Девять унций смерти - Раткевич Сергей (книги бесплатно без TXT) 📗
Вот только до острова еще добраться нужно. По воде. Вот по этой самой.
— Сапоги сними, владыка.
«И чего он прицепился?»
— Зачем?
— Затем, что ноги высохнут, а сапоги потом три дня хлюпать будут. Простудишься, заболеешь, как на своих орать станешь?
«Заботливый ты наш…»
— Штанины подверни, — скомандовал Фицджеральд, когда гномка аккуратно поставила рядом с собой свои короткие удобные сапожки.
— Страшно? — участливо буркнул он.
«О Боги! Он и в самом деле сочувствует!»
«Или издевается?»
— Нет. Не страшно, — решительно ответила владыка и отчаянно шагнула в набегающую волну.
— Ну, гномы! Никто не хочет получить то, о чем вчера так старательно просили?!
Тишина.
«Молчат».
«Не хочу идти одна. Не хочу».
«А придется… придется, владыка…»
— Ох!
Она вскрикнула, покачнулась, проклятая вода и в самом деле схватила ее, схватила и толкнула. Дружный стон с берега, вот теперь гномы и в самом деле побегут. Куда глаза глядят побегут. Да что же это такое! В этой воде нет и не может быть ничего опасного, это просто вода и все, море — это такая большая чаша, просто слишком большая чаша! Не смей меня толкать, проклятая зеленая гадина! Не смей, слышишь?!
Рядом послышался плеск, и крепкая рука Фицджеральда удержала ее от падения.
— Осторожно, владыка!
Да. Вот так, вдвоем — не страшно. Рука сильная, надежная, гадкое зеленое чудовище ее не утащит. Тэд Фицджеральд ему не позволит. Да и вообще его нет, этого чудовища. Никакого чудовища нет. Никто ее не хватал, разумеется. Просто перепугалась, дура.
«Спасибо, Тэд!» — хотелось сказать ей.
— А ты чего это… в сапогах вперся? — спросила она.
— А ты дала мне время их снять? — огрызнулся он.
— И штаны промочил…
— Ну знаешь что!
— Простудишься, заболеешь…
— Я ее спасаю, а она…
— Хлюпать будешь… сначала сапогами, потом носом…
«Боги, что я несу?!»
— Нахалка!
— Ты еще «ночь любви» потребуй, герой!
— А что, и потребую! Я же вошел в воду вместе с тобой!
— Предложение касалось только гномов, хотя ты… — юная владыка запнулась, обнаружив некую брешь. Тэд Фицджеральд был полугномом, об этом знали все.
«Сейчас потребует себе половину ночи, и что я ему скажу?»
Она замолчала и подняла на него глаза, ожидая увидеть усмешку, а он вдруг круто повернулся и быстро пошел прочь. Только брызги полетели во все стороны от его мокрых сапог. А от самого, казалось, искры летят. Попавшиеся ему на дороге гномы едва успели отскочить. На его лице застыло такое мучительное выражение, что юная гномка аж содрогнулась.
«И что я ему такого сказала?»
Она медленно пошлепала к берегу. Вода уже не казалась холодной. И страшной тоже не казалась.
«И вот за это я обещала „ночь любви“? Ну, это я погорячилась!»
— Ну что, видали? Ничего со мной не сталось! — бросила она прочим гномам нахально и весело. — И с вами ничего не станется, трусишки!
Из толпы гномов робко выбралась еще одна Невеста, потом еще… Первая подошла к воде, присела, робко коснулась набегающей волны ладонью. Ее примеру последовала вторая. К воде решительно шагнули несколько молодых гномов, потом камнем из пращи вылетела стайка ребятишек, за ними с воплями поспешали их родители. Все это с визгом врезалось в воду. И ничего не случилось. Гномы постарше ошалело стояли и сидели на мелководье, а малышня, бегая вокруг них, принялась брызгаться.
— Заболеют же, черти. Надо им какую-нить одежку на смену, — пробурчал усатый воин из людей, направляясь куда-то в сторону обозов.
А владыка вдруг села на песок и в голос истерически расхохоталась.
Она же не сказала ничего такого…
Зачем так больно? До черноты больно. До хрипа и судорог. Словно в каждую частичку тела по отравленной стреле вонзилось.
Упасть бы сейчас на мокрый песок, выть, кататься — нельзя. А потом плакать… нельзя… Нельзя и все тут! Достаточно того, что несколько гномов в ужасе отскочили, когда на них эдакая перекошенная рожа надвинулась.
