Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ) - Демина Карина (библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Ничего, — согласилась колдовка, пальцами вытирая уголки губ.
Она сыто срыгнула, выпустив из ноздрей облачко дыма, и демон, только-только успевший осознать, что из одной ловушки попал в другую, окончательно растворился, наполнив остатками своей силы утомленное тело колдовки.
— Ни-че-го, — повторила она по слогам, точно кто-то мог не расслышать. И руки воздела, от жеста этого дом в очередной раз содрогнулся, и на головы красавиц посыпалась штукатурка.
— От же, — Себастьян стряхнул с плеча меловую крошку. — Вы бы, панна Эржбета, полегче… а то ж красивое здание… памятник архитектуры, за между прочим, эуропейского значения!
Она лишь фыркнула.
И вновь рукой взмахнула, левой, а правой по лицу провела, возвращая ему прежние черты. Вот только Себастьян, да и не он один, ныне знал, что черты эти — не более чем удачная маска, под которой прячется создание, лишь отдаленно напоминающее человека.
— Наигрались и хватит, — сказало оно.
По взмаху колдовкиной руки двери в обеденную залу открылись, и на пороге возникла Лизанька. А Себастьян мысленно пожелал генерал-губернатору с его гениальными идеями, а также Лизаньке и Лизанькиной добронравной матушке провалиться куда-нибудь…
…Евстафий Елисеевич не переживет, ежели с любимой дочерью его случится несчастье…
…случилось.
Выглядела Лизанька самым престранным образом. Простоволосая, в измятом грязном платье, которое ко всему сползло с плеча, она шла широким чеканным шагом. Лизанькины волосы растрепались и шевелились змеями.
Глаза огнем пылали.
— Лизавета, дорогая, — доносилось во след ей. — Что ты творишь?
Это Себастьяну тоже было интересно, а человек, который объявился вслед за Лизанькой, не уставал причитать:
— Дорогая, тебе гостиница не понравилась? Погоди… не стоит так вот резко… мы взрослые люди и всегда сможем договориться…
Лизанька на Греля Стесткевича, изрядно встрепанного и выглядевшего смешным, если не жалким, внимания не обращала, как и то, что он обеими руками вцепился в подол Лизанькиного платья. Он держал крепко, пыхтя от натуги, ногами упираясь в пол, этаким причудливым образом силясь остановить Елизавету Евстафьевну, но она на докуку вовсе не обращала внимания.
Шла себе.
Тянула Греля, который по Себастьяновым прикидкам весил пудов этак семь… ну, может, чутка и меньше, но не намного.
— Лизанька… мы же отныне одна семья! И ты должна подчиняться супругу! Остановись немедля!
— Уважаемый, — мягко произнес Аврелий Яковлевич, перекладывая тросточку из руки в руку, — вы бы отошли… лучше бы, ежели бы вовсе вышли… а то мало ли…
— Лизанька! — воззвал Грель театрально, но платье выпустил и, оглядевшись, произнес брюзгливо. — Между прочим, это — моя супруга.
— Очень за вас рад, — неискренне произнес Себастьян, который если и радовался, то тому, что будучи замужем, Лизанька наверняка от него отстанет…
…хотя, конечно, любопытно, как это ее угораздило?
…нет, все к тому, несомненно, шло. И эти ее письма, и взгляд затуманенный, вздохи томные, каковые являются вернейшим симптомом девичьей влюбленности…
…но все одно любопытно… нет, Грель Стесткевич был, несомненно, хорош собой, даже сейчас, пребывая в виде совершенно неподобающем. Но красота эта была какого-то сомнительного свойства, будто бы позолота на цыганской серьге, чуть царапни такую, и станет найочевиднейше, что золото там только поверху, а ниже, на исконном слое, чистейшая медь.
Грель пригладил встрепанные волосы, в которых торчали разноцветные папильотки, распрямился и, оглядев собравшихся взглядом, произнес:
— Лизанька переволновалась… и в нее, кажется, вселился дух…
— Как он мне надоел, — произнес дух хрипловатым низким голосом.
Мужским.
И извернувшись, отвесил новоявленному супругу пинка, причем чувствительного, от которого оный супруг кубарем по полу полетел.
— Что ж, — с преогромным удовлетворением ответила колдовка. — Раз все в сборе, то начнем…
— Не познакомите? — Себастьян глядел на Лизанькины черты, которые заострились, загрубели, сложились в отвратной гримасе, более напоминавшей резную дикарскую маску, нежели лицо.
