Степная дорога - Иволгина Дарья (электронные книги без регистрации TXT) 📗
– Никогда не садись с ножом у огня, – начала Алаха. – Не касайся огня лезвием, не руби и не режь ничего вблизи очага.
– Почему? – неожиданно для себя громко спросил Салих. Больно уж диковинным показался ему первый запрет. И не захотел, а вспомнил, сколько раз рубил дрова у самого костра, сколько выстругал палочек, на которые насаживал для копчения рыбу или лягушек…
– Ножом можно отнять у огня голову! – пояснила Алаха и слегка поклонилась Бесноватым. – Простите меня, Небесные, что в вашем присутствии вслух вспоминаю о подобном.
Служанки отводили глаза, отворачивались, когда Салих смотрел на них, пытаясь по выражению их лиц понять, что происходит: милость ли ему оказывают, заранее предостерегая от нарушения запретов, или же зло высмеивают в присутствии рабынь. Ему так и не удалось это выяснить.
– Храни тебя Боги от того, чтобы ломать кость о кость, – продолжала Алаха, полузакрыв глаза и слегка откинув назад голову. Салих вдруг догадался: этой позой девочка имитирует шаманку, погруженную в свои видения.
Помолчав немного, Алаха добавила назидательно:
– Смертная душа человека живет в его костях и при жизни, и после смерти, доколе кости не рассыплются прахом. Убьешь кость – убьешь обитавшую там душу и выпустишь на волю злого бесприютного духа…
– Я понял, – тихо сказал Салих.
– Не проливай на землю молока, не касайся при входе ногой порога, не дотрагивайся до стрел кнутом, не разоряй птичьих гнезд, не бей лошадь уздой…
Алаха замолчала.
Выдержав долгую паузу и поняв, что больше говорить она не желает, Салих поклонился:
– Благодарю тебя, госпожа.
Глава четвертая
"НЕВЕСТА СТАРИКА"
Алаха обошлась со своим пленником так, что любой другой, окажись он на месте Салиха, небось, весь извелся бы да так и зачах – от одной только уязвленной мужской гордости. Да и сам Салих еще несколько лет назад не пережил бы подобного обращения. Но Самоцветные Горы и не таких строптивых ломали. И разве отказался бы он тогдашний – с незаживающими язвами от кандалов на щиколотках, с ненавистным кайлом в руках – поменяться долей с кем угодно? Даже, пожалуй, с последней служанкой в небогатом доме. Страх сознаться! Особенно – тому, кто вырос в краях, где мужчины, подвыпив в доброй компании, непременно возносили благодарственные молитвы Богам за то, что те не сотворили их женщинами. И однако ж дело обстояло именно так: Алаха на смех себе и девушкам усадила молодого, полного сил мужчины за женскую работу. И он, наружно, для порядку, хмурясь, втайне радовался этому.
Домашний очаг! Для человека, никогда не знавшего его тепла – а такие несчастные встречались Салиху за долгие годы неволи – он, может быть, и неотличим от любого костра, разведенного наспех случайными попутчиками где-нибудь на привале. Но тот, кто хоть недолго соприкасался с его животворным жаром, вечно будет чтить его святость, согреваясь не только телом, но и душой. Салих считал себя счастливцем: в детстве ему довелось узнать, как горит огонь, когда любовь и почтение к домашним Богам наполняют складывающего дрова в очаге.
И потому Салих был благодарен Алахе. Что и говорить, она здорово посмеялась над ним, вручив ему костяную иглу и прочную нить, свитую из бараньих жил. И, вероятно, "втоптала в грязь" его мужское достоинство. Но… всей этой "унизительной" работой он должен был заниматься у домашнего очага. И это оказалось важнее всего остального.
Конечно, девушки были рады такой потехе – глазеть, как нескладный мужчина, слишком рослый и для степной одежды с чужого плеча, и для этой юрты, хоть и была она просторна,– как сгибается он в три погибели над кусками дубленой кожи, силясь сшить их как положено. Загрубевшие пальцы не слушались. Искалеченные каторгой, едва-едва сходились они на игле. А та, вертлявая, словно в насмешку, то и дело выскальзывала. Так и норовила соскочить с нитки и затеряться в складках одежды или под ногами. Отыскать ее – еще полбеды. А как взять, если пальцы почти не сгибаются? Как надвинуть ушком на нить? Тут уж сама Владычица Слез, наверное, не выдержала бы – расхохоталась… Да и пусть себе, подумал Салих, в очередной раз вступая в неравный бой с лукавой иглой, нечасто выпадает ей, заступнице, посмеяться…
А девушки совсем забросили рукоделие. Сидят, точно в балагане или на ярмарочном представлении. Хихикают в ожидании, пока забавник что-нибудь еще учинит потешное. И – стоит ему оправдать их надежды – взрываются веселым, дружным смехом.
