Нашествие теней - Джонсон Оливер (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
Приближающиеся шаги вывели Фарана из задумчивости. Он понюхал воздух: идущего еще не было видно, но Фаран и на таком расстоянии чуял живую кровь. Вскоре перед ним явился Голон, словно вызванный мыслями своего господина.
— Итак? — спросил князь.
Голон, покачав головой, без приглашения опустился на стул. Из всех живых только он один мог позволить себе такую вольность.
— Жрецы обыскивают Нижний Город. Можно подумать, что у беглеца нет запаха: мы обшарили все дома около храмов, и целые, и разрушенные — никого.
— Оба храма участвуют в поисках, а он все-таки ускользает от нас! — Фаран встал с трона и стал шагать по каменному полу. Резко остановившись перед Голоном, он спросил: — Как ему удалось уйти из храма, прежде всего?
— Он выпрыгнул в окно, — пожал плечами Голон, — и ему повезло: он ухватился за что-то и спустился вниз.
— Ступай опять туда — и ищите до рассвета, если нужно. Братья помогут вам.
— Братья? Жрецам Ре это не понравится.
— Сами виноваты — не надо было упускать этого человека! Ступай скорее — времени у нас в обрез. — Слюна пузырилась на потрескавшихся губах Фарана — он с трудом сдерживал себя.
— Слушаюсь, мой господин, — прошептал, вставая, Голон, напуганный злобой в голосе своего хозяина.
— Помни: он должен быть найден.
Князь посмотрел вслед Голону. Вот еще один пример падения авторитета: даже самый преданный слуга начинает задавать вопросы. А что, если вампиры и впрямь убьют кого-нибудь из переметнувшихся жрецов Ре, ищущих убийцу Вараша? Пора, пора уносить ноги из Тралла. Предатели из храма Ре, такие как Вараш, сослужили ему хорошую службу — пусть напоследок послужат ему своей смертью. А если жреца не найдут? Тогда, возможно, придется уходить этой же ночью. Надо сделать распоряжения.
— Калабас!
— Да, господин?
— Пошли стражников в храм Сутис и вели им привести сюда девушку.
— Да, господин.
— Дай им с собой золота — сотни монет хватит, — и пусть скажут верховной жрице, чтобы не ждала девушку обратно. За это я и плачу.
Калабас низко поклонился и скрылся, пятясь, во мраке. Фаран снова опустился на трон. Нынче ночью он наконец получит ее. Сколько раз томился он над этой молочно-белой шеей, сдерживая себя в последний миг. Но в эту ночь все будет иначе. В эту ночь он напьется ее крови — это будет достойное прощание с городом. Легкая улыбка предвкушения заиграла на губах Фарана. Возможно, все еще обернется к лучшему.
ГЛАВА 7. ДВОРЕЦ УДОВОЛЬСТВИЙ
Ночь завладела Траллом — она ползла на улицы из подвалов и склепов, проникая в каждую щель, словно неудержимый прилив. Все больше и больше живых мертвецов вылезало из темных нор, где они спали днем, и присоединилось к своим братьям и сестрам — шуршали их заплесневелые покровы, и черная кровь медленно струилась по оцепенелым телам. Велика была их жажда — ведь новая, бесповоротная смерть ждала их, если они не напьются живой крови до захода луны.
Однако тех, кто явился на храмовую площадь, ждало разочарование: осужденных в колодках уже высосали досуха. С животными стонами обманутых ожиданий опоздавшие разбежались по городу, нюхая воздух в поисках домов, где есть живые.
С далеких Палисадов надвигалась гроза. То и дело сверкала молния, и вампиры, застигнутые на открытом месте, застывали в ее белом свете, защищая руками глаза, а после спешили дальше, зная, что скоро молния загонит их под землю, положив конец охоте.
Кроме вампиров, на улицах не было ни единой души. Брошенные сторожевые костры, под вечер ревевшие вовсю, теперь угасали. Часовые на стенах замкнулись в своих темных караульных башнях, не зная, куда смотреть: на окутанную туманом равнину или назад, где того и гляди кто-то начнет скрестись у двери, жалобно выть и хрипло молить о глотке крови, об одном-единственном глоточке...
