Вавилонский голландец - Гарридо Алекс (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗

– Не складывается! Ни хрена его не спасает! Вот он был здесь. Все видел. И что? Убежал, спрятался обратно в свою серую жизнь и не вернется! А насчет этой французской книжки… Ладно, литературной ценности не представляет. Но ведь вы говорите, издание начала двадцатого века? Стало быть, для коллекционеров уж точно ценность имеет. Продавать эти книги можно, и за неплохие деньги! А вы – камин топите.

– Дружище! Насчет того, чтобы продавать, – я ведь не книготорговец. Я капитан корабля-библиотеки. А насчет Артема… Вернется или не вернется… Это мы в октябре узнаем. Когда прочитаем пятьдесят вторые слова в письмах.

Александра Тайц

Миллион островов

– …и на каждом из островов живут люди. Некоторые острова совсем близко, до других неделю плыть. Или месяц даже. И между островами ходит корабль. Вечно. Огромный корабль. Как дом.

– Называется «Титаник».

– Да ну тебя, – отмахнулся Олаф, – на этом корабле лежат все книги, которые написали на островах. Все-все. Детские книжки, философские трактаты, учебники грамматики, книги по физике, археологии. Когда корабль пристает к острову, все люди выходят на пристань…

Эйлин подняла голову от толстого тома.

– Олаф, я хочу закончить. Я голодная. Давай я быстренько допишу, а потом мы пойдем к Кракену, и ты мне расскажешь, что было дальше?

– Сейчас, это одна минута. Я тебе за это коктейль куплю с креветками. Так вот…

– Если коктейль, тогда ладно. Ну-ну, выходят они?..

– Выходят они на пристань, и у каждого в руках книжки. Которые они понаписали, пока корабль плавал. Люди поднимаются на корабль и идут в библиотеку. Там огромная библиотека, в семи измерениях. Гораздо больше, чем корабль. Каждый подходит к библиотекарю, отдает свои книжки, а взамен получает другие – те, которые написали на других островах. Все садятся и читают. А библиотекарь расставляет принесенные книги по местам.

– Лампы у них горят…

– И пахнет книгами, пылью и солью. Когда все всё прочитают, корабль уходит дальше. И так будет продолжаться вечно.

– Лучше бы айпи-пакетами обменивались, – цинично закончила Эйлин. – Теперь помолчи немного, мне осталось заключение. Как лучше «золотой век» писать – по-французски или по-английски?

– По-французски. Будешь пижонка.

– Угу. Стало быть, на излете ége d’or d’illustration элегантная легкость модерна сменяется декоративной вычурностью. На смену динамике, живости и анатомической точности героев Эгельберта приходят статичные нильсеновские принцессы, похожие на инопланетных насекомых, заключенных в янтарь бессмысленно сложных узоров…

– Не любишь ты Нильсена.

– Терпеть не могу. Слушай, все, не могу больше, пойдем поедим, а вечером я хлопну портвейна и допишу заключение. Нельзя такое на трезвую голову писать.

Эйлин кинула в сумку ноутбук, связку ключей, четыре разноцветных ручки и блокнот и начала собирать разбросанные по столу книги.

– Олаф, есть хочется. Дай мне это сюда, я хочу все сдать.

– Мгм, – Олаф уткнулся носом в один из толстых альбомов, – мгм… Хочешь – сдай.

– Но мне нужен этот альбом, я его на день брала, он из запасника. О-олаф!

– Смотри-ка, – Олаф повернул к ней альбом, – смотри, какая русалочка!

– Какая? Ах эта. Да, я ее тоже люблю. Морская лошадка, да? Вот эти рыбьи глазки меня просто с ног сшибают. И жабры, ты смотри, у нее же настоящие жабры! Вот фантазия была у дядьки!

На полосной иллюстрации была русалка, то ли спасающая, то ли, наоборот, топящая пухлого младенца. Настоящая русалка, совершенно непохожая на эротические викторианские фантазии (розовые грудки, зеленые кучеряшки, капризные губки розочкой). У этой русалки был рыбий рот, полный острых зубов, круглые немигающие глаза и длинное тело с маховыми плавниками на уровне бедер. И роскошный хвост. Она протягивала руки с перепончатыми пальцами к невезучему младенцу, пытаясь схватить его за подол белой, колышашейся в воде, рубашечки. Русалкины волосы тянулись за ней морской пеной. Страницы в альбоме пожелтели, но акварель, тем не менее, казалась совсем живой. Страшной.

