Теневой путь 4. Арена теней (СИ) - Мазуров Дмитрий (мир бесплатных книг .txt) 📗
С каждой минутой он все больше влюбляется в свою идею. Но Карл охлаждает его пыл.
— А брюки в полоску у тебя есть? — спрашивает он резонно.
Вилли озадачен. Но только на мгновенье.
— Стащу у своего старика из шкафа, — решает он. — Да в придачу захвачу еще его белый свадебный жилет, и тогда посмотрим, что вы скажете о красавце Вилли! — Сияющими от восторга глазами он обводит всех нас по очереди. — Эх, заживем мы теперь, ребята!
Дома я отдаю матери половину полученных в казарме денег.
— Кайл Брайер здесь; он ждет в твоей комнате, — говорит мать.
— Он, оказывается, лейтенант… — отец удивлен.
— Да, — отвечаю я. — А ты разве не знал?
У Кайла сегодня вид более свежий. Его дизентерия проходит. Он улыбается мне:
— Я хотел взять у тебя несколько книг, Эрнст.
— Пожалуйста! Выбирай любую, — говорю я.
— А тебе они разве не нужны?
Я отрицательно качаю головой:
— Пока нет. Вчера я попробовал читать. Но, знаешь, как-то странно — не могу как следует сосредоточиться: после двух-трех страниц начинаю думать о чем-нибудь другом. В голове точно плотный туман. Ты что хочешь? Беллетристику?
— Нет, — говорит Кайл.
Он выбирает несколько книг. Я просматриваю названия.
— Что это ты, Кайл, такие трудные вещи берешь? — спрашиваю я. — Зачем тебе это?
Он смущенно улыбается и как-то робко говорит:
— На фронте, Эрнст, я много думал, но никак не мог добраться до корня вещей. А теперь, когда война позади, мне хочется узнать уйму всякой всячины: почему это могло случиться и как происходит с людьми такая штука. Тут много вопросов. И в самих себе надо разобраться. Ведь раньше мы думали о жизни совсем по-иному. Многое, многое хотелось бы знать, Эрнст…
Указывая на отобранные им книги, я спрашиваю:
— И ты надеешься здесь найти ответ?
— Во всяком случае, попытаюсь. Я читаю теперь с утра до ночи.
Кайл сидит у меня недолго. После его ухода я впадаю в раздумье. Что я сделал за все это время? Пристыженный, открываю первую попавшуюся книгу. Но очень скоро рука с книгой опускается, и я устремляю в окно неподвижный взгляд. Так, глядя в пустоту, я могу сидеть часами. Прежде этого не было. Я всегда знал, что мне нужно делать.
Входит мать.
— Эрнст, ты ведь пойдешь сегодня вечером к дяде Карлу? — спрашивает она.
— Пойду… Ладно! — отвечаю я, слегка раздосадованный.
— Он нередко посылал нам продукты, — осторожно говорит она.
Я киваю. Там, за окнами, спускаются сумерки. В ветвях каштана залегли голубые тени. Я поворачиваю голову.
— Вы часто бывали летом в тополевой роще, мама? — живо спрашиваю я. — Там, наверное, хорошо…
— Нет, Эрнст, за весь год ни разу не собрались.
— Почему же, мама? — спрашиваю я удивленно. — Ведь раньше вы каждое воскресенье туда ездили.
— Мы, Эрнст, вообще больше не гуляли, — тихо говорит она. — После гулянья сильно есть хочется, а есть-то было нечего.
— Ах, так… — говорю я. — А у дяди Карла всего было вдоволь, а?
— Он нам иногда кое-что посылал, Эрнст.
Мне вдруг становится грустно.
— Для чего все это, в сущности, нужно было, мама? — говорю я.
Она молча гладит меня по руке:
— Для чего-нибудь, Эрнст, да нужно было. Господь бог, верно, знает.
Дядя Карл — наш знатный родственник. У него собственная вилла, и во время войны он служил в военном казначействе.
Волк сопровождает меня. Я вынужден оставить его на улице: тетка не любит собак. Звоню.
Дверь отворяет элегантный мужчина во фраке. Растерянно кланяюсь. Потом только мне приходит в голову, что это, верно, лакей. О таких вещах я за время солдатчины совершенно забыл.
Человек во фраке меряет меня взглядом с ног до головы, словно он по меньшей мере подполковник в штатском. Я улыбаюсь, но моя улыбка остается без ответа. Когда я стаскиваю с себя шинель, он поднимает руку, словно собираясь мне помочь.
