Хельмова дюжина красавиц. Дилогия (СИ) - Демина Карина (библиотека электронных книг .TXT) 📗
— Гони, крестничек… гони…
В доме пахло бойней.
И на пустых зеркалах проступала бурая роса, точно слезы…
— Они и есть, — Аврелий Яковлевич отер зеркало платком. — Призраки тоже способны боль чуять… ничего, скоро…
Платок он положил на ладонь, расправил аккуратно, а из-под полы палито извлек табакерку, из табакерки же — желтоватую косточку.
Кровь впитывалась в нее, а косточка светлела, пока вовсе не обрела колер белый, яркий.
— Януся, — позвал Аврелий Яковлевич. И тьма, лежавшая у ног его поднялась, вылепляя фигуру девушки в белом платье старинного крою. — Януся, слышишь?
— Слышу, ведьмак.
— Отведешь?
— Конечно.
Она ступала, невесомая, полупрозрачная, но старый паркет прогибался, не способный выдержать вес ее тела. И тьма, которая тянулась за Янусей, была иного свойства.
Чернота боялась черноты.
Чернота черноту пожирала, и сам дом замер, ожидая, кто победит…
…до лестницы и вверх, на второй этаж, мимо дверей, на которых прорастали туманные цветы. Маргаритки, фиалки, пионы тянулись к Лихо, изгибались причудливо, словно норовили заглянуть в глаза, хотя сами были слепы.
Пока еще.
Надулись пузыри зеркал, запирая туманное марево, но пленка истончалась, зеркала лопались, выплескивая туман под ноги. И Аврелий Яковлевич шел по нему, не обращая внимания, что под лаковыми его штиблетами туман скрипит, будто свежевыпавший снег.
— Крестничек, не отставай, а то заблудишься, — сказал ведьмак на очередном повороте, и дом, спеша убедить Лихослава в правоте этих слов, вывернулся на изнанку.
Только беззвучно сыпанули холодными брызгами уцелевшие зеркала.
— А… мы где, если позволено будет узнать? — поинтересовался Лихослав, трогая стену, которая преображалась. Лохмотьями сползали новые, с золочением, обои, выступала из-под них шелковая ткань, будто бы и красивая, но гнилая.
При том, что выглядела ткань эта целой, и даже тускло переливалась, Лихо знал — гнилая.
— Мы, дорогой крестничек, нигде, — сказал Аврелий Яковлевич, сжимая трость. — А уж где именно это самое «нигде» находится, лучше бы тебе не знать. Луну слышишь?
Слышит.
Да и как не услышать-то, когда она — набатом. Гремит, гудит в голове, перебивая нервный стук сердца. Дышать получается через раз, и Лихо всецело сосредотачивается на том, чтобы не задохнуться.
И человеком остаться.
— Мне он нравится, — Януся положила руку на плечо Лихослава, и тот вяло удивился тому, что в этом самом нигде рука ее тяжела и тепла, будто бы Януся все еще жива.
— Жива и есть, — отозвался Аврелий Яковлевич. — И аккуратней с мыслями, местечко-то… особенное…
Плач раздался. Плакали горько, навзрыд, и рука Лихо сама к клинку потянулась.
— Не надо, — Януся руку придержала. — Они не причинят тебе вреда.
— Пропустят? — уточнил Аврелий Яковлевич.
И девушка, которая не была ни мертвой, ни живой, кивнула.
Пропустили.
Выходили из-за дверей, женщины-цветы, вставали на пороге, смотрели… и Лихо тоже смотрел, не смея отвернуться…
Януся же называла имена.
— Ольгерда…
…смуглая высокая женщина, в волосах которой прорастали незабудки. И не только в волосах. Цветы пробивались сквозь кожу, заполняя собой рваные раны…
— Ярослава…
…бледная, полупрозрачная хризантема, которая расцвета во рту, словно затыкая этот самый рот…
— Аннуся…
…рыжеволосая, пламенеющая, связанная колючими стеблями роз…
…их было много… Лихо шел, коридор длился, женщины смотрели, шептали… он не мог разобрать слов, как ни силился, но знал: просят свободы.
Они долго умирали, но и после смерти оказались привязаны к этому дому.
И если присмотреться, если очень хорошо присмотреться к цветочным стеблям, то Лихо увидит, что уходят они сквозь пол, переплетаются зелеными путами, тянутся…
…куда?
Туда, куда ведет Януся. И кто бы ни была та, которая держит эти плети в руках, она сильна, быть может, сильнее Аврелия Яковлевича и хмурого его помощника…
Ничего.