Приоткрытый рот.
Зубы, которые казались желтыми.
Слюна, текущая на подбородок… и сам этот подбородок, дрожащий мелко, дробно. Отвратительное зрелище. Нахмуренные брови. Глаза запавшие, даже не глаза, но лишь белки, и в полумраке залы глядевшиеся яркими.
— Отчего ж не познакомить? — колдовка дотянулась до Лизанькиной щеки и погладила.
Одержимая же, закрыв глаза, выгнулась, заурчала…
— Ты ошибся ведьмак, — колдовка обошла Лизаньку, поднимая ее волосы, заголяя шею, — мне не было нужды вызывать дух Миндовга… он всегда со мной… верно?
— Да.
Хриплый голос.
Короткое слово, но сколько нежности… от этой нежности сердце заходится, задыхается. А может не от нежности, но от смрада.
Гнили.
И крови, которая проступает на Лизанькиных руках. Рубиновые капли просачиваются сквозь кожу… рубиновые крупные капли, которые Лизанька, точнее тот, кто занял ее тело, слизывает жадно, с урчанием.
— Заперли тело, — кивнул Аврелий Яковлевич с таким видом, будто бы именно теперь все ему стало совершенно ясно. — А дух… ты забрала на Серые земли? И дай угадаю, навья стая… и вожак… твой самый ценный трофей был всегда при себе.
— Трофей? Я предпочитаю считать, что я сохранила жизнь любимому человеку…
— Любимому?
— А что тебя удивляет?
— Странная у тебя любовь выходит… на привязи.
— А уж какая есть. Ко всему слабой женщине нужна охрана.
— Слабой, — Аврелий Яковлевич выразительно хмыкнул, а затем обернулся на Лихо…
…зачем притащил?
…от братца не будет толку, лишь подставится…
…у него проклятье петлей вокруг сердца…
…и кровь волкодлачья, которая…
— Стой, — Себастьян сказал это мысли, почти ускользнувшей, но послушно застывшей по его повелению. — Ты ждала не удачного расположения звезд. Ты просто ждала, пока кто-нибудь не выпустит его… дух, я имею в виду. Лихо убил волка. И Лихо…
— Дал свободу, — согласилась Лизанька, ощерившись. — За то я не стал его убивать. Подарил… мы знаем, что я тебе подарил.
И Лихо, глядя в стремительно желтеющие Лизанькины очи, кивнул. Знает? Еще одна тайна, но чужая, несвоевременная… пускай… Себастьян докопается до нее позже.
Главное, остановить это безумие.
— Не надо, Себастьянушка, — повторил Аврелий Яковлевич и тросточку свою вытянул. — Не лезь в это… Мы тут сами… по-родственному…
Колдовка опять засмеялась, впрочем, ныне смех ее напоминал больше птичий клекот.
— По-р-родственному… по-р-родственному — это хорошо… ты р-родственников любиш-ш-шь, Себастьянуш-ш-ка?
— Это смотря каких.
Колдовкины выпуклые глаза были неподвижны. Да и глаза ли? Пуговицы слюдяные, нашитые на кривое лицо, при том, нашитые в спешке, оттого одна гляделась больше другой.
Страшная?
Отнюдь. Омерзение она вызывала, не более того…
— Ко мне, — она обернулась к Лихославу. — Ко мне, песик… рядом…
И тот, словно очнувшись от сна, тряхнул головой…
— Нет, — ответил глухо и вцепился в руки Евдокии, она же, даже если и было больно, осталась неподвижна. Улыбается. Жмется к нему. — Я не… я не твоя собака.
Это далось Лихо с трудом.
— А если так? — колдовка шелохнула пальцами, и Лихо побледнел, но остался стоять. — Упрямый… зачем, Лихо? Тебе ведь хочется вернуться… тебя ведь тянет… мы оба знаем, что ты слышишь. И как тебе нравится то, что ты слышишь…
— Нет.
— Ты не человек, — она тянула за нить, и петля проклятия затягивалась. — Зачем тебе среди людей оставаться? От них одни беды… они все одно не примут тебя… пусть и говорят иное, но мы знаем…
— Нет.
— Как хочешь, — колдовка отпустила нить. — Ты сам выбрал.
А в следующим миг Лихо, покачнувшись, начал оседать на пол…
…и Евдокия закричала, громко, страшно, почти как демон.
