Король терний - Лоуренс Марк (первая книга .TXT) 📗

И очень скоро я уже стоял в тронном зале, где сонный паж зажигал факелы. Для ночного освещения никакого китового жира не было припасено, потрескивали смоляные факелы и оставляли на стенах черные пятна копоти.

Сэр Рейлли крепко держал меня за плечо, я чувствовал тяжесть его латной рукавицы. Мы в ожидании стояли в тронном зале и наблюдали за пляшущими тенями на стене. Наконец паж ушел.

— Я сожалею о своем поступке, — сказал я. Хотя вины за собой не чувствовал.

— Я тоже сожалею, Йорг, — мрачно произнес сэр Рейлли.

— Я больше не буду так делать, — сказал я, совершенно не собираясь выполнять обещание.

— Я знаю, — сказал сэр Рейлли почти нежно. — Но мы должны дождаться твоего отца, а он человек крутого нрава.

Мне показалось, мы прождали отца полночи, а когда, наконец, дверь с глухим грохотом распахнулась, я сильно вздрогнул, хотя давал себе зарок этого не делать. Мой отец в пурпурном облачении, в стальной короне на голове, без малейших следов сна на лице прошел к трону, сел и положил руки на подлокотники.

— Приведите Джастиса, — сказал он так громко, словно в тронном зале стояли не мы с сэром Рейлли, а собрался весь двор. — Приведите Джастиса, — повторил он, глядя на центральные двери зала.

— Я сожалею о своем поступке, — сказал я, на этот раз я действительно сожалел о том, что забрался в сокровищницу. — Могу…

— Джастиса! — заорал отец, не глядя на меня.

Дверь снова открылась, и на телеге, в которой обычно перевозили пленников в донжон или из него, привезли моего волкодава, моего и Уилла, прикованного за каждую ногу. Телегу толкал широкоплечий человек с мягким лицом, слуга по имени Инч, который когда-то сунул мне на празднике сахарную витушку.

Я дернулся вперед, но руки Рейлли удержали меня на месте.

Джастис дрожал на телеге, глядя широко раскрытыми глазами, дрожал так, что едва мог стоять, хотя у него было четыре ноги. А у меня только две. Он выглядел мокрым, и когда Инч подвез его ближе, в нос ударила вонь горного масла, которое слуги заливают в лампы. Инч взял с телеги тяжелый молоток, которым разбивали крупные куски угля для очагов.

— Ступай, — сказал отец.

По глазам Инча было видно, что он предпочел бы остаться, но он поставил молоток на пол и ушел, не протестуя.

— Сегодня тебе следует выучить пару уроков, — промолвил отец. — Ты никогда еще не получал ожогов, Йорг?

Было дело. Однажды я взялся за кочергу, которая была оставлена одним концом в огне. От боли перехватило дыхание. Я не мог кричать. Пока вздувались пузыри, я был не способен издать звука громче шипения, а когда все-таки смог, то взвыл так, что мама примчалась из своей башни со всеми своими фрейлинами, не говоря уже о няньке, которая была в соседней комнате. Раны пылали целую неделю, кожа сползла, пузыри полопались и сочились сукровицей, при малейшей попытке пошевелить пальцами волна горячей боли прокатывалась до плеча.

— Ты взял мое, Йорг, — сказал отец. — Ты украл то, что принадлежит мне.

Я понимал, что сейчас не стоит напоминать, что сфера была подарена матери.

— Я заметил, что ты любишь эту собаку, — сказал отец.

Я так удивился, что даже на мгновение забыл о своем страхе. Вероятно, кто-то ему донес.

— Это слабость, Йорг, — сказал отец. — Любить что-либо — слабость. Любить собаку — глупость.

Я ничего не ответил.

— Должен ли я сжечь эту собаку? — Отец потянулся к ближайшему факелу.

— Нет! — вырвался у меня крик ужаса.

Отец откинулся на спинку трона.

— Видишь, каким слабым сделал тебя этот пес? — Он перевел взгляд на сэра Рейлли: — Как он будет править Анкратом, если не умеет справляться с собой?

— Не жги его, — мой голос умоляюще дрожал, но все же отцовская угроза была слишком жестокой, даже если никто из нас не признал бы этого.

— Возможно, есть другой способ? — произнес отец. — Золотая середина. — Он посмотрел на молоток.

Я не понял. Я не хотел понимать.

— Ты сломаешь собаке ноги, — сказал он. — Быстрый удар — и справедливость будет восстановлена.

