Глоток мрака - Гамильтон Лорел Кей (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
И вот она стоит, вжавшись в стену, глядя карими глазами нашей общей бабушки с такого похожего на бабушкино лица, а я хочу, чтобы она дрожала от страха. Хочу, чтобы она поняла, что натворила, и горько пожалела, а потом умерла в страхе. Не великодушно? А наплевать.
Кэйр смотрела на меня глазами моей Ба – глазами полными страха, а за страхом таилось понимание. Она знала, почему мы здесь.
Я подала лошадь вперед сквозь рычащую свору гончих. И потянулась к Кэйр руками в засохшей крови.
Она завопила и пыталась отдернуться, но громадные бело-рыжие псы шагнули ближе. В басовитых раскатах их рычания слышалась угроза, натянувшиеся губы открыли клыки, готовые терзать плоть.
Кэйр зажмурилась. Я наклонилась вперед, потянулась к идеально белой щеке. И едва ощутимо ее коснулась. Кэйр дернулась, будто я ее ударила. Засохшая, спекшаяся кровь на моих руках в одно мгновение превратилась в свежую. На идеальной скуле остался алый отпечаток моей ладони. Вся попавшая мне на рубашку и на руки кровь стала свежей и закапала на пол. Старые сказки о том, что жертва убийства снова кровоточит, если к ней прикоснется убийца, не на пустом месте возникли.
Я подняла вверх окровавленную руку, чтобы всем было видно, и крикнула:
– Убийцей родича я объявляю ее! Кровь ее жертвы ее обвиняет.
К кольцу собак шагнула моя тетя Элунед, мать Кэйр, протягивая ко мне белые руки:
– Мередит, племянница, я сестра твоей матери, а Кэйр моя дочь. Кого из родичей она убила, что ты приходишь сюда с такой свитой?
Я повернулась к ней, такой прекрасной. Они с моей матерью двойняшки, но не близнецы. Элунед выглядела чуть более как сидхе, чуть менее как человек. Одета она была в золото с ног до головы, и темно-красные волосы – точно как у меня и как у ее родного отца – сверкали искрами на фоне платья. Многолепестковые глаза – как у Тараниса, только цвет другой, чередующиеся оттенки зелени и золота. При взгляде на ее глаза ко мне пришло воспоминание – настолько острое, что пронзило меня от живота до головы. Я видела вблизи такие же глаза, только целиком зеленые – глаза Тараниса надо мной, смутно, словно во сне, только это был не сон.
Шолто коснулся моей руки – на этот раз едва ощутимо:
– Мередит...
Я покачала ему головой и протянула окровавленную руку к тете.
– Это кровь твоей матери и нашей бабушки, кровь Хетти.
– Что? Ты говоришь, что моя мать... умерла?
– Умерла у меня на руках.
– Но как?..
Я указала на свою кузину.
– Она наложила чары на Ба, чтобы сделать ее своим орудием. Она наделила ее своей рукой власти и заставила атаковать нас огнем. Мой Мрак теперь в больнице, раненный рукой власти, которой Ба никогда не обладала.
– Ты лжешь, – сказала моя кузина.
Собаки зарычали.
– Если бы это было ложью, я не смогла бы призвать охоту, не смогла бы объявить тебя убийцей родича. Охота собирается только ради праведной мести.
– Кровь ее жертвы на ней, – сказал Шолто.
Тетя Элунед выпрямилась во весь свой гордый рост:
– У тебя здесь голоса нет, Отродье Теней.
– Отродье в царской короне, в отличие от тебя, – ответил он не менее высокомерно и презрительно, чем она.
– Царь кошмаров, – съязвила Элунед.
Шолто рассмеялся. От смеха волосы его заиграли красками на свету – словно смех золотистым светом пролился на белизну его волос.
– Я покажу тебе, что такое кошмар, – сказал он с той злостью в голосе, что уже прошла стадию гнева и превратилась в холодную ярость. Гнев – это страсть, холодная ярость – это ненависть.
Не думаю, что его ненависть была направлена лично на мою тетку, нет, скорее – сразу на всех сидхе, что когда-либо ставили его ниже себя. Всего несколько коротких недель назад женщина-сидхе предложила ему поиграть в секс со связыванием. Но вместо обещанного секса пришли воины-сидхе и отрезали ему щупальца – отрубили все «лишнее». Та женщина сказала Шолто, что когда он исцелится и станет безупречным, она, может быть, и вправду с ним переспит.
