звуки внешнего мира, пробиваясь сквозь толщу породы, сливались в неясный гул, однообразный и потому тяжёлый. Альвар, сын Свалльвинда, всегда удивлялся, отчего этот утёс назвали Громовым. Гнетущее гудение вовсе не походило на гром — скорее на заунывное пение стернманского рожка над пустынным фьордом. От него всегда болела голова и ныли зубы.

Особенно — в полнолуние.

Но Альвар, сын Свалльвинда, всё стоял под Громовым Утёсом, перед створками врат, слушал похоронный мотив и не мог заставить себя сделать шаг. Открыть каменные двери, ступить на гладкие плиты, по которым — ещё совсем недавно! — мчался сломя голову, сквозь мрак Нижнего мира, навстречу свету, жизни и любви… Теперь — не мог, не имел воли поднять ни рук, ни глаз. Он бегал слишком быстро, слишком неосторожно, и сломал-таки голову.

Сломал свет, любовь и жизнь.

И добро бы — лишь себе.

Но — где-то там, на другом конце колдовского пути, на диком севере, в стране краткоживущих Верольд, на холодной скале, над волнами у края обрыва, на пересечении ветров, под выстуженным небом, полным шторма, гнева и птичьих криков, — там лежал его новорожденный ребёнок. Лежал, брошенный всеми, ненужный никому, отвергнутый матерью, рождённый до срока, чудом оставшийся жить. Он лежал и кричал от холода и голода, и ещё, наверное, от страха, от нутряного озноба одиночества. Потому что вещие норны припасли ему суровую нить, и дева Верданди пока держит её в руках, дева Скульд в раздумье занесла свой беспощадный нож, чтобы свершить должное, а старуха Урд ничего не замечает, ибо судьба слепа. Младенец кричал в нескольких днях пешего пути от Громового Утёса, а муж недостойный, Альвар Свалльвиндсон, слышал его крик сердцем, ибо то кричала его кровь.

— Я иду, малыш, — прошептал Альвар, раскрывая врата во тьму. — Слышишь? Я иду за тобой. Продержись, мой сын, мой милый, несчастный ублюдок. Осталось недолго. Проживи ещё несколько минут. Не умирай. Только не умирай там…

Служанка нашла его в купальне. Юноша сидел по шею в горячей булькающей воде с сернистым душком, прикрыв глаза, грея тело, изрядно продрогшее в походе. Шутка ли — без малого полгода в море! Да и возвращаться пришлось по осени, уже после Эйфендага, который ещё называют Свидар — День Бараньей головы, или Вентракема — «Зима Пришла». Теперь юноша понял — почему! С другой стороны — знал, на что идёт, и, уж конечно, не жалел. Не зазорно ли, добродушно подтрунивали моряки, сыну короля двергов отправляться в торговую поездку? Что же тут зазорного, отвечал юноша, коли я — младший сын, а какова доля младших сыновей — нет нужды говорить…

И все смеялись.

Они смеялись, а младший сын Свалльвинда конунга, правителя сольфов Круглой Горы, хотел плакать, когда корабль покидал фьорды, возвращаясь домой. Не тяготы морского пути печалили молодого королевича, не холод и качка, не труд наравне со всеми — подумаешь, натёр мозоли о вёсла и ванты! Нет, увы, не знал юноша, какое сокровище повстречается ему в Стране Заливов, и каким не суждено ему обладать, пока горы не сдвинутся с места.

А и знал бы — тем более подвизался бы с купцами. Потому что чашу своей судьбы следует пить до дна, и лучше — уж если норны примешали к мёду горечи — залпом…

— Вот ты где, сын конунга, — насмешливо бросила служанка, стоя в дверях и беззастенчиво разглядывая юношу. — Много ли рыбы можно поймать такой снастью?

Старший сын Свалльвинда конунга, Исвальд, будучи в хорошем расположении духа, ответил бы, что, мол, уж на такую рыбку, как Финда дочь Аки, большей удочки и не требуется, после чего затащил бы дерзкую девчонку в воду и всласть бы позабавился. Будучи не в настроении, Исвальд мог бы наставить дочери Аки синяков и самому Аки тоже. Младший Свалльвиндсон был не таков. Иной раз он, верно, смутился бы своей наготы, но теперь на сердце лежала такая гора, что он поленился даже открывать глаза:

— Чего это тебе, Финда, рыбки захотелось?

— Ничего мне не захотелось, Альвар хёвдинг. А тебя желает видеть госпожа Хрейна.

«Приплыли», — обречённо подумал Альвар.