— Нет, — я сглотнул ком в горле, почти задыхаясь. — Я не могу.

Отец пожал плечами и наклонился со своего трона, снова потянувшись за факелом.

Я вспомнил об иссушающей боли, причиненной раскаленной кочергой. Ужас накрывал меня с головой, и я знал, что могу позволить себе утонуть в нем, сорваться в истерику, плач, в безумие — и оставаться там, пока все не закончится. Я мог бы убежать в слезах и спрятаться, оставив Джастиса на сожжение.

Я взял молоток, прежде чем рука отца коснулась факела. Потребовалось некоторое усилие, чтобы поднять его. Джастис дрожал и смотрел на меня, скуля и зажимая хвост между ног, ничего не понимая и чувствуя только страх.

— Размахнись хорошенько, — посоветовал отец. — Иначе придется размахиваться снова.

Я посмотрел на ноги Джастиса, его длинные быстрые ноги, шерсть, слипшуюся от масла, железные скобы — что-то типа тисков из камеры для допросов — впившиеся в пасть, кровь на металле.

— Прости, отец. Я никогда не буду воровать. — И я имел в виду именно то, что сказал.

— Ты испытываешь мое терпение, мальчик.

Я видел холод в его глазах и задавался вопросом: почему он всегда ненавидел меня?

Я поднял молоток ослабевшими руками, дрожащими так же, как дрожала собака. Я поднял его медленно, выжидая, когда же отец это скажет. Скажет: «Хватит, ты все доказал».

Но этих слов я не услышал.

— Ты его сломаешь, или он сгорит, — сказал отец.

И с криком я позволил молотку обрушиться.

Нога Джастиса сломалась с громким щелчком. Мгновение не было никакого другого звука. Конечность теперь выглядела иначе: верхняя и нижняя части сходились под неправильным углом, в вершине которого выпирала белая кость, перемазанная красной кровью. Затем раздался вой, полный ярости, Джастис рвался из оков, пытаясь бороться. Уйти от боли.

— Еще раз, Йорг, — сказал отец.

Он произнес это тихо, но я услышал его сквозь вой. Какое-то время смысл его слов не доходил до меня.

Я сказал: «Нет», но не дал повода тянуться к факелу. Если он возьмет его, он не отступит. Это я хорошо понимал.

На этот раз Джастис знал, что означает поднятый молоток. Он всхлипывал, скулил, просил, как могут просить только собаки. Ослепленный слезами, я размахнулся и ударил. Телега загремела, Джастис дернулся и взвыл, заливая кровью свои оковы, в его сломанной ноге лопнуло сухожилие. Я сломал ему вторую ногу.

Рвота застала меня врасплох, горячая, кислая, она хлынула изо рта. Я ползал в ней, давясь и задыхаясь. Почти не слыша слов отца: «Еще раз».

Когда третья нога была сломана, Джастис уже не мог стоять. Он рухнул на телегу, обгадившись. Как ни странно, он не рычал и не скулил. Вместо того чтобы, когда я рядом корчился от рыданий, дотянуться до моей глотки, он уткнулся в меня носом. Прижался, как прижимался Уильям, когда плакал, разбив коленку или не получив желаемое. Братья мои, вот такие они глупые, собаки. Вот таким глупым я был в свои шесть лет, позволив слабости завладеть собой, давая миру рычаг, с помощью которого можно согнуть железо, сковавшее мою душу.

— Еще раз, — сказал отец. — У него еще осталась одна нога, не так ли, сэр Рейлли?

И на этот раз сэр Рейлли не ответил своему королю.

— Еще раз, Йорг.

Я посмотрел на Джастиса, переломанного, слизывающего слезы и сопли с моих рук.

— Нет.

Отец взял факел и бросил его в телегу.

Я откатился от внезапно взметнувшегося пламени. Невзирая на то, что мое сердце просило меня сделать, тело вспомнило кочергу и не позволило мне остаться. Вой из телеги обессмыслил все, что было раньше. Я называю это вой, но это был крик. Человек, собака, лошадь… Когда нам так больно, все мы звучим одинаково.

Тогда я резко крутнулся, и хотя в шесть лет руки у меня были слабые и неловкие, я схватил молот, он показался мне страшно тяжелым, и метнул его. И если бы мой отец замешкался и не отклонился, я бы стал королем обеих земель. Но молот лишь задел его корону, свернув ее набок, ударился в стену за его троном и упал на пол, оставив на камнях Зодчих неглубокий шрам.