Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 2. К-Я - Фрай Макс
В общем, если бы пережить такой денек, как сегодня, мне довелось несколько лет назад, я бы, пожалуй, запаниковал. Но теперь дела мои обстояли не так уж скверно. Можно всю ночь бродить по городу, не рискуя остаться в одиночестве. Можно затеряться среди незнакомых любителей ночной жизни, а встретится среди них родной человечек или его точная копия – что ж, вот и славно. В леденцово-желтом свете витрин, среди праздных забулдыг, сорвавшихся с цепи студенток и насупленных ментов мне никакой морок не страшен. До рассвета продержусь, благо светает уже очень рано, а там – поглядим.
Так примерно я рассуждал, спускаясь по лестнице. По карманам (иногда я почти уверен, что «карман» и «карма» – однокоренные слова) было равномерно распределено мое скромное состояние; на груди пригрелся захваченный в последний момент паспорт: я уже привык к тому, что являюсь самой подозрительной личностью всех времен. Ни один нормальный мент не способен равнодушно взирать на мою физиономию в темное время суток. Ее вид вызывает у всякого стража общественного порядка страстное желание меня безотлагательно обезвредить, не знаю уж, почему…
Из подъезда я выходил с такими церемониями, словно под лестницей притаилась медицинская комиссия, решившая вдруг пересмотреть свое мнение касательно моей вменяемости. Дряхлый, но проницательный профессор Гнездушкин, которому я обязан белым билетом, мог бы гордиться своим мудрым решением. Мне искренне жаль, что Валерий Яковлевич не имел возможности наблюдать, как я всматриваюсь в уличную темноту сквозь дверную щель; как, присев на корточки, внимательно изучаю ботинки случайного прохожего, которого черт дернул остановиться напротив подъезда, чтобы закурить; как с облегчением вздыхаю, провожая глазами его спину; как осторожно приоткрываю, наконец, дверь и макаю в ароматную чернильницу майской ночи свой заострившийся от тревоги нос.
Первые два квартала я не шел, а почти бежал. Потом убедился, что ничего не происходит, взял себя в руки, замедлил шаг. Закурил, вытер рукавом вспотевший лоб. Придирчиво оглядел свое отражение в темной витрине ателье мод, остался вполне удовлетворен увиденным. Довольно высокий, довольно худой молодой человек (и рост, и худоба – в пределах нормы, внимания не привлекают, вот и славно). Светлая джинсовая куртка; когда-то ультрамариновые, но уже до голубизны истертые штаны – что ж, могло быть и хуже. В «Парадиз» меня, пожалуй, в таком виде не пустят, и правильно сделают: всех моих сбережений едва ли хватит на самый скромный ужин в глянцевом кооперативном Поднебесье. Зато меня охотно пустят во все остальные места; пустят, и тут же забудут, как я выглядел: в тертой джинсовой униформе ходит полгорода; таких темно-русых, не пойми как подстриженных шевелюр, серых глаз и невнятных носов – тысячи тысяч. Может, и паспорт предъявлять на сей раз не доведется – на фиг я кому-то сдался? Магическая формула «на фиг я кому-то сдался?» – делала меня почти счастливым.
Только-только я расслабился, как мои нервы снова подверглись испытанию, на сей раз – весьма дурацкому. Из-за угла мне навстречу вывернуло матерое человечище мужеского пола и, судя по первому впечатлению, чуть ли не школьного возраста. Прелестное дитя передвигалось на четвереньках и хорошо поставленным голосом возвещало: «Я – Луноход-Один! Я – Луноход-Один!» Я содрогнулся.
Если бы этому эпизоду не предшествовала вся совокупность моего свежеприобретенного опыта, я бы, конечно же, заржал. После того, как из-за угла показался еще один «четвероногий», скандирующий: «Я – Луноход-Два!», – я бы, пожалуй, начал похрюкивать, а в момент столкновения с «Луноходом-Три» (в белых, между прочим, штанах!) я вполне мог бы вывихнуть скулу. Но сейчас я оцепенел. В ушах у меня звенело, земля уходила из-под ног. Больше всего на свете мне хотелось развернуться и побежать, но колени были ватными, а в ступни словно бы впрыснули по ампуле новокаина: я только теоретически знал, что они у меня есть.