Как-нибудь. Страха нет, потому что Лихо должен дойти, пусть и по изнанке лабиринта…
Себастьян чувствовал себя несколько неуютно.
Время шло, а Аврелий Яковлевич не появлялся. Нет, конечно, могло бы статься, что ведьмак затаился где-то поблизости, дожидаясь момента подходящего, на что Себастьян весьма себе рассчитывал, но могло быть, что его и вовсе уже в живых не было.
Этот вариант был печален, и Себастьян старался на нем внимания не заострять.
В конечном итоге, что ему еще оставалось делать?
Демон шумно вздохнул и, вытащив палец из левого уха, воткнул в правое. При этом рот Богуславы приоткрылся, отчего вид у демона был, мягко говоря, странный. Свободною рукой он поглаживал живот и бормотал себе под нос что-то, а что — не разобрать.
Клементина же, подведя Ядзиту к алтарю, вручила ей нож, сама же обернулась, окинув притихших красавиц взглядом.
— Ты, — она указала на Габрисию, которая разом побелела.
— Простите, панна злодейка, — влезла Тиана, — а можно лучше я?
Клементина нахмурилась, пораженная этаким неожиданным проявлением инициативы.
— Вы не подумайте, панна злодейка, я тоже девица… вот вам крест! — и Себастьян с преогромным наслаждением отметил, как от этого креста, весьма, надо полагать, искреннего, хоть прежде ненаследный князь в Вотанавы храмы разве что на праздник заглядывал, демона перекосило. — У меня и амулетик есть! Дядечка повесил, чтоб, значит, честь девичью понадежней сберечь!
Себастьян вытащил амулетик и сунул под нос Клементине.
— Дядечка у меня ну очень заботливый. Так и сказал, что тебя, дорогая племянница, люблю крепко, но уж прости, доверия к девке у меня нету. При дворцах полно всякое швали, опомнится не успеешь, как голову задурят да на сеновал поволокут. А кому я, после сеновала-то нужная буду? Только и останется, сироте несчастной, что помереть от позору…
— Это как? — поинтересовался демон, в коллекции смертей которого этакой не значилось.
— Это очень мучительно! — с готовностью пояснила Тиана, пряча амулет в декольте. — Так что, панна злодейка, можно, чтобы я заместо нее?
— В жертву? — уточнила Клементина, будто бы имелись иные варианты.
— В жертву!
— Вам так хочется?
— Ну… не сказать, чтоб очень уж хочется, только ж вы правильно поймите, панна злодейка. Нам тут давече смерть обещали в страшных муках. Верно?
Демон важно кивнул, подтверждая, что так оно и будет, когда ему позволят. А в том, что ему позволят, у Себастьяна сомнений не было.
— А я муков всяких, даже если не очень-то и страшных, боюся жуть! Вот у нас в городе как-то одного пьяницу телегою переехало! Нет, он сам виноватый был, нажрался, что скотина и заснул на обочине. Я-то сама не видела, но дядечкина жена рассказывала, ейная подружка самолично при том была, как тело на подводу грузили… но так я ж не об этом, а про тое, что мне от одного рассказу подурнело.
Клементина смотрела.
Молчала.
— Вот я и подумала, чего ждать-то? На алтаре, небось, быстренько зарежут, как тую куру… топориком по шее тюк…
— Топорика нет, — этакая недоработка Клементину смутила. — Нож только.
— И ладно, пущай нож. Тогда ножиком тык и все… я, может статься, вовсе ничего не ощутю. Глаза вон закрою себе, а открою уже в Иржениных владениях… маменьку свою там повстречаю… будем с нею сидеть под вишней и чаи распивать.
Тиана вздохнула. Маменьку она помнила плохо, но от чаев не отказалась бы, пусть и без вишни…
…тот, который смотрел извне, оценил. И его одобрение тоже причиняло боль.
— Вы не думайте, панна злодейка, я ж не глупая, небось, я ж понимаю распрекрасно, что все помрут, вот и хочу, чтоб без мучениев… — Тиана встала. — Я и до алтарю сама дойду…
Дошла, сопровождаемая взглядами недоуменными.
— И залезу… пан Матеуш, отвернитеся. И вы, пан демон, уж будьте так любезны… алтарь же ж высокий, юбки задирать надобно, а я — девушка приличная… помирать вот собираюсь… и смертушка моя пущай тоже приличною будет… а то потом еще к Иржене Благословенной не примут… скажут, что, мол, раз перед смертию на мои ноги пялилися, то и нет мне пути в ея чертоги!
