Тьма сгущается - Тертлдав Гарри Норман (мир книг .txt) 📗
И тут до него дошло.
— Ты настоящий солдат! — выпалил Гаривальд.
Незнакомец в белом ухмыльнулся.
— Ну да, — ответил он. — А ты кто, приятель? И если уж на то пошло — из какой деревни?
— Из Зоссена, — ответил Гаривальд, указывая за спину, и с надеждой поинтересовался: — Скоро мы вышвырнем рыжиков из здешних краев?
К разочарованию его, солдат покачал головой.
— Не повезло тебе, мужик. Я просочился им в тыл, чтобы разведку провести, вот и все. Большой в твоей деревне гарнизон стоит?
— Всего одно отделение, — ответил Гаривальд. — С самого начала оккупации стоят. Но мимоходом у нас много ихней солдатни перебывало — в последнее время рота за ротой на запад уходят.
— Вот это скверно! — Солдат мрачно скривился. — Надеялись, что у них резервы подойдут к концу и мы сможем их раздавить и вышвырнуть до конца холодов.
— Силы горние помоги вам в этом! — воскликнул Гаривальд. — Чтобы рыжики мерзли, словно раздеты! Чтобы к лету была их песенка спета!
В последнее время он все чаще и чаще замечал за собой, что думает стихами, а порой и разговаривать начинал в рифму.
— Ну, приятель, должен сказать: особенно не надейся, — промолвил солдат в белой накидке. — Проклятые альгарвейцы подались, но не сдались, как мы рассчитывали. Придется здорово потрудиться, прежде чем мы от них избавимся.
— Жалко, — заключил Гаривальд, хотя ни на что другое, по правде, и не рассчитывал.
— А ты, выходит, тот самый песенник? — спросил солдат. — Наслышан о тебе.
— Да ну? — Гаривальд не знал, что и думать. Жизнь, прожитая в захолустной деревне, учила его, что привлекать к себе внимание опасно. Но если никто не услышит его песен, если никто не станет их петь — зачем тогда жить?
— Ну да, — отозвался солдат. — А ты думаешь, отчего я забрался так далеко на восток? О тебе наслышался, вот почему. Офицеры говорят — сочиняй и дальше. Твои песни в бою против Альгарве стоят полка солдат.
Сердце Гаривальда затрепетало от непривычной гордости.
— Полка солдат, — повторил он вполголоса. — Мои песни стоят полка солдат?
Об этом ему тоже захотелось сложить песню, хотя петь ее придется разве что про себя — другие только посмеются. Даже Аннора.
— Ну, пойду я, — промолвил солдат, оборачиваясь к лесу. — Посмотрим, сумею ли по обратной дороге миновать патрули рыжиков. Вряд ли будет трудно: они до сих пор не научились по снегу ходить.
И он двинулся прочь, скользя на снегоступах так ловко, будто с ними родился.
— Стоят полка солдат, — вновь повторил Гаривальд.
И тут же пожалел, что солдат в белой накидке явился в Зоссен ради встречи с ним. Если ункерлантский разведчик знал, где живет крестьянин-миннезингер, долго ли будет это выяснить альгарвейцам?
Он затянул потуже вязанку хвороста и, согнувшись под ее весом, поковылял обратно к деревне. На окраине Зоссена крестьянин столкнулся с тем, кого меньше всего хотел бы сейчас видеть, — и как назло Ваддо его тоже заметил: заметил, замахал руками и, тяжело опираясь на палку, поковылял навстречу.
— Привет, Гаривальд! — воскликнул староста так радостно, словно они не виделись лет десять.
— Привет, — осторожно отозвался тот.
Закопанный в огороде хрусталик повязал их со старостой, но никакой радости это Гаривальду не приносило. Он не доверял Ваддо; староста служил в Зоссене наместником конунга Свеммеля, и всегда пресмыкался перед инспекторами и печатниками, когда те заезжали в деревню.
Конечно, альгарвейцы презирали и изводили старосту именно по этой причине. Из других краев герцогства доходили слухи о старостах, пошедших на виселицу за то, что не угодили оккупантам. Гаривальду не особенно хотелось увидеть, как Ваддо корчится в петле, но, с другой стороны, ему только сейчас пришло в голову, что староста всегда поддерживал жалкую свою власть, подличая перед властями предержащими. Если он решит, что гнуть спину перед ставленником рыжиков, королем Раньеро, выгодней, чем перед конунгом Свеммелем, — как ему проще всего будет выгородить себя перед оккупантами?
«Бросив меня волкам», — ответил себе Гаривальд, и, будто по волшебству, из глубины леса донесся волчий вой. Каждые несколько лет если не в Зоссене, так в одной из соседних деревень оголодавшие за зиму стаи задирали кого-нибудь. В этом году обошлось без жертв. «Нет, — мелькнуло в голове у Гаривальда, — в этом году на нас альгарвейцы напали, а они хуже волков».
Ваддо тоже поморщился, заслышав вой.
— Надеюсь, он вдоволь нажрется ротой замерзших рыжиков.
— Угу, — буркнул крестьянин.
В душе он был согласен с Ваддо — разве что пожелал бы целому полку оккупантов стать волчьей сытью, — но жалел, что ему вообще пришлось отвечать. Каждое неосторожное слово давало старосте все большую власть над своим подельником.
Он не сразу понял, что и сам обретает все больше власти над деревенским старостой, но никакой радости это ему не принесло. Чтобы воспользоваться такой властью, ему пришлось бы предать Ваддо альгарвейцам, а что могло бы его толкнуть на эдакую мерзость — Гаривальд ума дать не мог. Как бы ни презирал он старосту, оккупантов он ненавидел куда сильней.
— Будем надеяться, что по весне и лету полегче станет, — заметил Ваддо.
— Угу, — повторил Гаривальд.
Он покосился в сторону леса, где встретился с разведчиком, но тут же отвел взгляд, чтобы Ваддо не пришло в голову поинтересоваться, что это крестьянин там выглядывает. Со старостой приходилось вести себя осторожно, как неверному мужу — со своей женой.
Ваддо подхромал поближе и прошептал:
— Когда земля размякнет, выкопаем хрустальный шар, и перепрячем подальше.
— Угу, — буркнул Гаривальд в третий раз, но уже гораздо живее. — По мне, так чем дальше — тем лучше.
Чем дальше от Зоссена окажется хрустальный шар, тем меньше у крестьянина шансов качаться в петле.
— Может, — заметил староста, — если повезет, мы сможем его активировать и сообщить в Котбус, что в наших краях творится.
Гаривальд уставился на него, как на полоумного:
— И чью глотку ради этого резать прикажешь? Уж не мою ли, силами горними клянусь!
— Нет, понятное дело, не твою! — Староста сложил из пальцев старинный знак-оберег против сглаза и дурного слова.