Внизу мелким шрифтом было напечатано: «Эдмон Дюлак. Из цикла иллюстраций. Произведение неизвестно. Время создания неизвестно. Ранее не публиковалось».

– Фантастическая какая подпись, – улыбнулась Эйлин. – Надо же. Пойдем?

Олаф, не отвечая, продолжал рассматривать картинку. Вид у него был озадаченный.

– Чего?

– Да понимаешь, я ее видел раньше. Это наша русалочка, она у нас дома жила.

– Угу, в ванной. Давай сюда, я сдам книжки и пойдем наконец есть. А ты мне будешь рассказывать про русалку.

У Кракена было пусто. Слишком рано для обеда, слишком поздно для ланча. Олаф с удовольствием наблюдал, как Эйлин уплетает креветки.

– И что русалочка?

– Просто у нас дома, точнее у бабушки, на стенке висела очень похожая русалка. С рыбьими глазами и всем остальным. Только она была тушью. Причем рисунок как будто из блокнота вырван. Или из путевого журнала. Там сбоку текст немножко был виден.

– Словно путешественник какой-то ее увидел и зарисовал, да?

– Именно. У бабушки было несколько таких картинок, в разных частях дома. Кораблики, растения какие-то… На одной – кенгуру. Я когда был маленьким, их рассматривал часами. Некоторые бабушка для меня даже вынимала из рам и показывала с другой стороны. И там тоже был текст и картинки. Словно и правда это раньше был журнал. Судовой например.

– И что русалка-то?

– А. Так вот, картинку с русалкой нельзя было трогать. Как только я что-то о ней спрашивал – мол, где такие живут или как тетю зовут, – бабушка всегда переводила разговор на другое. А матери эти картинки вообще очень не нравились. И по мере того как я рос, эта русалка постепенно превращалась в тайну. Семейную.

– Скелет в шкафу!

– Ну да! Словно это наша родственница, скажем. И какой-нибудь прадедушка с ней поругался. И с тех пор с ней никто не разговаривает, но все знают, что она есть. Все кроме меня, понимаешь?.. Ну, потом я вырос, разумеется, а бабушка умерла. Дома этого больше нет, я даже не знаю, что с картинками случилось. Выкинули, наверное. Я уже в Рочестере был, когда она умерла.

– И бабушка перед смертью не прислала тебе эту картинку? И не написала письмо загадочное?

– Нет.

– А могла бы, кстати.

Олаф потер лоб, встряхнулся, как пес, и съел креветку.

– Она в маразме была последние лет десять. Под себя ходила. Какие там русалки. Но, короче, я такой русалки больше нигде не видел, ни на каких картинках. Хотя я даже одно время их собирал – все, какие находил. Этикетки, фотографии, картинки… Но везде были дурацкие бабы с хвостами. А тут вдруг вот – она. И понимаешь, тот рисунок… Он был непрофессиональный, явно технарь рисовал. С такими… пугающими подробностями. Например, средняя линия была прорисована. Точечками. И рядом схема плавника. Словно с натуры.

Эйлин погладила его по руке.

– Ну так и было с натуры. А потом ее Дюлак увидел и тоже нарисовал. И очень удачно, что именно он, потому что он никуда, кроме Англии, не уезжал. Сидел как сыч на берегу в своем Дувре. Стало быть, можно абсолютно точно определить, где она жила, эта русалочка. Может, она и сейчас там живет. Только старенькая уже. Съездим?

– Ты смеешься?

– Немножко. Но съездить в Дувр, правда, можно, вон солнце какое.

– Поехали.

– И маску возьмем. Поищем.

– И ласты. И притворимся, что мы ее родственники.

– Тогда быстро идем домой и все доделываем, чтобы в субботу на два дня слинять.

На следующий день Олаф заказал все альбомы Дюлака, которые были в библиотеке (безрезультатно). Еще через день он нерешительно постучался в дверь с надписью: «Профессор Мартенс. Факультет искусствоведения».

– Ван Дарем, – нахмурился профессор, – а я-то надеялся, что мы с вами распрощались в конце вводного курса. Вы внезапно заинтересовались золотым веком?