Черный смерч - Логинов Святослав Владимирович (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
– Погоди, он и без того помирает. Недолго осталось.
Уника наклонилась над трупоедом, впилась взглядом в затянутые предсмертной поволокой глаза…
О чём может сказать последний выдох умирающего? Жили некогда на земле странные существа, умевшие разбивать камень и говорить друг с другом о голоде и иных важных вещах. Медленные реки и тёмные лесные ручьи кормили их, позволяя собирать хрупкие ракушки беззубок, а магия, доступная всякому, кто познал слово, позволяла не бояться зверей, охочих до тёплого мяса. Существам не было нужно чужой крови, они кормились моллюсками и сладкими болотными корешками. Иной раз им доставалась снулая рыбина или туша случайно утонувшего зверя – тогда случался праздник, после которого весь народ маялся поносом. Существа никак не называли себя, они просто жили, как живёт всякий зверь или человек, которому не нужно ничего сверх необходимого. Но потом в мир явились иные люди, и существа стали называться пожирателями падали, или трупоедами. Иные люди умели и любили убивать. Деловито и настойчиво они принялись очищать землю от трупоедов, освобождая место для себя и своих детей, и преуспели в этом полезном занятии.
Конечно, умирающий получеловек ничего этого не знал. Как и все его предки, он просто жил вместе с десятком себе подобных, не думая о смысле своего существования и никак не называя себя. Последние трупоеды прятались в топких болотах, но и там их доставали охотники за болотной птицей. Всё больше вокруг становилось людей, а себе подобные уже не встречались вовсе. И уже не помогало умение представить себя зловонной кучей падали, которую даже гиена обходит стороной, а противника – самой желанной добычей для всякого зверя; не спасали топи, лавды и камышовые заросли… Он не знал, что случилось, просто однажды вдруг увидел, что немногие сородичи лежат убитыми, но почему-то не бросился на врага, а встал и пошёл вместе с теми, кто убил его родных, потому что так было надо, потому что туда звал голос крови. И вот теперь он дошёл к цели: перед ним катила волны Великая река, сладкие беззубки ждали на отмелях, на волнах качалась заморная рыба… соплеменники его бродили по берегу, не выискивая пищу, а выбирая её. Он бежал, торопился к ним, а навстречу, сыто вытирая пальцы о лоснящиеся волосы, шла его жена – самая красивая на свете, и сын возился на песке в стороне от воды и шуршал пересохшими водорослями…
Уника оторвала воспалённый взгляд от мёртвых глаз и, не глядя ни на кого, сказала:
– Нет их больше нигде – этот последний. И магия их нам не годится, настоящий человек даже в мыслях не может быть кучей загнившей падали.
Помолчала немного, потом приказала:
– Похороните его отдельно, – и видя, что охотники не понимают, что это значит: хоронить чужинца, – добавила: – Как человека похороните.
В селении праздновали победу. Странный это был праздник – никогда прежде не удавалось такой малой кровью уничтожить столько врагов, но в то же время народ радовался, продолжая сидеть за запертыми воротами. Помнили, что с полсотни набежников сумели рассеяться в рощах и среди них есть и диатриты, и ночные карлики, и, главное, – мэнки. А мэнк, даже в одиночку, может причинить немало неприятностей.
Но всё же победа есть победа. Вождь выставил угощение из небогатых весенних припасов, хозяйки откупорили корчаги с березовицей, что как раз к сроку успела перебродить, мастер Каяк вытащил костяные брынцалы, и звонкая дробь разнеслась далеко окрест. Прежде у людей такой музыки не было – только у шамана бубен, но это уже не для веселья, а для разговоров с предками. В былые годы под собственную песню плясали да под хриплое нытьё жалейки и берестяного рожка, а ныне – разложит Каяк высушенные лопатки всякого зверя и пойдёт выстукивать по ним такое, что ноги сами собой притопывать начинают. Говорят, дети лосося издревна этак пляшут, но и у них не каждый умеет на брынцалах играть, а уж чтобы самому инструмент изготовить…
Зато уж пляшется под костяную музыку:
– Ходи прямо, гляди браво, приговаривай!..