— Не стоит, — говорю я, пробуя снискать его расположение, и сам вешаю свою шинелишку на вешалку, — уж я как-нибудь справлюсь. Я как-никак старый вояка!
Но он молча, с высокомерным выражением лица, снимает мою шинель и перевешивает ее на другой крючок. «Холуй», — думаю я и прохожу дальше.
Звеня шпорами, навстречу мне выходит дядя Карл. Он приветствует меня с важным видом, — ведь я всего только нижний чин. С изумлением оглядываю его блестящую парадную форму.
— Разве у вас сегодня жаркое из конины? — осведомляюсь я, пробуя сострить.
— А в чем дело? — удивленно спрашивает дядя Карл.
— Да ты вот в шпорах выходишь к обеду, — отвечаю я, смеясь.
Он бросает на меня сердитый взгляд. Сам того не желая, я, очевидно, задел его больное место. Эти тыловые жеребчики питают зачастую большое пристрастие к шпорам и саблям.
Я не успеваю объяснить, что не хотел его обидеть, как, шурша шелками, выплывает моя тетка. Она все такая же плоская, настоящая гладильная доска, и ее маленькие черные глазки все так же блестят, как начищенные медные пуговки. Забрасывая меня ворохом слов, она, не переставая, водит глазами по сторонам.
Я несколько смущен. Слишком много народа, слишком много дам, и главное — слишком много света. На фронте у нас в лучшем случае горела керосиновая лампочка. А эти люстры — они неумолимы, как око судебного исполнителя. От них никуда не спрячешься. Неловко почесываю спину.
— Что с тобой? — спрашивает тетка, обрывая себя на полуслове.
— Вошь, верно. Еще окопная, — отвечаю я. — Мы все там так обовшивели, что это добро и за неделю не выведешь.
Она в ужасе пятится.
— Не бойтесь, — успокаиваю я, — она не скачет. Вошь — не блоха.
— Ах, ради бога! — Она прикладывает палец к губам и корчит такую мину, точно я сказал черт знает какую гадость. Впрочем, таковы они все: требуют, чтобы мы были героями, но о вшах не хотят ничего знать.
Мне приходится пожимать руки всем многочисленным гостям, и я начинаю потеть. Люди здесь совсем не такие, как на фронте. По сравнению с ними я кажусь себе неуклюжим, как танк. Они сидят, будто куклы в витрине, и разговаривают, как на сцене. Я стараюсь прятать руки, ибо окопная грязь въелась в них, как яд. Украдкой обтираю их о брюки, и все-таки руки мои оказываются влажными именно в ту минуту, когда надо поздороваться с дамой.
Жмусь к стенкам и случайно попадаю в группу гостей, в которой разглагольствует советник счетной палаты.
— Вы только представьте себе, господа, — кипятится он, — шорник! Шорник и вдруг — президент республики! Вы только вообразите себе картину: парадный прием во дворце, и шорник дает аудиенции! Умора! — От возбуждения он даже закашлялся. — А вы, юный воин, что вы скажете на это? — обращается он ко мне и треплет меня по плечу.
Над этим вопросом я еще не задумывался. В смущении пожимаю плечами:
— Может быть, он кое-что и смыслит…
С минуту господин советник пристально смотрит на меня, затем разражается хохотом.
— Очень хорошо, — каркает он, — очень хорошо… Может быть, он кое-что и смыслит! Нет, голубчик, это надо иметь в крови! Шорник! Но почему тогда не портной или сапожник?
Он снова поворачивается к своим собеседникам. Меня злит его болтовня. С какой стати он так пренебрежительно говорит о сапожниках? Они были не худшими солдатами, чем господа из образованных. Адольф Бетке тоже сапожник, а в военном деле смыслил больше иного майора. У нас на фронте ценился человек, а не его профессия. Неприязненно оглядываю советника. Он так и сыплет цитатами; возможно, он и вправду хлебал образование ложками, но на фронте, если бы понадобилось, я предпочел бы, чтобы из огня меня вынес не он, а Адольф Бетке.
Я рад, когда наконец все усаживаются за стол. Моя соседка — молодая девушка в лебяжьем боа. Она нравится мне, но я не знаю, о чем с ней говорить. На фронте вообще мало приходилось разговаривать, а с дамами и подавно. Все оживленно болтают. Пытаюсь прислушаться, чтобы уловить для себя что-либо поучительное.
