«И возможно, на этот раз, если ты попадешь туда, все будет иначе», — прошептал голос, разумеется, голос обморочного состояния, до которого так легко может довести пустыня, потому что о каком другом разе могла идти речь? Он здесь и нигде больше, ни дать, ни взять. У него нет чувство юмора, и он не может похвастаться богатым воображением, но он непоколебим. Он — стрелок. И в сердце, пусть и в самой глубине, еще чувствовал горькую романтику своего похода.
«Ты из тех, кто никогда не меняется, — как-то сказал ему Корт, и в его голосе, Роланд мог в этом поклясться, звучал страх… хотя с чего Корт мог бояться его, мальчишки, Роланд сказать не мог. — Это станет твоим проклятьем, парень. Ты износишь сотню пар сапог на пути в ад».
И Ванни: «Те, кто не извлекают уроков из прошлого, обречены повторять его».
И его мать: «Роланд, почему ты всегда такой серьезный? Никогда не можешь расслабиться?»
и Роланд вроде бы уловил запах, отличный от солонцового и бес-травы. Подумал, что это аромат цветов.
Подумал, что это аромат роз.
Он перебросил мешок со снаряжением с одного плеча на другой, коснулся рога, который висел на правом бедре. Древнего рога, в который когда-то трубил Артур Эльдский, так, во всяком случае, говорила история. Роланд отдал его Катберту на Иерихонском холме, а когда Катберт пал, Роланд задержался ровно на столько, чтобы поднять рог и выдуть из него пыль смерти.
«Это твой сигул», — прошептал умолкающий голос, который принес с собой нежно-сладкий аромат роз, запах дома в летний вечер (О, потерянного!) ; камень, роза, ненайденная дверь; камень, роза, дверь.
«Это твоя надежда, что на этот раз все может пойти иначе, Роланд… что тебе может ждать покой. Возможно, даже спасение».
«Если ты устоишь. Если не уронишь чести».
Он покачал головой, чтобы прочистить мозги, подумал о том, чтобы еще глотнуть воды, отказался от этой мысли. Вечером. Когда он разожжет костер на кострище Уолтера. Тогда и попьет. А пока…
А пока следовало продолжить путь. Где-то впереди высилась Темная Башня. Но ближе, гораздо ближе был человек (Человек ли? Кто это знал?) , который, возможно, мог рассказать ему, как добраться туда. Роланд не сомневался, что поймает его, а когда поймает, человек этот заговорит, да, да, да, говорю это на горе, чтобы ты услышал в долине: Уолтер будет пойман, и Уолтер заговорит.
Роланд вновь прикоснулся к рогу, и прикосновение это странным образом успокаивало, словно он никогда раньше не касался его.
«Пора идти».
Человек в черном уходил в пустыню, и стрелок последовал за ним.
19 июня 1970 г . — 7 апреля 2004 г.
Я говорю Богу, спасибо.
I.
Калека древний и седой — он лгал,
И глаз его наполнен злобой был,
Когда он, объясняя путь, следил,
Как я покорно лжи его внимал -
Беззубый рот, кривившись, выдавал,
Что в мыслях он меня похоронил.
II.
Зачем его оставить здесь могли,
Чтоб посохом не сбивать с дороги тех,
Дошедших до него? Быть может, смех
Он сдерживал — и трещины земли
Им были эпитафией в пыли,
Когда он посылал на смерть их всех.
III.
Его слова — мне дальше не пройти,
Мне надо повернуть на этот тракт,
Что уведет от Темной Башни в мрак…
Я понял: предо мной — конец пути,
И рядом цель, что я мечтал найти…
Но смысл за годы обратился в прах,
IV.
Как будто мое странствие во мгле,
Мой поиск, длившийся так много лет,
Сознанья тихо загасили свет -
Так тает след дыханья на стекле.
Лишь сердце бьется яростно во мне -
И резонанс в ушах звенит в ответ -
V.
