Железная звезда - Сильверберг Роберт (читать книги без регистрации .TXT) 📗
— Понятия не имею. В Александрии я впервые.
Они провели в городе всю зиму, возможно захватив и часть весны. Там, где находится Александрия, сезонные различия весьма условны. Да и течение времени для людей, вся жизнь которых состоит из одного только путешествия, почти неуловимо.
Каждый день город чем-то удивлял. Взять тот же зоосад: чудесный пышный парк, насыщенно-зеленый, что удивительно для столь засушливых краев. Его вольеры были так просторны, что обитавшему в них необычному зверью жилось не хуже, чем на воле. Наряду с африканской фауной — верблюдами, носорогами, газелями, львами, страусами, дикими ослами — здесь содержались единороги, василиски, гиппогрифы и даже огнедышащий дракон с радужной чешуей. Неужели в зоопарке подлинной Александрии были драконы и единороги? Сомнительно. А здесь — пожалуйста! Похоже, здешним неведомым умельцам все равно, что производить: мифических созданий или верблюдов и газелей. Но что ни говори, а для Гайойи и прочих горожан все жившие в зверинце существа равно мифичны. Носорог внушал им благоговейный трепет не меньший, нежели гиппогриф. Насколько Филлипс мог судить, почти все представители его эпохи из числа млекопитающих и птиц к этому времени повымирали, осталась, может быть, лишь горстка кошек и собак, однако многих воссоздали.
А библиотека! Утерянная сокровищница, вырванная из пасти времени! Громадные колонны и стены из мрамора, высокие своды просторных читальных залов, смутные извивы простирающихся в бесконечность стеллажей. Папирусные свитки на полках, ощетинившиеся семьюстами тысячами черенков из слоновой кости. Тихонько копошащиеся там и сям улыбающиеся библиотекари и грамотеи, витающие в эмпиреях.
Сплошь эфемеры, понял Филлилс. Всего лишь декорации детали миража. А свитки тоже иллюзорны?
— У нас хранится полное собрание трагедий Софокла,— заявил экскурсовод, небрежным жестом указывая на уходящие ввысь полки с текстами. После череды пожаров, последователю учинявшихся римлянами, христианами, арабами, уцелели только семь из его ста двадцати трех пьес. Неужели здесь найдутся утерянные «Триптолемей», «Навсикая», «Язон» и все прочие? А также чудесным образом добытые из прошлого мемуары Одиссея, Катонова история Рима, Фукидидово жизнеописание Перикла, пропавшие тома Тита Ливия? Но когда Чарльз спросил, нельзя ли отыскать эти свитки, экскурсовод виновато улыбнулся и сообщил, что в данный момент все библиотекари слишком заняты.
— А если я зайду попозже?
— Все может быть,— опять улыбнулся гид.
«Собственно, какая разница? Даже если этим людям удалось вернуть пропавшие античные шедевры, каким же образом я их прочту? Древнегреческий мне не знаком».
Жизнь в городе била ключом. Потрясающе красивые места: вся красная от парусов обширнейшая гавань, широкие прямые улицы, проложенные строго с севера на юг и с запада на восток, белокаменные дворцы богов и правителей, от которых едва ли не со звоном отскакивал солнечный свет. Бесстрастные торговцы на базаре горланили на полудюжине загадочных наречий, предлагая эбеновое дерево, фимиам, нефрит, леопардовые шкуры... Гайойя купила драхму [30] душистого парфюма в изящно заостренном стеклянном флакончике. Заклинатели, фокусники и каллиграфы зычно зазывали прохожих, выклянчивая минутку внимания и горстку монет за труды. Связанных между собой рабов заставляли напрягать мышцы и скалить зубы, оголять груди и бедра, дабы привлечь потенциальных покупателей. Обнаженные атлеты в гимнастическом зале метали копья, диски и с ужасающим рвением состязались в борьбе. Подскочил один знакомый Гайойи, Стенгард, подарил ей золотое ожерелье, каковым не побрезговала бы и сама Клеопатра. Через час Гайойя его потеряла, а может, и передарила, пока Чарльз на что-то отвлекался. На следующий день она купила другое, даже лучше. Каждый мог иметь сколько угодно денег, только попроси, словно они брались прямо из воздуха.
«Да-а, здесь почище, чем в кино».
Премьера каждый день, и пусть сюжет не блещет, зато настолько потрясающие спецэффекты, такое скрупулезное внимание к деталям. Мегафильм, бесконечная всеохватывающая постановка, в которой задействовано все население Земли. Все так непринужденно, словно смотришь фильм, не думая о том, что создавался он несметным множеством закадровых специалистов: операторов, звукорежиссеров и костюмеров, декораторов и электриков.