Таши в плясках не участвовал. За день до всех событий он-таки досверлил первый аметистик, подвесил его на жилку и теперь искал Тейлу, мечтая подарить девушке если не всё ожерелье, то хотя бы один цветистый камушек. Тейлу он отыскал за домами, где обычно женщины циновали надранные лыки. Сейчас из-за праздника здесь никого не было, народ на площади табунился: поглядеть на пляски да послушать похвальбу захмелевших воинов. Тейла сидела на чурбачке и, подбирая самые тоненькие лычки, плела что-то себе на потребу. Таши присел рядом. Тейла старательно рукодельничала, словно не замечая парня.
– Я вот тебе подарок принёс, – негромко проговорил Таши, протягивая ладонь, на которой лиловел отполированный до блеска самоцвет.
Тейла не выдержала, глянула искоса и охнула от восхищения при виде каменной капли. Осторожно протянула руку, двумя пальцами, словно собираясь взять, коснулась подарка, но тут же отдёрнула руку и голову опустила.
– Мне отец не велел твои подаренья брать, – произнесла она, глядя в землю. – Он и гребёнку черепаховую, что ты подарил, отнял и в огонь бросил. Увижу, говорит, тебя с этим мангасом, все волосы повыдираю, никакая гребёнка не понадобится.
– Вот как? – Таши помрачнел. – В огонь, значит, бросил?
– В огонь… – Тейла всхлипнула. – Мне она так понравилась, как нарочно изогнута, чтобы расчёсываться ловко было. А он говорит: «Молода у парней подарки брать». Ну, отнял бы, если молода, до поры, а зачем в огонь-то? И тебя мангасом обозвал. Сказал, чтобы я и смотреть на тебя не смела, потому что тебе и жениться нельзя. Люди, говорит, по семьям делятся, а ты не из какой семьи, и мать у тебя – злая йога. Не отдаст он меня тебе, не надейся.
– Девок матери замуж отдают! – проскрипел Таши. – Это не отцовское дело, куда он суётся?
– Мать против его слова и пикнуть не смеет, особенно теперь, когда его вождём выбрали. А старшей матери так и вовсе всё равно. Как он скажет, так и будет. А я бы за тебя пошла, – Тейла бросила на Таши жалостный взгляд, – ты добрый. По тебе много девчат вздыхает, но это оттого, что ты красивый, а мне нравится, что добрый. Все родичи тебя хвалят, один отец не любит, уж не знаю, за что…
– Так зачем его спрашивать? Дождёмся послебудущей осени, дожинки начнутся, я тебя головнёй помечу – пусть-ка попробует отказать!
– Так он говорит, что и праздника дожинок больше не будет, а то за одну ночь мэнки всех молодых ребят подменят.
– Это мы ещё посмотрим, – пообещал Таши, – до послебудущей осени много воды утечёт. Мы вот на днях с Ромаром на низ пойдём, священный нефрит искать. Добуду зелёный нож, так небось и твой отец мне не откажет.
Тейла беспомощно улыбнулась, но ничего не сказала.
– А ты камушек бери. – Таши вновь протянул ладонь. – Он маленький, камушек-то, ты его спрячь, отец и не узнает.
Тейла согласно кивнула и осторожно взяла с широкой ладони прозрачный камень, напоённый сиреневым вечерним светом.
В Большом селении у бродяги Ромара был свой дом – землянка, выкопанная неподалёку от стены. Кроме шамана, никто из родичей давно уже не жил в землянках – строили деревянные дома, обмазывая стены глиной и засыпая крыши землёй. Во всём селении оставалось три землянки: Круглая землянка, перекрытая покупной мамонтовой костью, где до недавнего времени обитал Матхи и куда теперь вселился Калюта, Отшибная землянка, тоже предназначенная для колдовских целей, и дом Ромара. Это никого не удивляло – где ещё жить колдуну, которого уже чуть ли не в глаза зовут бессмертным?
Теперь Ромар лежал, скорчившись, на постели, на которой ему так редко приходилось ночевать, а Уника сидела рядом и слушала прерывистую речь старика:
– Пусть народ радуется, без праздника сейчас нельзя, а то руки у людей опустятся. Плохо, что и вождь вместе со всеми празднует, думает победу одержал невесть какую. Нету победы, нету. Ведь это мэнки нашими руками Завеличье очистили. Там теперь если кто и остался, кроме их проклятого племени, так о них и говорить не стоит. У мэнков, правда, победы тоже нет, не удалось им нас нахрапом взять, а колдунов они потеряли много. Вот только долго ли я так продержусь? Да и не дело, когда весь род от одного человека зависит. А если бы они всю эту толпу на Верхнее селение обрушили? Взяли бы его, как пить дать – взяли.
