Сборник "Чистая фэнтези" - Олди Генри Лайон (бесплатная библиотека электронных книг TXT) 📗
— Прошу прощения за дурацкую остроту, но я очень испугался за вас…
— Нет, правда, легче…
— Есть пенетрация. Хассур инитаре нисус! орг'хам мори…
— Н-не бей, дяденька! Я больше не б-буду!..
— Это диббук! Диббук на свободе! Шестая печать… проклятье, я не успеваю…
— Больно!.. больно-о-о!..
— Держитесь, Анри!
— Держись, Мария!.. я сейчас…
— Хендрика, обожди!.. еще рано…
— Я больше не б-буду!.. не буду я… не буду…
Хищник-рассвет вцепился в ослабевшую ночь, как птенец грифона — в черного барана. Отливая перламутром, острый клюв рвал добычу; клочья блеклой тьмы летели во все стороны, текла кровь, впитываясь в землю, не успевая потемнеть и свернуться в распадках. Царским пурпуром пылало озеро, а грифон ярился за Титикурамбой, поднимаясь в небо, безжалостный и ненасытный. Криптомерии шептались с белоствольными соснами, осуждая вызывающую роскошь щеголих: златых лиственниц. Мох у подножия деревьев сверкал каплями росы. Из гнезд, похожих на кошельки, плаксиво мяукали иволги, подражая весеннему хору котов. Иволгам было чего бояться: их гнездовья суеверные люди часто подвергали разорению, считая, что подлая птица каждое утро пьет по три капли крови у вампиров. Упыри для этого якобы перед рассветом являлись к дереву, дабы иволги, редко спускающиеся на землю, могли рискнуть и насладиться.
Чепуха, конечно, но дурак верит, а птица плачет.
Над иволгами в кустах звонко хихикали завирушки, тряся охристыми хохолками. Сплетницы и насмешницы, завирушки представляли, как в кадавральню по утрам уныло тащится процессия сонных вампиров, радуя пернатых кровопийц, — и клевали багряные ягоды дружинника с особым намеком.
— Не извольте беспокоиться преждевременно, сударыня!..
— А я вам еще раз повторяю, сударь: если вы явились сюда снести нам вторую башню из трех, то я уполномочена заявить…
— Оставьте башни в покое, сударыня!
— …категорический протест! И это вы, уж пожалуйста, оставьте наши башни в покое…
Скальные пики над озером, подсвеченные на манер розовых бутонов, отражались в воде зыбкими, едва уловимыми тенями. Кусачий ветерок, вспомнив, что на дворе осень, а стало быть, скоро начнутся долгие дожди, бегал по склонам взапуски с шорохом пробудившихся кустов. Врываться в кадавральню он опасался: дрейгурам на рассветную прохладу плюнуть и растереть, а озябший некромант — человек недобрый, может и в склянку запереть. Шлепнет печать, бросит в озеро — сиди в склянке, бултыхайся, пока случайный рыбак не вытащит тебя неводом или прилив не разобьет стеклянную темницу о камень…
Деловитый полоз шуршал в траве, ища местечко потеплее.
— Позвольте мне пройти, сударыня! Иначе я буду вынужден…
— Применить силу? К даме? Разумеется, чего еще ждать от боевого мага трона! — элефант в посудной лавке и тот деликатней…
— Сударыня, если бы я не так спешил, я бы с удовольствием опроверг ваше предубеждение! К сожалению…
— А уж я как сожалею, сударь! Мы ни разу не встречались с вами в обстановке, более располагающей…
Анри спустилась от домика по дорожке, посыпанной белым песком, ориентируясь на звук скандала. Идти ей пришлось недолго: у парадного входа в кадавральню Наама Шавази, Сестра-Могильщица, препиралась с могучим атлетом в одной набедренной повязке, отчего атлет слегка походил на свежего дрейгура. За спиной Просперо Кольрауна мерцал средних размеров смерч: блиц-дромос не спешил захлопнуться, преодолевая сопротивление взбаламученного астрала. Все-таки Кольраун был большим мастером — самой вигилле ни за что не удалось бы держать «створки» портала открытыми при таких возмущениях сфер.
— Генриэтта! — обрадовался боевой маг. — Как кстати! Скажите этому прелестному церберу…
— Что вы здесь делаете, Просперо?
— Ну вот, и вы мне не рады, — радость сменилась искренним огорчением. — Интересно, почему мне редко бывают рады? Постойте, постойте…
Анри послушно остановилась: игнорировать Кольрауна было рискованно.
— С вами, значит, все в порядке?
