Времена Амирана (СИ) - Голубев Сергей Александрович (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
Пафнутий умел многое. Он мог вызвать дождь. Или прекратить дождь. Это вообще просто, этому учат на первом курсе, и если у кого это не получается, тот просто отсеивается за полным отсутствием магических способностей. Поскольку таковые есть далеко не у всех. Да сами проверьте при случае, есть ли они у вас. Вполне возможно, что и нету.
Да, воздействовать на погоду Пафнутий мог. И если бы сейчас пошел дождик, то ему не понадобился бы зонтик, чтобы сухим добраться до дома. Но дождя не было, как не было и понимания того, где же он, этот дом. Ну вот, еще Пафнутий, например, мог немного лечить. Ну, не так, конечно, как настоящий, профессиональный лекарь, но все же… Он мог залечивать некоторые болячки, ликвидировал бородавки, зубы после его заговора прекращали болеть и не болели дня два, потом, правда, все равно надо было идти к стоматологу, ну, или к кузнецу, который, как известно, тоже может своими щипцами вырвать больной зуб, прихватив, правда, порой и соседний — здоровый. Он мог остановить кровь, правда, при условии, что кровотечение не сильное. В этом отношении с ним мог поспорить обычный бинт. Было и многое другое, что недоступно нам, но что мог и умел Пафнутий. Коронным же его номером было умение зажигать огонь. Вот тут ему не было равных. Он мог без помощи прочих подручных средств дать прикурить, да так, что и нос, бывало, не обожжет у курильщика. Мог зажечь самые сырые дрова в самую сырую погоду. Мог и больше, но это уже было опасно для окружающих, и Пафнутий воздерживался от демонстрации своих способностей.
И ничего из всего обширного арсенала знаний и умений, вложенных в него природой и учителями, не могло помочь ему в таком простом деле, как поиск дороги к дому.
***
Итак, Пафнутий решился положиться на удачу, и двинулся в том направлении, которое ему подсказало чутье. И вот, то ли чутье оказалось никуда не годным, то ли удача отвернулась от молодого волшебника, но после, наверное, получаса блужданий по темным проходным дворам, он вышел на какую-то улицу. И эта улица, изредка и неравномерно освещаемая фонарями, оказалась ему совершенно не знакома. Надо сказать, Пафнутий вообще довольно плохо знал Миранду. Устроившись у дяди в аптеке, что он и сделал сразу же по прибытии в город, Пафнутий тут же включился в работу, и у него просто не было времени для знакомства с тем местом, в котором ему выпало отныне существовать. Он хорошо знал дорогу от аптеки до общежития, ну, и обратно, соответственно. В остальном же…
Поэтому, выйдя на улицу и встав перед дилеммой: направо ему повернуть, или налево, Пафнутий махнул на все рукой и свернул налево. Хотя, разумеется, мог свернуть и направо. И тогда история, как его личная, так и всех остальных жителей, как Миранды, так и всего Амирана, от последнего дворника до царя Бенедикта включительно, пошла бы совсем по другому. И, возможно, рассказывать было бы просто не о чем.
***
Но Пафнутий сделал свой выбор. Он повернул налево.
Глава 3
Давным-давно, задолго до нас с вами, задолго даже до всего того, о чем тут повествуется, древними мудрецами была сформулирована мысль, в упрощенном переводе сводящаяся к тому, что наши мечты и самые потаенные желания страшны тем, что иногда сбываются.
В жизни любого из нас, если хорошенько покопаться в собственной памяти, обязательно найдется хотя бы одно подтверждение этой давней мудрости. Да что далеко ходить: взять хотя бы того же царя Бенедикта, папу Ратомира, стоящего сейчас над телами Геркулания и его противника. Был когда-то, хоть и трудно в это поверить, Бенедикт юн — не старше нынешнего Ратомира, и был он отчаянно влюблен. А предметом его страсти была не менее юная танцовщица из труппы бродячего театра, посетившего между делом и Миранду.
Ах, как она была прекрасна! — эта юная звезда. Все в ней — и лицо, обрамленное копной пышных черных волос, и голос, которым она так восхитительно пела свои незамысловатые песенки, и тело — стройное, гибкое, подвижное, — все в ней было необыкновенно, было чудесно и, ну, что там говорить, просто отпад! Если бы Бенедикт учился немного лучше и сумел бы освоить азы стихосложения, над чем безуспешно бились его учителя… ах, если бы он умел! Какие вирши бы он сложил в честь той, что лишила его покоя и целиком заняла все его мысли и мечты!