А теперь — все. Все, я сказал!
Есть такая штука — долг, и никакая боль не смеет…
Смеет, не смеет, пришла себе и болит, тварь такая…
И все-таки — почему? Почему так больно? Она же не сказала ничего такого…
Ну отказала в «ночи любви», так ведь и просил не всерьез, ну отказалась видеть во мне гнома, так ведь и я сам… Стоп.
Боже, да неужто?
Мне так плохо оттого, что гномка не увидела во мне гнома? Того самого гнома, моего отца, мерзкого насильника, чьи кости гниют неизвестно где? Или… просто гнома?
Так. Я и впрямь сошел с ума. Захотеть стать гномом? Господи, почему? Да что же это со мной такое? Что?!
Так что же тебя так терзает, Тэд Фицджеральд, — то, что она отказалась признать в тебе гнома… или то, как она дрогнула, вдруг сообразив, что ты почти соответствуешь высказанным притязаниям?
А может, все проще? Может, тебе просто хотелось, чтоб она согласилась? Стоп. А вот эту мысль додумывать не стоит. Просто не стоит, и все. Комендант Петрийского острова не имеет права на… Молчи, Тэд Фицджеральд, просто молчи. Ты — человек, твой названый отец — сам Джеральд, король олбарийский, он тебе такую ношу доверил, такую ответственность, ты не смеешь осложнять и без того непростую ситуацию своими необдуманными поступками. Даже необдуманными мыслями не смеешь! Молчи. Мало ли чего тебе хотелось бы! Помни свой долг, воин! Молчи.
«Гуннхильд… Унн… Уинни… Ильда…»
«Молчи… а не можешь молчать, попроси ее перерезать тебе горло…»
Фицджеральд стоял у самой воды, набегающие волны почти касались его сапог. Он стоял, как памятник воину, прямой, стройный, словно тетива своего лука, и только пришедший с заката ветер трепал его волосы. Он выглядел как и положено командиру и коменданту, глядя со стороны нипочем невозможно было угадать, какая буря бушует внутри него, какая боль адскими собаками рвет его душу.
Он так и не понял, что же с ним происходит, не разрешил себе этого понимания, меж тем как самые мудрые из Мудрых Старух гномьего племени, глядя на него, удивленно перешептывались и качали головами.
— Не стой на ветру, простудишься…
Фицджеральд вздрогнул и обернулся.
Владыка всех гномов смотрела на него заботливо, как на кого-то своего.
«Как на гнома?»
Гуннхильд… Унн… Уинни… Ильда…
Ильда.
А может, все-таки хватит? Возьми себя в руки, лучник! Король не затем тебя комендантом поставил, чтоб ты последний ум потерял и людей перед гномами опозорил.
Ты ведь еще так недавно смотрел на эту девочку свысока, считал, что это она не справится, что это ее слушаться не станут. Ты даже хотел этого, если уж совсем правду молвить. Доказать себе и всему миру, что люди куда лучше гномов, раз ты, представитель людей, лучше, чем она, представитель гномов, справляешься со своими обязанностями… глупо-то как. Глупо и стыдно. Зато правда. А ведь ее работа куда трудней твоей. Это у тебя в подчинении дисциплинированные олбарийские лучники, а у нее старейшина на старейшине сидит и старейшиной погоняет, и к каждому свой подход надобен. Да ты бы и часу на ее месте не продержался. А она, представь себе, справляется. Ее слушаются. Все, даже старейшины. Тебя, конечно, тоже слушаются, да что толку! Ты сейчас такого накомандуешь… Стыдно, Фицджеральд.
И вот только посмей ляпнуть, что тебе не холодно.
— Благодарю, владыка! Я немного… задумался. И в самом деле не стоит здесь стоять.
Владыка протянула ему руку.
«Господи, какая у нее ладошка маленькая!»
Фицджеральд осторожно сжал небольшую изящную ладошку и получил в ответ на удивление сильное и крепкое пожатие.
— Ух, какая ты сильная! — невольно вырвалось у него.
— Сильная? — в ответ удивилась она. — Да нет, не сказала бы. Я так и не научилась как следует обращаться с большим молотом.
Фицджеральд тут же припомнил рассказы о петрийском лазутчике Шарце, ударом кулака расправившемся с неким злоумышленником, а также приподнявшем и вышвырнувшем с помоста одного не в меру расходившегося рыцаря в полном вооружении. Да уж, гномы есть гномы, и забывать об этом не стоит.