— Со мной все в порядке, — кивнула вигилла.
— А у меня с тобой прервалась связь, — боевой маг трона присел на врытый в землю чурбан, экономя силы. Похоже, он устал, сражаясь со штормом в Вышних Эмпиреях. Иначе Просперо никогда не перешел бы с Анри на «ты» при посторонних. — Я проснулся, лежу, думаю: что же должно произойти, чтобы нарушить фасцинативную связь между людьми нашей квалификации? Думал-думал, ничего не надумал, открыл блиц-дромос и пошел тебя спасать…
— А вы не хотите спасти меня? — предложила Наама Шавази, приспуская с левого плеча бретельку ночной сорочки. Пеньюар, накинутый поверх сорочки, обзора ничуть не портил, делая зрелище вдвое пикантней. — Или нас обеих? Думаю, мы обе с удовольствием спасемся в вашей компании…
— Я над этим подумаю, — серьезно ответил Просперо. — Хотя, сударыня, вам будет затруднительно выбрать достойного спасителя.
— Почему?
— Внизу, у озера, из бригадного визитатора высаживается эскадрон конных пращников. У Месропа — я имею в виду председателя Тихого Трибунала — зачесался нос. Анри, ты же помнишь: он подсадил барону «сударика-комарика»… Я говорил Кликуше, что справлюсь один, а он уперся, и ни в какую: конница, мол, решает все! Сударыня цербер, там есть один корнет — очень привлекательный мальчик…
— Всего один корнет? — возмутилась Сестра-Могильщица.
— Простите, ради Вечного Странника! Разумеется, не один. Среди пращников имеются бравые офицеры в достаточном количестве… Пойдемте, Анри, я хочу видеть нашего барона.
Опередив вигиллу, Наама подхватила боевого мага под руку, словно не она минуту назад стеной преграждала ему путь, и увлекла в глубь кадавральни. Торс Кольрауна, впопыхах поднятого с постели, лоснился от пота; раздувая ноздри, красавица-некромантка вдыхала запах идущего рядом мужчины, напоминая волчицу. Неторопливо идя позади, вигилла искренне сочувствовала атлету с его привычкой беречь каждую крупицу телесной мощи… Потом она вспомнила сплетни о любовных извращениях боевого мага — ночь бесед о пустяках, а под утро собеседнице в память подсаживается целый выводок ложных амуралий — и заодно посочувствовала Сестре-Могильщице. Хотя, при ее квалификации… гиблое это дело: дурить голову Номочке…
От озера доносились звуки трубы, ржание коней и неясные команды.
У веранды знакомого домика барон — невыспавшийся, с синяками под глазами — препирался с председателем Тихого Трибунала. Месроп выглядел не лучше: толстяк страдал одышкой, пыхтел во время разговора, но темперамент его по-прежнему был на высоте.
— Конни, хватит врать! Говорю тебе: ты наверняка дернул себя за мочку левого уха!
— Ничего я не дергал!
— А я говорю, дергал!
— Слушай, Кликуша! Я пока еще в трезвом уме и здравой памяти! И помню, за что себя дергаю и когда!
— А почему у меня зачесался нос?!
— Откуда я знаю? К выпивке, наверное!
— Перед рассветом? Конни, мы же условились: если беда, ты дергаешь ухо, у меня чешется нос, я поднимаю эскадрон и спешу на выручку…
Молоденький корнет мялся поодаль, стараясь не попадаться барону на глаза.
Вокруг спорщиков в траве, окружавшей веранду, ползали на карачках гроссмейстер Эфраим и профос Тэрц. Бок о бок с Эфраимом трудился лобастый пес Марии Форзац: са-пэй вынюхивал пропажу. Колченогий пульпидор из-за лубка не мог принять участие в ползании и очень страдал, поминутно интересуясь:
— Ну как? Нашли?!
Гросс отрицательно мотал головой, и поиски продолжались.
— Что ищем? — деловито спросил Просперо Кольраун.
— Медальон! Мой медальон!
Рене Кугут безошибочно угадал в боевом маге человека, на чьи вопросы стоит отвечать. Он вздохнул, украдкой вытер предательскую слезинку и поправился:
— Наш медальон. Он исчез…
Наконец гроссмейстер прекратил рыться в траве, махнул профосу — мол, заканчивай! — и уселся прямо на землю, скрестив ноги. Собака улеглась возле некроманта, проявляя удивительную приязнь к чужому человеку. Лю даже лизнул руку старца темно-фиолетовым языком и зажмурился, когда гросс погладил его по спине.
