Не все карты можно прочесть... (СИ) - Еналь Варвара Николаевна (мир бесплатных книг txt) 📗
Поначалу Лиса терялась и рыдала вместе с братьями, когда те заходились в неуемном крике. Но после, в конце концов, поняла, что надо делать. Больше всего мальчишки вопили, когда были голодны. И тут оставалось только одно - пристраивать обоих в вместительную корзинку и тащить к матери, грудное молоко, понятное дело, было только у нее. Лопали близнецы хорошо и справно, надували щеки, круглели от сытости и тут же засыпали прямо у материнской груди. И вот тут надо было ловить момент и быть настороже. Тихонько перенести их в корзинке в хату и смотреть в оба, чтобы трехлетний Дагур не нарушил их покоя.
Потому Дагуру в ту пору доставались лишь подзатыльники и оплеухи. Со временем он научился забираться в угол за печью и молча играть чурочками, строить хаты и мостики, проводить веревочками дороги. У него была пара лошадок, которых ему вырезал из дерева еще отец, и несколько маленьких деревянных повозок для этих лошадок. И еще несколько простеньких домиков, тоже из дерева. Вот этим всем Дагур и играл.
За ним тоже надо было приглядывать Лисе, но тут было уже проще. Вовремя дать каши, пирога или сушеных яблок. Вовремя налить молока да вовремя отвесить оплеуху, чтобы не баловался. Тут много ума не надо было.
Зато близнецы требовали к себе очень много времени. Самое худшее начиналось тогда, когда мать была далеко - на поле или уезжала в город. Тогда накормить малышей не получалось, и они устраивали такую битву, что у Лисы опускались руки и заканчивалось терпение. Дети орали в унисон, дрыгали ногами, выпутываясь из пеленок, и столько праведного возмущения было на их крошечных красных личиках, что Лиса терялась и не знала, что делать.
В один из таких моментов к ней и пришла на помощь соседка, старая бабка Тигунья. Она зашла в хату и ласково заговорила:
- Да что ж тут такой крик стоит-то? Это ж кто деточек обижает-то? Что, мамка ушла, и некому титьку дать деточкам? А ну, давай-ка посмотрим, что тут у нас?
Бабка наклонилась над близнецами, не переставая приговаривать о голодных деточках. Ловко так поменяла пеленки обоим, а голос ее все звучал и звучал, как говорливый ручеек. Мальчишки удивленно притихли, вытаращились на нее, как будто человека первый раз в жизни увидели. А бабка Тигунья подхватила один сверток, повернулась к Лисе и велела:
- А ну-ка, Лиса, есть у тебя платок большой да удобный? Принеси-ка его сюда.
Лиса кинулась в материнскую горницу, к сундуку, стукнула крышкой, перерыла одежду. После бабка ловко примотала одного из братцев в платок к Лисе. Велела:
- Теперь можешь ходить по дому, делать что-то. Мальчишка пригреется у тебя да и уснет. А там и мать приедет, накормит их.
Второго малыша бабка примотала к себе. После села за материнскую прялку, что стояла тут же, около большого стола - мать каждый вечер сидела за ней и пряла шерсть. И вот, бабка уже тянет скрипучим голосом песню и плетет нить. Медленно раскачивается, и удивленный Дагур, вылезший из своего угла, пялится на нее широко раскрытыми глазами и сосет палец от удивления.
После этого Лиса поняла, что братцам нужна не только еда, но и человеческое тепло - так пояснила бабка. Потому и старалась привязывать к себе платком то одного братика, то другого. И накрывали Лису странные и непонятные ощущения, когда малыш, свернувшийся калачиком, дремал у ее груди, и она чувствовала, как бьется его сердце, как ровно дышит крохотный носик. Ей вдруг стало казаться, что ничего теплее и лучше не бывает в жизни, чем тепло двух родных братиков, которые так зависели от нее.
И еще одну вещь открыла в те времена для себя Лиса. Она поняла, что человеческие слова ничуть не хуже человеческого тепла. Добрые слова, которые можно произносить для своих братиков. Что от этого наступает покой и радость, что мальчишки слушают их, и им это очень нравится.
Лиса знала, что за братьев всегда была в ответе, с того самого дня, когда мама сунула их в руки и велела присматривать. Никто не снимал с Лисы эту ответственность, да она и понимала, что никто не снимет. Есть ноши, которые будут с нами всегда, где бы мы не находились, что бы с нами не случалось.
