Вороново Крыло - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" (полная версия книги TXT) 📗
– Стой! – Крикнул мне кто-то, – Оставайся на своем месте! Потом я пытался выяснить, кто меня остановил, но никто не признавался в этом. Мало того – никто ничего не слышал. И если это был глас не человеческий, то кто кричал мне, если всем богам в тот день было на нас наплевать. Может, в тот какой-то бог отмечал свой день рождения. Другие боги испекли ему большой пирог и украсили его свечами. И теперь он набирал воздух, чтобы задуть их. Магия не действовала. Наши магики махали руками, пытаясь сотворить хоть какое-то заклинание, но только гоняли воздух. Без магической защиты и оружия атакующие стали беззащитны. Их начали издалека расстреливать из арбалетов, а когда они приблизились достаточно близко их встретили меченосцы. Некоторые, видя такой финал, остановились, но это не имело никакого значения – дальше охрана пошла на них, а потом принялась за магиков. Один попытался укрыться в другой группе, но его оттуда вытолкнули сами пленные. Потом тюремщики добили раненых. Бог выдохнул – свечи погасли разом. На школьном дворе остались лежать трупы. Стало удивительно тихо – все были так удивлены, что даже стали тише дышать. Мы медленно заходили в здание, глядя только на поле побоища.
– Ну что ж, – в тишине я услышал как кто-то из охранения бросил, – они не прошли первый экзамен. Мне их совершенно не жалко.
– Вы не пробыли здесь и нескольких часов, но потеряли треть. Если вы не хотите, чтобы ваш выпуск поредел на вас, стоит выучить правила этого заведения. Если кому-то они покажутся слишком сложными, то я скажу, что наказание у нас простое и всего одно – смерть… Нас построили уже за дверями в просторном вестибюле. Пол был выложен равными гранитными плитами – я смотрел вниз и мне казалось, что сейчас они расступятся, и мы рухнем вниз. Пахло чем-то съестным: где-то совсем рядом пекли какую-то сдобу. Я вспомнил, что голоден. От запаха заныл желудок – вчера при выходе с арены всем дали по пайке хлеба и по рыбине. Слева было две лестницы – одна вела вниз, другая вверх. Справа лестница была одна – на широкой первой ступени стояло пять человек. Не трудно было догадаться, что здесь они главные. Говорил тот, что в центре:
– Было бы неплохо, если бы все присутствующие покинули это здание в добром здравии, но я прекрасно понимаю, что этого не произойдет. Прошлый выпуск составил только десятую часть, но мы особо не расстроимся, если все вы погибнете – вы враги, а стало быть, подлежите уничтожению… Пленные недовольно зашевелились, охрана напряглась – но ничего не произошло. Все знали, чем закончился прошлый бунт.
– Попали… – прокомментировал кто-то рядом со мной.
– Целью этого заведения является ваша перековка в солдат федеративной армии…Смертью карается порча имущества, акты неповиновения… Он заколачивал в нас слова будто гвозди в крышку гроба. Перечень был весьма объемист, но и этого им казалось мало:
– Кроме того, в конце недели мы будем уничтожать самого нерадивого ученика…
– А побег?… – крикнул кто-то из толпы. Странно, но в перечне провинностей, попытка к побегу не упоминалась. Говорящий криво усмехнулся.
– Хотел бы я посмотреть, как это у вас получится. Мы не хотим чтобы у выживших пребывание в этих стенах прошло бесследно. Посему мы будем учить вас всяким полезным предметам. Мы дадим вам даже оружие, и место, чтобы драться. А правила вы установите сами… Хотя можете и не устанавливать – пусть выживет сильнейший… Крайней справа стояла женщина. Она привлекала к себе внимание – среди остальных она выделялась, как породистый скакун будет выделяться среди ломовых лошадей. Одета она была в кавалерийскую униформу, ладно скроенную под фигуру. Фигура у нее была хорошая – форма была не хуже. Это были не перекроенные нами же на скорую руку кителя и брюки – ее форму шили по личным меркам из хорошей ткани. На ее поясе висела шпага – красивая вещица с ажурной гардой. Выглядела она скорей как игрушка или украшение, но я ни на мгновение не сомневался, что пользоваться она ей умеет… Я подумал, какое место она может занимать в этой школе. Вдруг я заметил, что почти все вокруг смотрят на нее.
– Как думаешь, кто она?.. – спросил я у соседа.
– Может магичка… За нашей спиной кто-то вмешался:
– Палач… – я скосил глаза. Говорил оберлейтенант, с профилем то ли орла то ли стервятника —тот самый, который разговаривал с мятежниками на арене.
– Да нет, это бред… – ответил мой сосед.
