Добровольная жертва - Метелева Наталья (читать книги онлайн бесплатно полностью без TXT) 📗
Что здесь вообще происходит? Землетрясение уже позади. Мы в плену? Сдались без боя? Мастер был уже окружен захватчиками, раздавал поклоны и рукопожатия, оживленно что-то им объяснял, – наверное, просил пощадить невинных, – и на мое недоумение никак не реагировал. Взяв Альерга в качестве заложника, отряд развернулся и вместе с Предводителем отправился прямиком в подземелья. Вовремя же я оттуда убралась!
Я пристроилась сзади, надеясь сойти за тень и незаметно просочиться следом в подземные кущи, звавшие меня неслышимым, уже почти истаявшим стоном. Но Предводитель моментально оглянулся, и так вспорол наотмашь быстрым, как кнут, взглядом, что мою щеку ожгло саднящей полосой. Тут же его глаза запоздало озаботились, но он уже отвернулся.
Вот это взгляд! Бедный узник! Он испепелит его на месте вчистую, без дров и дыма! Испепелил бы, да кто бы ни был с утра в подземельях Гарсийской крепости, того уже там, похоже, не было. Он там стремительно угасал золотистой точкой.
«Убрать дым из глаз»… Что отец имел в виду? Сменить профессию, пока не поздно?
Я продолжила прерванный путь к выходу из оцепления – к заманчиво зияющим воротам, в которые уже вбрел еще один приотставший от кавалькады конек непонятной национальности с длиннющей, желтой как масло гривой и кудрявой, как у барашка, сливочно-кремовой шерсткой. Вкусный такой коник. Желудок сразу вспомнил о пропущенном завтраке, затосковал ворчливо.
Гостя окружили. Своего седока коник заблаговременно где-то сбросил, и теперь проявлял завидную прыть, ловко уворачиваясь от четверых одноликих верзил, приставленных к охране входа в оккупированную крепость. Он издевательски заржал в лицо сунувшемуся к узде рыжебородому налетчику, целясь оттяпать тому нос. Когда тот шарахнулся от хищного клацанья, прыткий четвероногий взвился стрекозой – строго вертикально вверх – и распластался прямо в воздухе, выметнув в стороны все четыре копыта, сбрякавших убойными шелбанами точнехонько в четыре богатырских лба.
С хрустом приземлившись, победитель довольно оглядел поле битвы, усеянное вражескими костями, временно покрытыми плотью. Тряхнул по-львиному густой гривой и горделиво прошествовал по направлению к саду, голося на ходу победную песнь. А говорили, волурам равных нет… Да какой-то четвероногий коротышка запросто уложил четверых одним ударом!
– У меня бред, – убежденно высказал кто-то в сторонке мое мнение. – Белая горячка…
Мой единомышленник возлежал в тенечке внешней стены, любовно обхватив немощными ручками вросший в землю замшелый валун и доверительно прижавшись к нему мятой щекой. Лохматую голову приподнять у него не доставало сил, до того он был пьян и тщедушен, но одно веко было распахнуто широко и изумленно, а чудом удержавшийся в орбите воспаленный глаз медленно вращался, озирая разбросанные тела павших, к которым уже подбирались вороны, оголодавшие со времен давнопрошедшей войны. Павшие, почуяв новую угрозу, зашевелились.
– Ты тоже это видела, Роночка? – uлаз вопрошавшего воззрился на меня и, удовлетворенный кивком, закатился. – Ну, тогда я пошел спать.
– Спокойного дня, дядюшка Кирон, – пожелала я глазу и обладателю оного.
Мой единовидец, вечно пьяный в стельку сапожник – худенький, бледненький, невзрачный и незаменимый – хмыкнул и тоненько захрапел.
В замке его чаще носили на руках, нежели он сам ходил. Школяры-лекари, возвращаясь с воскресной городской бузы, пошатываясь и горланя, неизменно прижимали к груди изъятого из какой-нибудь корчмы всеобщего дядюшку, бережно передавая его с рук на руки как младенца-переростка. Сам мастер души в нем не чаял. С Кироном нянчились, его обожали, cледили, чтоб зимой не замерз, летом не перегрелся и случайно не оголодал.
В обутках от Кирона заблудиться было невозможно – ноги сами выводили, куда надо, и свойство это особенно ценили знахари после первой же общей пробы собственноручно приготовленного зелья. Сапогам сносу не было, а башмачки хоть и снашивались, да зато в них порхалось, а не просто так ходилось. Каждая пара обуток была произведением искусства. Но когда искусник успевал их тачать – никто не знал. Любопытным пифиям ни разу не удалось застукать его за этим делом даже в видениях.