И потому Лиса неслась в непроглядную, страшную темноту ночи, оставляя за спиной уютную палатку, лежащего без сознания Набура и двух могущественных колдунов Саена и Птицу. Они не поймут ее, вряд ли они знают, что это такое - когда рядом с твоим сердцем сопят два крохотных человечка и надеются, что ты защитишь, поможешь, накормишь и согреешь.
Несколько дней Лиса двигалась совершенно одна по тракту. Она решила, что если теперь защищать ее некому, то лучше путешествовать ночью. Так меньше встречается на дороге подозрительных и охочих до чужих карманов, незнакомцев. Потому что мало кто осмелится ехать по тракту в темноте, мимо угрюмых лесов и заброшенных пустошей, на которых возвышаются серые, покривившиеся от времени обелиски - то ли надгробные камни, то ли остатки древних храмов. Лиса понимала, что, возможно, в этих местах обитает смерть. О ней слишком красноречиво говорили округлые верхушки валунов и горбатые ровные курганы. Когда-то тут совершались страшные битвы - или разбойничьи нападения, пойди сейчас, разбери. И духи умерших, переполненные жаждой мщения, только и ждут удобного момента, чтобы отомстить живым.
Но Лиса так же хорошо понимала, что есть живые, которые будут пострашнее умерших. Живые, от которых сложно будет убежать и укрыться. Потому все-таки днем отсиживалась на курганах, среди высокой и все еще зеленой, не смотря на холод, травы, в колючих кустах, на которых ржавыми пятнами темнели остатки листьев. Пряталась в неглубоких овражиках и рытвинах. Лошадка ее жевала траву и дремала, да и Лиса тоже позволяла себе отдых, понимая, что в эти гиблые места вряд ли кто сунется по доброй воле.
На пути ей попадались деревеньки и даже один раз приграничный городок, маленький и грязный. Пришлось съехать с тракта и обойти его, делая большой крюк через осиновый лес и длинный овраг с узким ленивым ручьем. Лиса могла хорошо ориентироваться в темноте - сказывались все-таки предрассветные хождения за картошкой и ягодами. Да и лес она понимала иногда гораздо лучше, чем людей. Тут все было открытым, честным и искренним. Об опасности всегда предупреждали птицы, животные чужих опасались и не трогали, главное самой их не трогать. А людей в этих своих ночных путешествиях Лиса не встречала ни разу.
Зато устраиваясь росными утрами на ночлег и оглядывая очередные безлюдные курганы, Лиса слишком явно чувствовала смерть. Она становилась ее соседкой, товаркой. Неизменной спутницей, с которой иногда даже можно было побеседовать. И Лиса беседовала. Она знала еще с детских лет, что перед Смертью все равны, нет любимчиков и особенных. Для каждого уготован свой час, и это уравнивает раба и его господина, женщину и мужчину, ребенка и старика. Со Смертью не поспорит никто. Можно постоять рядом с ней и почувствовать ледяное дыхание, вот как Набур совсем недавно. Можно прикоснуться и ощутить ужас полного отсутствия жизни. Но договориться - никогда. Никому еще не удавалось заключить договор со Смертью.
И об этом молчали курганы и обелиски, это чудилось в вороньих криках по утрам у дороги, об этом слишком часто думала Лиса. Ей очень хотелось надеяться, что ее время еще не пришло, что Смерть не придет за ней, да и братья тоже будут жить.
Спустя четыре дня пути - или четыре ночи, если уж говорить точно - Лиса добралась до трех деревень, расположенных на широкой, немного вогнутой равнине, куда стекали с высоких холмов многочисленные ручьи и собирались в круглые блестящие озерки. Тракт пролегал между этими деревеньками, ровненько отмеряя две по правую сторону и одну по левую.
Но глядя на мокрые соломенные крыши и потемневшие доски забора, Лиса поняла, что не сможет проехать этим путем. Деревни окружал отряд воинов-рыцарей, и правильным кругом горели высокие костры, поднимая в небо черный дым. Поникшие и отяжелевшие от дождя узкие черные флаги не оставляли сомнений - людей в деревнях поразила красная лихорадка, потому никого не впускают и не выпускают.
