Баллада о кулаке (сборник) - Олди Генри Лайон (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
Наверное.
— Присоединяйтесь, барон!
Молчит. Дергает щекой. Куртку от кимоно в руках вертит: то жгутом перекрутит, то таскает туда-сюда, будто после стирки отжимает. А глаза, как у большой голодной собаки: подойти? оскалиться? убежать?
Подошел.
Но не очень близко.
— А вы… вы чего, собственно, сюда приехали?
— Трубы смотреть, — объяснил мой рыжий друг.
Я еле сдержался, чтобы не подмигнуть Димычу с нескрываемым одобрением. Кажется, понял, поддержал вполкасания. Сейчас главное: не спугнуть.
— Какие трубы?!
— В газете писали, будто тут трубы меняют. — Димыч увлеченно возился с сардинами, отдирая жесть поудобнее. — Газопровод ремонтируют или воду к санаторию тянут, к новому корпусу… не помню уже. Решили старое место проведать: вдруг перекопали вдребезги-пополам?! Экзамен ведь на носу. Не забыл?
Монах, вконец ошалев, присел на корточки — и я кинул ему редиску.
Самую крупную.
Он поймал овощ на лету и сунул в рот, смачно захрустев.
Время подсекать.
— А ты что, думал, мы тебя искать приехали? Делать нам больше нечего…
Монах подавился, заперхал горлом. Ленчик машинально потянулся стукнуть его по спине здоровой рукой, но перехватил мой взгляд — «не смей!» — и сделал вид, что просто хотел взять сыр.
Бесплатный сыр, который бывает лишь в мышеловках.
— А этого… Константин свет Георгиевича, — откашлявшись, спросил Монах с нескрываемой враждебностью, — тоже на разведку прихватили?! Трубы таскать?!
— Ну зачем сразу — трубы…
Милейший парень Костя Шемет, не торопясь, налил себе в пластиковый стаканчик чаю из Ленчиковых запасов, отхлебнул и даже бровью не повел.
По себе знаю: редкий случай.
У Ленчика мама в деревне, и все бурьяны с матушкиного огорода он в свой чай сует. Крапиву там, лебеду, полынь всякую… за коноплю не поручусь, но вполне вероятно.
— Трубы здесь ни при чем. Я со своими парнями на экзамен к вам собираюсь (это «к вам» резануло Монаха по самому сердцу; он аж подскочил). Мы ж теперь в завязке: Олег Семенович нам группу для показательных, я им зал с манекенами… Как раз в воскресенье и договорились.
Молодец, Босс! Умница.
Соображаешь.
Странно: ветер, а прическа у него держится, как спартанцы в Фермопилах. Лакируется он, что ли?..
…ученикам хорошо, они всегда на своем месте, а учитель вертится незаметно, вопиет гласом вопиющего сквозь стиснутые зубы: Иисусе-спаситель, Аллах акбар, Будда Вайрочана или кто там еще, кто слышит! — ведь я не хотел, ведь это случайно, я мал, слаб и ничтожен, а они верят, они в рот заглядывают, они легенды сочиняют и пускают их гулять по белу свету… Эй, начальник: пронеси чашу мимо! Не проносит начальник. Не откликается. И только зябкий выдох в затылок: эй, начальник, или кто ты там, если слышишь?! Это уже к тебе. Не отвертишься. Мал, слаб, тварь дрожащая — не отвертишься…
Убрать.
Сейчас не время.
— А ты, Ольга? — спрашивает Монах.
Ответить не успеваю.
Дмитрий
— …А ты, Ольга? — Монах не верит.
В общем, правильно не верит, только раз уж начали игру — шоу должно продолжаться.
— А Ольга к нам в школу записаться собирается. Для начала — на первый год, как все, а там видно будет! — заявляю я, не давая Ольге вставить ни слова. — Володь, ты сардины будешь?
— Да я вообще-то…
Ольга пытается что-то возразить, но я пресекаю эту попытку в зародыше, затыкая девичий ротик ветчинным кляпом.
Правильно: жуй да помалкивай, Рыжая Соня.
— Молодец, — на лету подхватывает Олег. — К чему кота в мешке покупать? Приедешь на экзамен, поглядишь — тогда и решишь сама. Собственно, мы ведь так и уславливались? Будет желание — сама что-нибудь покажешь. У нас приглашенных много намечается: от федерации ушу, карате-до, группа Вахтанга, Константина Георгиевича люди, от Вьетнамца эти, из «ням-ням»… нет, «нят-нам»!.. опять же «железячники» приехать грозились…
— Так ты сардины будешь или как? — нетерпеливо осведомляюсь я еще раз, обиженно воззрясь на Монаха. — А то я бутерброды делаю.