Исходящая от Охоты магия чуть переменилась, стала... злее. Настал мой черед взять Шолто за руку и предостеречь. Я знала, что Охота может стать ловушкой, увлечь навсегда, но не понимала раньше, что зов Охоты может погубить и Охотника. Охоте нужен постоянный глава – ей не важно, будет это Охотник или Охотница. Охота вернулась к жизни и хотела, чтобы ее вели. Любое сильное чувство может дать ей ключи к душе. Я это уже испытала. А теперь увидела, что Шолто теряет осторожность. Я сжимала его руку, пока он на меня не взглянул. Кровь, так ярко запятнавшая щеку Кэйр, не оставила и следа на руке царя. Я пристально смотрела ему в глаза, пока не дождалась ответного взгляда, не гневного, а полного той мудрости, благодаря которой слуа сохранили автономию, в то время как другие малые дворы были поглощены.
Шолто нежно мне улыбнулся: такая улыбка появилась у него только сейчас, когда он узнал о своем будущем отцовстве.
– Не показать ли им, что они не лишили меня мужества?
Я знала, о чем он говорит, и кивнула с улыбкой. И, думаю, эта улыбка нас и спасла. Мы пережили миг понимания, никак не связанный с целями Охоты. Миг надежды, обоюдной нежности, дружбы – точно так же, как и любви.
Шолто хотел показать тете Элунед истинный кошмар: в ярости развернуть свои щупальца, напугать и ужаснуть ее. Но теперь он продемонстрирует себя лишь затем, чтобы доказать неудачу тех придворных, которые хотели его искалечить. Он остался цел. Нет, не просто цел. Он стал совершенным.
На глазах у всех татуировка, украшавшая его живот и грудь, приобрела объем и жизнь. Свет и розово-золотые краски заиграли на бледной коже, нежные пастельные переливы побежали по множеству шевелящихся щупалец. Они волновались и двигались, словно изящный морской анемон в волнах теплого течения. В последний свой визит к этому двору Шолто стыдился своего существа. Теперь – нет, и это чувствовалось.
Кто-то из дам завизжал, а моя тетя, несколько побледнев, сказала:
– Ты сам олицетворение кошмара, Отродье Теней.
Йоланд – черноволосый, на покрытой плющом лошади, – сказал:
– Она хочет отвлечь вас от своей дочери и ее вины.
Тетя повернулась к нему и спросила ошеломленно:
– Почему ты им помогаешь, Йоланд?
– Я честно служил своему королю и своей земле, но теперь меня захватила Охота, Элунед, и все переменилось. Я знаю, что Кэйр собственную бабушку превратила в ширму и западню. Как можно так поступать?! Неужели мы настолько лишились сердца, что убийство твоей матери ничего для тебя не значит, Элунед?
– Она мое единственное дитя, – возразила тетя не слишком уверенно.
– И убила твою единственную мать.
Она повернулась к дочери, так и стоявшей у стены в кольце белых мастифов, перед мордами наших лошадей.
– Почему, Кэйр?
Не «Как ты могла?», а просто «Почему?».
На лице Кэйр отразился новый страх. Не страх перед собаками, так тесно ее обступившими. Она едва ли не с отчаянием посмотрела на мать.
– Матушка...
– Почему? – повторила ее мать.
– Ты сама отрекалась от нее день за днем! Ты говорила, что она бестолковая брауни, бросившая свой двор.
– Это говорилось только для других придворных, Кэйр.
– Но ты и наедине не говорила мне ничего другого! И тетя Бесаба отзывалась о ней точно так же. Она предала наш двор, уйдя жить сперва к Неблагим, а потом к людям. На моей памяти ты всегда с этим соглашалась. Ты говорила, что мы навещаем ее только из приличия, а когда я подросла настолько, чтобы отказаться, мы перестали к ней ездить!
– Я навещала ее тайно, Кэйр.
– Но почему ты не сказала мне?
– Потому что сердце у тебя такое же холодное, как у моей сестры, а вожделения такие же горячие. Ты бы сочла мою любовь к матери слабостью.
– Это и была слабость!
Элунед качнула головой, на лице ее отразилась глубокая печаль. Она шагнула прочь от кольца собак, прочь от дочери. Повернулась к нам.
– Она умерла, зная, что ее погубила Кэйр?