И ни она — как же ее звали? Зара?.. Зарина?.. А! Зарея — вот как ее звали, — так вот, ни эта самая Зарея, ни Бенедикт не надеялись, что им дадут возможность соединиться. Ну, это же понятно! И Бенедикт в своем воспаленном мозгу вынашивал планы побега из дворца, вдруг ставшего для него тюрьмой. Он мечтал, как они с любимой и всем прочим составом ее коллег, покатят в их фургончике навстречу восходящему солнцу. Взявшись за руки, вместе, всегда и повсюду вместе, на всю жизнь. До самой глубокой старости и смерти в один страшно далекий, отсюда не видный, час.
И, глядишь, чем черт не шутит, так бы оно и случилось. И стал бы юный принц героем поэм и баллад, распеваемых бродячими менестрелями по кабакам и трактирам. Но не вышло. Узнал об этих смелых планах его отец — Эдуард. Узнал не от кого-нибудь, а от ближайшего наперсника сына, того, через кого влюбленные обменивались посланиями и планами. А звали этого негодяя и предателя, спасшего бедного, глупого, влюбленного Беню от самой большой глупости в его жизни, Куртифляс. И был этот самый Куртифляс — совеем еще пацаненок, живая игрушка юного принца — уже и тогда достаточно умен и прозорлив, чтобы понять, чем лично ему грозит осуществление мечты его молодого хозяина.
Так что не вышло ни черта из этой затеи. В ту же ночь исчез куда-то шатер с главной базарной городской площади, а Бенедикт неделю просидел под замком в своей спальне, обливаясь слезами и отказываясь от еды до тех пор, пока, наконец, не проголодался.
Так, а в чем же мораль, спросите вы. А через много-много лет, когда давно уже не было Эдуарда, а страной вовсю правил совсем уже не юный царь Бенедикт, Миранду вновь посетила та самая труппа того самого бродячего театра. Узнав об этом — и не от кого-нибудь, а от того же самого Куртифляса, — Бенедикт, с помощью все того же шута, тайком, инкогнито, переодевшись во что-то совсем себе не свойственное и потому никем не узнанный, посетил этот передвижной очаг культуры.
Зарея — предмет его юношеских грез — уже давно не выступала. Теперь она была кассиршей, администратором, поваром по необходимости. Жила она за кулисами и, попав туда, Бенедикт увидел предмет своего обожания.
Это была рыхлая, грубая баба, чем-то отдаленно напоминавшая Горгоновну, но без ее воспитанности и интеллигентности. Голос ее стал каким-то неприятно визгливым, напоминая скрип несмазанных петель. Волосы поредели и обвисли, а запах изо рта был бы просто отвратителен, если бы не перебивался запахами табака и вчерашнего перегара.
И долго потом Бенедикт с содроганием представлял себе, что же за жизнь была бы у него, буде сбылись бы его юношеские мечты и планы.
Так давайте же выпьем за то, чтобы не все наши мечты осуществлялись!
1
На несколько бесконечно долгих секунд все замерло. Замер, скособочившись в нелепой позе, Геркуланий. Замер этот тип — его противник, с выражением глупого удивления на лице. Замер и Ратомир, с по-прежнему воздетой над головой доской. Замер бег времени, и звезды остановились, и звуки исчезли, а слышное вдалеке невнятное бормотание капель, падающих откуда-то на землю, не нарушало, а только подчеркивало эту мертвую тишину внезапно остановившегося мгновенья.
Первым рухнул этот, Бычара, как назвал его хозяин кабака — это Ратомир только что вспомнил, и обретение этим человеком имени, как ни странно, совпало с концом его земного существования. У него подломились колени и он упал, некрасиво и нелепо, с тем звуком, какой издает куль с картошкой, сброшенный с плеч несшего его грузчика. Следом, прямо поверх поверженного противника упал и Геркуланий.
Упала доска из рук Ратомира. Доска сделала свое дело, для которого, видимо, и была предназначена когда-то изначально, сама не подозревая об этом. Доска упала, а Ратомир остался стоять, закрыв ладонями лицо и зажмурив глаза. Отчаяние было настолько сильно, что он и сам готов был рухнуть на эту, испачканную кровью, землю заднего двора кабака с пророческим названием. И только пришедшая внезапно, вместе с воздухом, который он, наконец, вдохнул в себя, мысль о том, что Геркуланий может быть еще жив… жив, ну конечно, жив! Жив, и только ранен. Эта мысль вернула его к жизни и вернула ему силы.