Глаз сапожника снова приоткрылся:
– Ты, это… Загляни в мою каморку вечерочком: я тебе башмачки новые стачал. Примерить надобно.
– Спасибо, дядюшка Кирон, за заботу. Очень кстати.
– Да уж заметил давеча, что кстати будет…
Не успела я достичь заветных врат, как возлежавший снова заворочался деловито:
– И вот еще … ты, Роночка, со щекой-то не тяни. Не хороша щека у тебя. Что ж это творится – пифу нашу обидеть! Куда братчина смотрит? Брательнику скажу, он пособит…
И под тихую собственного исполнения колыбельную – «Слышь, братушки, бравы ребятуш-х-рр» – повернулся на другой бочок и уснул сладко, словно не на каменной, а на лебяжьей перине.
Водрузив, наконец, себя в воротах вместо поднятой решетки и отошедшей на покой стражи, я окинула окрестности хозяйским оком.
Мне не хотелось увидеть щербатый, разоренный землетрясением пейзаж, и панорама меня не разочаровала: Гарс был на месте.
Добротные домишки уже вплотную придвинулись к древней крепости, взяв ее в полукольцо осады, широко раскинув вокруг разноцветные каменные шатры и палатки. Между собой и своей основной достопримечательностью, до сих пор скрипевшей подъемным мостом через исчезнувший ров, город почтительно, а больше из вящей предосторожности, оставил необъятной ширины мощеное камнем пространство. Не всякая стрела долетит до середины этой площади – места ристалищ, цирковых шапито и ежегодных ярмарок.
Ристалища сгинули в прошлом вековой давности, шапито – в давности двухмесячной, а осенняя ярмарка дожидалась погожих деньков бабьего лета. Стратегический плацдарм никто не торопился занимать. Свои базарчики город хранил в других, более потаенных местечках, защищенных от разбойных набегов школяров хотя бы дальностью: за переменку пифии не успеют взять кондитера на испуг.
Обозрев издали стройные башенки и шпили наметанным глазом пастуха, пересчитывающего коровье стадо, я вздохнула с облегчением: ни одна не потерялась, и даже не перекосилась, не поморщилась болезненно. Землетрясение осталось внутренним делом крепости, в которое никто не посмел вмешаться.
– И кто это тебя так приложил? – осипший баритон тяжело ворохнулся откуда-то из-под ног, как разжиревший глухарь.
Я опустила взгляд с башенок на грешную землю, покаянно упакованную в серую булыжную власяницу, прижатую от порывов шального ветра еще и окованным горбылем моста. Никого.
– Подать сюда негодяя! – снова ворохнулся глухарь, локализовав себя внизу справа вместе с чудовищным выдохом сивушных паров.
Из канавки на мост, изнемогая, с передышками, выползло существо в коричневом колпаке, с сизой бородой, широкой лопатой насажанной на круглый подбородок, и с тяжелой знатного урожая картофелиной багрового носа.
Существо попыталось встать, но, после некоторой возни, связанной с пересчетом и распутыванием тут же связывавшихся узлом конечностей, удовлетворилось четвереньками и с минуту покачивалось, приспосабливаясь к обретенной точке зрения.
– Н-н-ну? И? – приспособившись, существо одолело новую разновидность телодвижения: с трудом подобрало картофелину с горбыля и попыталось сосредоточить на обомлевшем немом собеседнике сизотуманные глазки, жившие каждый своей жизнью. Но овощ перевесил, и гномья голова плюхнулась в подушку предупредительно постелившейся бороды. Произведенные усилия отняли у существа остатки чуть брезжившей жизни.
Я млела от восторга: редкость необычайная – проявленный гном! Их десяток на все земли. И вот – довелось повидать.
Он оказался не по размерам тяжек, тяжче каменного тролля, и растроганно икнул, прислоненный на узкой полоске травы к бархатному мху специально обросших для таких случаев камней крепостной стены.
Я поторопилась отойти подальше: сивушный запах действовал на меня так, как на младенца штоф зелья лабораторной выгонки – отравляюще в усмерть. Шкодники знахари частенько подсовывали мне в букеты пробку от означенного штофа, и с час потом наслаждались внезапным фонтаном моих одухотворенных поэм. Они крались за бормочущей пиитессой по пятам, втихаря за моей спиной записывали великие строфы и толкали на базаре, как безотказное средство от бессонницы. Я бы простила их, если бы мне доставался хотя б грош выручки.