Но было в городе одно место, где ночи не оказывали привычного ей почтения. Большой дом, стоящий за высокой стеной на улице, идущей от храмовой площади, весь сиял огнями. Во дворе его тысяча фонарей с фитилями, пропитанными летой, мигала в холодном воздухе, своим ароматом рассеивая сернистый болотный смрад, заполнивший город; огни светили так ярко и приветно, что вампирам должно было казаться, будто солнце скорее взошло, нежели село. Они далеко обходили это место, шипя, если свет колол их слабые глаза раскаленными иглами.
Здание могло быть большим особняком, но почему-то было видно, что это не жилой дом, а торговое заведение либо место паломничества. Серые стены из местного гранита, поросшие мхом и лишайником, ограждали мощенный гравием двор и обширный сад. Само здание состояло из трех этажей — первый был сложен из гранита, но два верхних, из оштукатуренного дерева, с годами совсем обветшали. Деревянные балконы, поддерживаемые деревянными же консолями, и спереди, и сзади угрожающе нависали над двором и садом. На них тоже горели фонари, а окна за яркими занавесками светились еще веселее. Края черепичной крыши, покоробившейся от возраста, свисали низко над верхним этажом. Изнутри слышался переливчатый смех, усиливая исходящий от дома дух веселья и бесшабашности.
В жаровне под портиком пылал огонь, разгоняя ночной холод. За ним распахнутые настежь кедровые двери вели в зал футов тридцати высотой, со стропилами под потолком. Вдоль его стен в два яруса шли галереи, куда выходили двери верхних комнат с балконами. В ярком свете сияли краски заморских ковров, напоминающих цветущие весенние луга. Низкие столики, уставленные великолепной серебряной посудой, располагались вокруг возвышения в центре зала. Рядом с ними помещались ложи с мягкими подушками всех цветов радуги: коралловыми, синими, желтыми, пурпурными, густо-красными. Теплый и яркий, этот дом, единственный во всем городе, дышал жизнью, и его сердце буйно стучало.
Напротив входа стояла статуя мускулистого обнаженного мужчины, изваянного столь искусно, что ее мрамор казался умащенной маслами кожей. Мужчина стоял на коленях, отклонившись назад. Ниже пояса его обвивала не ткань, как того требовало бы приличие, но другая фигура, женская: ногами она оплела его бедра, руками обнимала его за плечи, лоном приникла к его приподнятым чреслам, голову в экстазе откинула назад.
В зал вошел старик, шаркая туфлями по мягкому ковру. Одной рукой он придерживал полы одежды, в другой нес лютню. Старика звали Фуртал, и он был рабом, который исполнял здесь обязанности музыканта и певца. Когда-то он считался любимым поэтом Иллгилла, но это было семь лет назад, до битвы. Потом судьба обернулась к нему суровой стороной, как к большинству любимцев Иллгилла, но Фуртал, в отличие от своих товарищей по несчастью, остался жить. И, как видно, ценил свою удачу, ибо его лицо никогда не оставляла кривая усмешка, готовая смениться хохотом. Проходя мимо статуи, он привычным жестом потрепал женщину по заду и осторожно присел на край низкого помоста как раз под ее ягодицами. Сев, он принялся настраивать свой инструмент. При этом он устремил задумчивый взгляд на статую, и белизна его глаз обличила его полную слепоту. Он взял несколько аккордов и, удовлетворенный звучанием, начал подбирать на своей грушевидной лютне какой-то мелодичный мотив. Потом запел чистым и звонким, как у юной девушки, голосом, обнаружив этим, что семь лет назад лишился не только зрения, но и мужского достоинства. Его пение вызвало эхо под потолком и в боковых коридорах.
В песне говорилось о ветреной прелестнице, вспоминающей забавы на берегу летней реки и на сеновалах, где кружится по свету мошкара.
Ах, любовь, вернись ко мне,
Вернись в мои объятия.
Светит нежная луна,
Негою душа полна.
Синий вечер чист и свеж,
Аромат струится ввысь,
Так приди же вновь ко мне,
Словно вихрь, ко мне ворвись.
Старик оборвал песню на высокой звенящей ноте — словно пальцем провели по краю бокала — и стал бренчать унылые нисходящие гаммы, повествующие о гибели любви и надежды, — они были когда-то, но теперь их больше нет.