Их оказалось восемь, этих «луноходов». Моя персона их чрезвычайно возбудила: вместо того, чтобы ползти дальше, они принялись мельтешить вокруг меня, дружным хором заявляя о своем межпланетном предназначении; только порядковые номера «луноходов» не совпадали и потому сливались в некое магическое число «одисемть». Я бессмысленно таращил глаза на эту карусель, благо рассудок срочным порядком закрылся на профилактику.
В довершение всех бед из-за угла вышли еще пятеро. Эти оказались прямоходящими юнцами в недурных, к слову сказать, костюмах. Они шествовали за своими товарищами с каменными лицами индейских вождей, а теперь остановились и принялись разглядывать меня, оказавшегося в центре безумного хоровода. Позже я узнал, что таковы правила игры: тот, кто не выдержит и засмеется, должен пополнить команду «луноходов», и лишь самый невозмутимый будет признан победителем. Но пока правила игры были мне неведомы, поэтому волосы на моей шее зашевелились от ужаса. Я был совершенно уверен, что именно так и проводят свой досуг пресловутые «демоны». И решил сдуру, будто мне конец.
И тогда какой-то дремучий инстинкт подсказал мне, что единственный способ выжить среди чужаков – это быстро притвориться «своим». Я грохнулся на четвереньки, взвыл: «Я – Луноход-Девять!», – и шустро пополз к проезжей части. Невозмутимая доселе компания прямоходящих взорвалась смехом.
Когда они заржали, я сразу понял, что никакие они не «демоны», не наваждения, не плод моего больного воображения. Нормальные пацаны, выпили, небось, по бутылке пива второй раз в жизни и резвятся теперь, ставят на уши участок реальности в радиусе двухсот метров от эпицентра теплой своей компании, делов-то!
«Луноходы» тоже ржали, опрокинувшись на задницы для большей устойчивости. «Теперь вы луноходы, теперь ваша очередь», – наперебой твердили они своим товарищам. «Это не считается, он был не в игре», – дружным хором возражали те, все еще давясь остатками хохота. Я присел на бордюр, с неподдельным интересом прислушиваясь к их спору.
– Ты-то чего? – наконец спросил меня один из потенциальных «луноходов», морковно-рыжий, в сером костюме.
– А вы чего? – парировал я.
– Мы-то играли, а ты просто по улице шел.
– А я люблю играть в чужие игры, – объяснил я, поднимаясь на ноги. Движение это доставило мне неизъяснимое удовольствие, тело пело от счастья, осознав, что мною же самим сочиненная опасность внезапно миновала.
– Хочешь – присоединяйся, – предложил мне «луноход» в белых штанах. – Сейчас их очередь ползти, ты их рассмешил.
– Да нет, с меня, пожалуй, хватит, – решил я. И полюбопытствовал: – Что празднуем-то?
– Празднуем? А, ну да, у нас «последний звонок» с утра был.
– Вот оно что. Ну, удачи!
Я помахал им рукой и отправился дальше. Встряска пошла мне на пользу: настроение исправилось, давешний страх перед всем на свете куда-то подевался, метафизическая неопределенность моего положения кружила голову. Сейчас я, пожалуй, не отказался бы от приключения-другого. Слова Оллы: «У тебя все будет в порядке, лучше, чем ты сам себе мог бы пожелать», – вдруг проявились в памяти и теперь звенели в ушах. Жизнь определенно налаживалась. Я даже замурлыкал что-то себе под нос: фальшиво, но задушевно.
18. Аск и Эмбля
В скандинавской мифологии первые люди, которых <…> бездыханных и «лишенных судьбы» нашли на берегу моря боги…
До улицы имени мумии я в эту ночь так и не добрался.
Все потому, что мне на глаза попалось симпатичное кафе, где часть столиков была помещена не на тротуар у входа, а выставлена на открытой веранде под полосатым (зеленое, розовое, белое, опять зеленое) тентом. Кафе имело наглость именоваться «Венским»; такое самозванство скорее подкупало, чем раздражало. Вероятно, сей островок европейского уюта открылся совсем недавно: этот переулок я пересекал чуть ли не ежедневно и твердо знал, что до сих пор единственным увеселительным заведением здесь мог с некоторой натяжкой считаться магазин детского питания, где по утрам тусовались юные мамочки, изнывающие от тягостного однообразия своего нового образа жизни. А вот кафе, ни «Венского», ни «Парижского», ни даже «Урюпинского» какого-нибудь, тут до сих пор отродясь не было.