Все ощущалось будто наяву. Так наяву и есть! Вот, скажем, если прыгнуть с верхотуры маяка, наверняка же разобьешься. Хотя, наверное, навеки не помрешь: у них ведь точно есть какой-то воскресительный приемчик, вопрос лишь в том, захотят ли применить. Похоже, смерть как основной движущий фактор ныне отсутствует в жизни людей.
Днем они с Гайойей осматривали достопримечательности, а вечером развлекались — когда в гостинице, когда в прибрежных виллах, а временами во дворцах знати в компании все тех же: Хоука и Гекны, Арамэйна, Стенгарда, Шелимира, Ниссандры, Асока, Афонсо, Протея... Во время этих сборищ на каждого приходилось пять—десять эфемеров, выступавших в роли слуг, затейников или даже суррогатных приглашенных, раскованно и даже с наглецой игравших роль хозяев. Свой статус Чарльз определял как промежуточный. Определенно, к нему относились с учтивостью, коей никто и никогда не удостоит эфемера, однако некая снисходительность, сквозившая в общении с ним, ясно давала понять: никто его не воспринимает своим. То, что он любовник Гайойи, безусловно, придавало ему веса в их глазах, но это мало радовало, ведь очевидно, что ему навеки суждено быть среди них курьезом, забавной ископаемой диковиной. К тому же он заметал, что к Гайойе, несомненно принадлежавшей к их роду-племени, они относятся словно к чужой, как будто она правнучка лавочника, затесавшаяся к Плантагенетам. Часто она с большим опозданием узнавала о самых развеселых вечеринках; на ее кипучие приветствия друзья отвечали гораздо прохладнее, а порой он был свидетелем тому, как Гайойя по крупицам собирала какую-то сплетню, каковую ей не удосужились сообщить целиком. Может, все потому, что она сошлась с ним? А может, наоборот: она выбрала его как раз потому, что и сама им всем не ровня?
По крайней мере, благодаря своей ископаемосги он без проблем мог поддержать беседу на вечеринках. Расскажи про войну, просили окружающие, расскажи про выборы. Про деньги. Про болезни. Им хотелось знать все, впрочем, слушали не особо внимательно — их глаза быстро тускнели. Он живо описывал им транспортные пробки и политические проблемы, дезодоранты и витаминки-драже. Рассказывал о сигаретах и газетах, метрополитенах, телефонных справочниках, кредитных карточках и баскетболе. «А ты сам из какого города?» — спрашивали они. «Из Нью-Йорка»,— отвечал он. «А из когдашнего? Ты вроде говорил, семнадцатый век, да?» — «Двадцатый»,— поправлял он. Они переглядывались и кивали. «Обязательно надо соорудить,— говорили они.— Всемирный торговый центр, Эмпайр-стейт-билдинг, Ситикорп-центр, собор Святого Иоанна Богослова — просто чудесно! Стадион "Янки". Мост Верразано. Мы все это сделаем. Но сначала — Мохенджо-Даро. А потом, пожалуй, Константинополь. В твоем городе жило много людей?» — «Семь миллионов,— отвечал он,— Причем только в пяти центральных районах». Они кивали, любезно улыбались, отнюдь не устрашенные числом. Им что семь, что семьдесят семь — безразлично. Просто наплодят сколько угодно эфемеров. Но... насколько хорошо у них получится? Он ведь не мог в полной мере судить по Александрии и Асгарду. В здешнем зоопарке у них единороги и гиппогрифы, живые сфинксы шастают по помойкам, и его это не особо смущает. Эта их причудливая Александрия почта совершенна в историческом плане, а то и лучше. Но как печально, как неприятно будет, если в вызванном из небытия Нью-Йорке Гринвич-Виллидж окажется в центре, Таймс-сквер — в Бронксе, а сами ныойоркцы, спокойные и вежливые, будут изъясняться со слащавым акцентом саваннцев или новоорлеанцев. Перед этим народом раскрыто все необъятное прошлое, им есть из чего выбирать: Ниневия, Мемфис фараонов, Лондон Виктории, Шекспира, Ричарда Третьего; Флоренция Медичи, Париж Абеляра и Элои-зы или Луи Четырнадцатого, Монтесумов Теночтитлан, Атау-альпов Куско; Дамаск, Санкт-Петербург, Вавилон, Троя. Опять же города вроде Нью-Чикаго — грядущие для Чарльзовой эпохи, но старина глубокая для них. При таком богатстве, такой безграничности выбора даже грандиозному Нью-Йорку еще долго ждать своей очереди. И будет ли он еще среди этих людей, когда они соорудят Нью-Йорк? Быть может, Чарльз им к тому времени наскучит и будет возвращен туда, откуда взят? Или, того гляди, он просто постареет и умрет. Ведь даже здесь, как он подозревал, он мог внезапно умереть. Хотя пока что вроде бы никто не умер. Неизвестно. Чарльз осознал, что в общем-то он ничего толком не знает.