Моей души потухшей слабый стон…
Я — словно умирающий больной,
Почти что труп, но все еще живой,
Когда уже ушли друзья, и он
Один, и ум туманом окружен -
И слушает беседу за стеной.
VI.
«А есть ли рядом кладбище?»
«А где Мы проведем обряд?» «А сможем мы -
Как хорошо, что снег сошел с зимы!
— Все приготовить, например, к среде?»
— Так говорят о всякой ерунде -
И в ярости он рвется к ним из тьмы.
VII.
Я долго странствовал. Я видел кровь,
Пророчества, мечты, что не сбылись. Друзья мои в
Отряде, что клялись
Дойти до Башни — вновь, и вновь, и вновь
Я видел их тела, и вся любовь
Друг к другу не могла спасти… И ввысь
VIII.
Глаза бездумно смотрят. Это мой Удел?
И я свернул, не слыша слов,
От в воздухе звенящих голосов,
От зла калеки на дороге той -
В кошмар, его указанный рукой -
К закату из моих ужасных снов.
IХ.
Я обернулся шага через два -
В последний раз увидеть путь назад -
Но ни дороги, ни калеки — в ряд
Стоит за мной засохшая трава,
Что шелестит в безветрие едва,
И не на чем остановить свой взгляд.
X.
Итак, опять вперед! Я никогда
Природы безнадежней не встречал -
Всю пустошь молочай заполонял,
Корявый, грязный куколь без стыда,
Крадучись, тихо пробрался сюда
И почву плодородную украл.
XI.
Нужда, гримасы, ужаса печать -
Удел этой страны. «Ну что ж, смотри -
Или закрой глаза!» — слова земли,
Что под ноги ложится умирать.
Здесь некому и нечего терять -
Лишь Страшный Суд проказу исцелит.
ХII.
Обугленный чертополох ко мне
Тянул свои останки; рядом с ним,
Без листьев, с стеблем жалобным одним,
Дрожала полевица. По весне,
Пожарища мрачней, в предсмертном сне
Встречала пустошь солнца едкий дым.
XIII.
Как вылезшие волосы редки,
Травинки тонкие пронзают грязь -
Запекшуюся кровь; не шевелясь,
Стоит слепая лошадь. Чьи клыки
На шкуре след прожгли? Кто васильки
Гниющие вплел в гриву, веселясь?
XIV.
Живая ли? Она давно мертва,
Застыла плоть, и прахом стал скелет.
Она не может жить — и все же нет!
Вросла в копыта сорная трава,
Глаза истлели — но она жива!
На ней проклятье — миллиарды лет.
XV.
И взор тогда я к сердцу обратил.
Как перед битвой ищущий вина,
Сознанье я освобождал от сна -
Былых времен глоток придаст мне сил,
Один глоток, вот все, что я просил -
Чтоб разошлась видений пелена.
XVI.
О, нет! Из топких памяти глубин
Мне тихо Катберт улыбнулся вдруг.
Мой самый верный, мой надежный друг!
Твой смех всегда со мной. Но ряд картин
Позорных лик затмил… Я вновь один -
И снова замирает сердца стук.
ХVII.
И Джайлс пришел ко мне. Он, как свеча,
Горел прозрачным пламенем. Он честь
Всего превыше ставил. Но не счесть
Предателей — и руки палача
Нашли пергамент, а друзья, крича,
Свершили сами горестную месть.
XVIII.
Уж лучше настоящее мое,
Ад, испускающий зеленый гной,
Чем то, что стынет в мраке за спиной…
Ни звука. Может, извернет свое
Нутро старуха-ночь — и все зверье,
Визжа и воя, бросится за мной?
ХIХ.
Внезапно незаметная река
Подкралась, заарканила мой путь.
Движенья нет. Коричневая муть
И пена покрывают берега.
Наверно, дьявол моет здесь рога,
На миг остановившись отдохнуть.
XX.
Малютка ядовитая! Ольхи
Стволы скривились, серы и мертвы.