Их смуглые лица с черными глазами в пушистых ресницах поначалу казались Салиху одинаковыми. Иные замазывали черной краской переносье, другие чернили также подбородок и губы. Были и такие, что лица не красили, зато увивали косы множеством тряпочек, так что голова начинала казаться какой-то диковинной взлохмаченной подушкой.
И ни одна не была красивее Алахи. Не потому даже, что девочка – госпожа! – была одета куда роскошнее служанок – своих и своей матери. Что-то в ее гордом лице с тонкими неправильными чертами завораживало.
Впрочем, Алаха – еще дитя, и не следует думать о ней как о взрослой девушке.
Да. Но с другой стороны, это дитя смело распоряжалось и своей жизнью, и жизнями других людей. И делало это подчас мудро, а иногда и милосердно.
Годы прошли для Салиха не напрасно – он успел узнать, как жестоки бывают дети. Особенно подростки лет пятнадцати. Сила в руках уже появилась, а ошибок и бед в жизни еще не встречалось. Чистые, невинные, как родниковая вода, они ждут такой же чистоты от других. Ждут? Нет, они требуют! И, не встретив, разочаровываются. А иногда, разочаровавшись, мстят. Страшно, жестоко мстят.
Алаха вела себя так, словно знала: чем старше человек, тем несовершеннее он, тем больше на нем налипло грязи. И каким-то образом умела относиться к этому снисходительно.
И все же не следует думать о ней как о взрослой…
Салих усмехнулся. Покачал головой. А ну, сердце, остановись! А ну, дыхание, замри! А ну, мысли, повернитесь в другую сторону – бегите прочь от Алахи!
Не выйдет.
То-то и оно, что не выйдет.
А что посмеялась над ним, а заодно и девчонкам такую радость доставила… Так не со зла же.
Впрочем, судьба распорядилась так, что Салиху недолго выпало наслаждаться уютом и покоем. Насколько вообще можно говорить о «покое», живя среди женщин, которые так и норовят подшутить и насмеяться.
Это случилось под вечер. Синие сумерки окутывали степь, точно покрывало, упавшее с плеч Прекраснейшей, о которой грезят арранты. Дневные звуки – мычанье коров, блеянье овец, молодецкие выкрики сторожащих стадо парней, приглушенные голоса женщин, то и дело взрывающиеся смехом, – все это стихо, сменяясь постепенно звуками ночи: стекотаньем насекомых, внезапно услышанным журчанием воды, шорохом трав.
Салих выбрался из юрты, посасывая наколотый иглой палец. Не давалась ему эта хитроумная женская работа, хоть ты убейся! А ведь женщины народа Алахи умеют делать множество самых разнообразных и сложных вещей: шить и чинить одежду, дубить и выделывать шкуры, мастерить сапоги – мягкие, с тонкой подметкой, негодные для пешего, но превосходные для конника. Делают они и теплые шубы на меху для того, чтобы было в чем пережить суровую степную зиму. Готовят самую разнообразную пищу – и ту, что едят в сытости, и ту, которой довольствуются в скудости. Насмотревшись на все это, Салих сильно теперь сомневался в том, чтобы лихие горделивые молодые воины, приверженцы и друзья Ариха, смогли бы совершать свои подвиги, не будь рядом с ними женщин.
Впрочем, не его ума это дело… Он стоял под открытым небом и полной грудью вдыхал пряный степной воздух. На миг ему даже показалось, что он дышит свободой – после стольких лет! Однако это, разумеется, было лишь минутным заблуждением, которое той самой злой судьбе, что столько лет гнала Салиха по свету, угодно было разрушить почти сразу.
Он услышал голоса. Резкие голоса, злые. Несомненно, говорившие ссорились между собой. Но то была не случайная ссора, из тех, что вспыхивают и угасают сами собой, – неизбежная среди молодых людей со взрывным темпераментом. Нет. Горечь копилась давно и в том, что сейчас она вышла на поверхность, не было неожиданности ни для кого из споривших.