– Пари?…
– А что у тебя есть?
– А у тебя?… Охрана шикнула на них, спор затих… Директор школы уже заканчивал свою речь: И если кто-то хочет стать под наши знамена прямо сейчас… Он недоговорил – но все было ясно без этого. Из строя вышло три человека. Их казнили вечером, и сожгли вместе с теми, кто погиб утром. Среди пленных их считали предателями, но тюремщики не поверили в их искренность. Это был второй экзамен.
Нам выдали постельное белье, жетон пленного и расселили по комнатам. Жилые комнаты занимали почти весь первый и второй и полностью третий. В маленьком тупике справа от парадной лестницы на первом этаже была учительская, над ней, на втором этаже, дверь была закрыта на тяжелые замки. Открывали их только в субботу, когда прибывала гауптман. Она входила, проводила там некоторое время и после ее ухода дверь опять закрывали на замок. Мне досталась комната на втором этаже, почти посередине. Комнаты были рассчитаны на четырех, но после неудавшегося бунта, для многих не нашлось соседа. Почти всю осень и часть зимы в школу прибывали новые пленные, но из-за жуткой ротации места были всегда. Мои соседом был определен бывший кирасир, лейтенант Генцеф Райнард. Райнард был обидекстером – он одинаково хорошо дрался левой и правой рукой. Такие фехтовальщики довольно редки. Бывали случаи, я дрался с левшами – скажем так: бои были нешаблонными. К слову сказать, самые плохие бойцы получались из левшей, которых пытались переучить. Я встречал нескольких – это были люди с жутким комплексом неполноценности. Ни в чем до конца неуверенные – обеими руками они дрались одинаково плохо. Но Генцефа это не касалось – он был универсален. Бил с обеих рук, а когда у него оказывалось две сабли, начиналось настоящее представление. Я дрался с ним один раз – больше не успел. Из нашей комнаты он погиб первым Сперва я думал, что комнату мы получили на двоих. Но когда мы зашли в комнату, там уже был один человек – как оказалось, первые пленные в Школе появились еще за два месяца до нашего прибытия. Наш сокамерник был почти ветераном – он пробыл в этих стенах уже месяц. Встретил он нас молча, и лишь когда Генцеф стал усиленно разглаживать китель, бросил:
– Здесь встречают не по одежде, здесь встречают по уму и силе…
– А провожают как? – спросил кажется я.
– В основном – ногами вперед…
– И отчего все умирают?
– Известно от чего… От смерти…
Его звали Сайд. И все. Так он называл себя, и так мы называли его. Может статься, он носил другое имя, скорей всего у него была фамилия, но он ей не пользовался. Форму он носил совершенно обыкновенную пехотную только с нашивкой за ранение – но по тем временам иметь такую было все равно, что не иметь особых примет вовсе. Но никто не узнал, где он получил ранение, тем более откуда он, какое звание носил. Порой, он что-то рассказывал – иные пытались подловить его на лжи. Но если он и лгал – то лгал виртуозно. Был случай, когда он рассказывал о рейде в Шентер. Повествовал подробно, с деталями известными лишь очевидцу, легко объясняя странности и секреты рейдеров. Тогда кто-то заметил, что Сайд не мог там быть, поскольку все участвовавшие в рейде погибли.
– Ну и что с того? – ответил Сайд. Все промолчали. Действительно: что с того? Что еще рассказать о нем —он не любил затхлый воздух, предпочитая жить в доме наполненном сквозняками. Он говорил, что они напоминают ему ветер…
Человек – это история. И наоборот. Сначала нас было три с половиной сотни солдат, людей, историй. Было. Две сотни историй зарыто ровными рядами на кладбище. Остальные, может статься, продолжаются. Как и моя. Мои описания людей могут показаться излишними, но иначе я не могу. Историю делают люди, и уж потом история творит людей. Любая армия прежде всего состоит из людей. Горе тому, кто это забыл… Еще до наступления зимы что-то изменилось в нас, мы будто замерзли, стали впадать в спячку… Тела стали негибкие, будто деревянные, движения как у марионеток – отрывчатые, быстрые но недостаточные. Холода, холода… Мы замерзли внутри: сжалось сердце. Оно не билось а выдавало будто барабанную дробь, силясь порвать клетку из плоти. Речи стали короткими, шутки жесткими будто пурга. Если у кого-то появлялись дела, он откладывал их, словно он не был ограничен двуединством: «здесь и сейчас». И случись нам расплакаться, вместо слез на глазах бы выступили бы льдинки. Но мы не плакали – кому бы стало от этого легче. Все замерзли, ожидая весну, что могла нас растопить. Может и так, но порой мне кажется, что тот лед засел во мне навсегда.