Самоубийцы-ивы, без листвы,
Отчаялись замаливать грехи,
Их корни безнадежны и сухи -
Распороты здесь мирозданья швы.
XXI.
О, все святые, как боялся я,
Переходя речушку смерти вброд,
На мертвеца наткнуться в пепле вод,
Иль, опираясь на древко копья,
С ним в омут провалиться! Да, моя
Душа дрожала, исторгая пот!
ХХII.
Я рад был переправу завершить -
В надежде, что увижу лучший край.
Увы! На этом месте чей-то рай
Пал под косой войны. Остались жить
Лишь жабы в ядовитых лужах, сныть
И в клетках — тени злых кошачьих стай.
ХХIII.
Да, то была арена битвы битв.
Но что свело их здесь на страшный бой?
И нет следов — ни мертвый, ни живой
Не вышел из него. Ни плач молитв,
Ни шелест времени незримых бритв
Не нарушали здешний злой покой.
XXIV.
И кто все механизмы обратил,
Что в пыль затоптаны, на боль и ад?
Кто направлял их, чей безумный взгляд
Тела и души резать дал им сил?
Кто их почистил, смазал, наточил -
И бросил испускать кровавый смрад?
XXV.
Я медленно, но верно шел вперед.
Болота, камни, голая земля
Безмолвная. Забытые, стоят
Иссохшие деревья. Мой приход
Не потревожит их. Лишь небосвод
Мне бросит вслед свой равнодушный взгляд.
XXVI.
Здесь — краски скрыты пятнами, и мох,
Заплесневелый, ржавый, вековой,
Разбитый, издыхающий, гнилой
Клочками расстилается у ног.
Там — дуб боролся за прощальный вздох,
Но смерти проиграл неравный бой.
XXVII.
И нет конца пути! Тускнеет свет,
Ложится в грязный сумрак тишина.
В сознании восстала ото сна
Тень прошлого. Найду ль я в ней ответ?
Она, быть может, лучший даст совет -
И сдастся мне проклятая страна.
ХХVIII.
И, посмотрев вокруг, я осознал,
Что как-то вырос. Горный жуткий кряж
Схватил меня в кольцо. Опять мираж?
Закат померк на склонах серых скал,
Исчезла пустошь. Это ль я искал?
В тупик завел калека, темный страж.
ХХIХ.
Не до конца я понял, что меня
Бесчестно провели. Кошмарный путь
Закончился. Ты можешь отдохнуть,
Шептали мне с небес осколки дня.
И я, себя и Господа кляня,
Не знал, о чем просить, куда свернуть.
XXX.
Но вдруг, как луч над морем, как маяк,
Сверкнула память. Я сошел с ума!
Я знаю, где я! Эти два холма,
Высокая гора… Дурак! Дурак!
Ведь прямо пред тобой — последний знак!
Слепец! Твои глаза застила тьма!
XXXI.
А в центре — Башня… Темный силуэт,
Слепые окна, грязный камень, прах… -
И мир весь держит на своих плечах,
В ней все, что было, будет — сонмы лет,
День завтрашний, погасший ночью свет.
И тут я понял, что такое страх.
XXXII.
Не видел? Темнота вокруг? Нет, день
Вчерашний снова здесь! Пылает твердь,
Холмы взирают сверху — круговерть
Багряных туч не дарит больше сень -
С их лиц суровых уползает тень.
Они мою хотят запомнить смерть.
ХХХIII.
Не слышал? Но заполнил воздух звук!
Зовет в ушах, как колокольный звон.
И тысячи забытых мной имен
Бросаются ко мне. Движенья рук
И глаз, и шепот: «Мы с тобою, друг!»
Нахлынули огнем со всех сторон.
XXXIV.
Они пришли сюда, на склон холмов,
Меня направить на последний шаг.
Я вижу их. Они — моя душа.
Ждет верный рог. Я к вызову готов.
И здесь, на перекрестье всех миров,
Я протрубил…