— Ну, давай…
Монах явно сбит с толку. Разговор все время уплывает от него куда-то в сторону, и он не успевает следить за течением беседы.
— Держи!
Я далек от мысли, что при соприкосновении с Монахом меня шарахнет током или пальцы повылетают из суставов. Но некое ощущение настороженного ожидания: «Что будет?» — все-таки присутствует.
Монах, забывшись, берет у меня бутерброд, слегка мазнув пальцами по моей ладони.
Ничего особенного, рука как рука, никаких неприятных ощущений…
…Плащ черным крылом взлетает вверх, и из-под него вдруг выстреливает плоское лезвие, играя стальными бликами в свете прожекторов. Руки зрителям не видно — только фигура в черном плаще с капюшоном, только взмах «крыла», только мгновенный высверк стали.
Плащ отлетает за спину. Кинжал скользкой щукой-однозубкой вертится в пальцах, сам собой выписывая замысловатые петли, угрожая пятящемуся человеку сразу со всех сторон, мешая понять: откуда последует удар?.. И только на самом краю сознания отчаянно, пойманной в паутину мухой, бьется единственная мысль: «Ну где же, где же этот чертов Коллен, ну что он медлит за кулисами?! Ведь я же этого сейчас зарежу…»
Стоп!
Не сейчас.
— А я, может, тоже на экзамен приеду! — заявляет вдруг Монах, заметно уязвленный тем, что вместо центра внимания он может претендовать в лучшем случае на периферию.
Хвост недожеванной сардинки прилип у него к нижней губе.
— Ох и далеко ж тебе ехать придется! Небось от ближайшего дома отдыха, — бурчит Ленчик, нарезая сало тоненькими ломтиками.
Нарезает он его из чистого альтруизма, ибо сам явно собирается и дальше питаться чаем с редиской и другими дарами матушкиного огорода.
— Ну, приду… — Монах пытается спародировать Ленчиково бурчание, но это ему плохо удается.
— Приходи, — пожимает плечами Олег, мастеря какой-то совершенно умопомрачительный сандвич. Пизанская башня, не сандвич. — Покажешь нам, недотепам, как чемпионы выступают!
— Могу и показать! — Хороший бы из Монаха мотоцикл вышел: заводится с полоборота. — Только я ж теперь все больше в паре… Дадите поработать?
Сказал — и косится глазом: как отреагируют?
А никак. Что, думал, все тебя тут же отговаривать кинутся? Как же, держи карман шире!
— Поработать-то можно… — по-кошачьи тянет Ленчик, одновременно хрустя целым пучком зеленого лука. Следую его примеру: не все ж на консервы налегать! — Только сам знаешь: мы обычно с посторонними людьми не работаем…
— Ну, а если я обратно в школу вернусь?
Эк его припекло, бедолагу! Небось совсем тут одичал: без людей-то, без родных, без друзей-знакомых.
На луну ночами воет.
— Ну, у нас же никого не выгоняют. — В моем взгляде, поднятом на Монаха, было столько наивности, что взгляд поднялся с изрядным трудом.
Тяжелый, зараза, вышел; не взгляд — штанга.
Впрочем, вес взят.
— Выгоняют! — резко, едва ли не грубо обрывает меня Олег. — Я с этого года начинаю закручивать гайки! А то развелось эстетов-трепачей, которые только и умеют, что языком работать. Знатоки великие, понимаешь!
Олег вроде и не обращается конкретно к Монаху, но столь прозрачный намек и ежу понятен.
Эй, еж, тебе понятно?
— Нет, ты приходи, поглядим-подумаем. — Когда мой соавтор отступает на шаг назад, значит, жди подвоха. — Ты сам как считаешь, Володя: тебе в какую группу ходить следует?
— Ну… в стажерскую, наверное. Или как минимум в клубную…
Вот сразу ведь видно: говорит человек и сам понимает, что не то говорит! А промолчать не может.
Зря это он.
Почему люди обманываются? Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад!.. И вот: в небе зависли свинцовые дирижабли, а к ним по сверкающим золотым лестницам ползут и ползут упрямые человеческие фигурки. Там, в сумрачных гондолах, в таких же ослепительных, как и эти лестницы, клетках, спрятаны певчие птицы. Птицы молчат — но каждый из взбирающихся по лестницам людей верит: когда он наконец доберется, вскарабкается, доползет — птица обязательно запоет! Не может не запеть! Конечно же, она запоет чудесную песнь — только для него одного!
