Охотник за смертью - Игнатова Наталья Владимировна (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗

Вот черт! Да у этого парня просто дар убеждения.

Он пугал Даймона, пугал гораздо больше, чем когда-то хозяин. Те несколько дней, когда Даймона – тогда еще живого – преследовал во сне и наяву кто-то чудовищный и неотвратимый, казались самым страшным переживанием до и после смерти. Но вот он встретил Паука и понял, что тот страх был нормальным, обычным человеческим страхом перед неизбежной гибелью. А настоящий ужас Даймон испытал только сейчас.

Он не знал, чего боится. Умереть? Понятное дело, что и этого тоже. Очень погано умирать, когда уже успел привыкнуть к бессмертию. Но при жизни было гораздо хуже: тогда он знал, что ему никто не поможет. Никто не спасет. Он ведь пробовал… что-нибудь предпринять. Не в его натуре было просто взять и смириться с неизбежным. Но друзья его высмеяли, а родители потащили к врачу, а в вампиров он тогда не верил, и ему в голову не пришло попробовать защититься каким-нибудь дурацким способом. Типа, там, чеснок, или серебряный крест.

Все равно бы не помогло.

Сейчас Даймон был в лучшем положении, потому что надеялся на помощь хозяина. Тот, кто однажды спас его от смерти, сделав бессмертным, может спасти вновь. Даймон уже воззвал к нему, зная, что будет наказан за то, что уступил чужаку, и зная, что теперь он под защитой. Но кто спасет от другого страха? Когда смотришь на Паука, он как будто пьет твою душу – это больно. Тянущее чувство в груди. Не нужно смотреть, но взгляд отвести невозможно. И ты не умираешь, ты просто таешь.

Чувствуют ли боль леденцы, когда тают?

– Ты не педик? – осторожно спросил Даймон, прежде чем оседлать свой байк. Хрен их поймет, японцев: в аниме каждый третий – педераст.

– Нет, – отрезал Паук. Тускло блеснула серьга в правом ухе.

«Жаль», – подумал Даймон. И изумился этой мысли.

Юный упырь очень хотел до рассвета вернуться в убежище. Альгирдас не стал объяснять ему, что смерть придет раньше, чем закончится ночь. Зачем? Парень уже достаточно взрослый, чтобы понимать очевидное. По дороге к городу они немного пообщались и, хотя понятно было далеко не все, судьбу упыря это общение определило. Он ничего не знал о Договоре. Его создатель почему-то не счел нужным рассказать своим детям о добровольно принятых упырями правилах поведения. Может, он и сам о них не слышал? Нестыковок хватало. Альгирдас, например, понятия не имел о городе под названием Ведиус, а если верить упыренышу, это был… как они теперь говорят? мегаполис? – да, мегаполис, с населением в десять миллионов человек. Даже будь Альгирдас таким дикарем, как воображал эмпат Максим, он и то знал бы, существуй такой город в его реальности.

Кроме того, упырь ничего не знал о катастрофе, разразившейся в тварном мире. И был в этом не одинок: пока они добирались до города, Альгирдас и сам убедился, что здесь жизнь идет, как шла, со всеми благами и ужасами «человеческой цивилизации».

Ну и, конечно, фейри… их не было. Ни одного. Даже комэйрк не отзывались. Как будто и здесь гнев Паука, помноженный на рвение дивных народов, уничтожил всех до одного духов местности. Только вот почему же в таком случае уцелело все остальное? То, что эти духи, собственно, и олицетворяли.

Непонятно. Непонятно. Непонятно. Ни-че-го.

Впрочем, много ли толку от молодого парня, который еще и жить-то не начал, когда старый вампир решил взять его себе на службу? Что он может знать, кроме жажды крови и иллюзии полной безнаказанности?

Они приехали в город, покружили по залитым огнями, людным улицам, где дурно пахло и от смертных, и от их мыслей, и в конце концов остановились у входа в какой-то… эйт трэйсе?

– Клуб «Кор Марди Грас» [83], – сказал упырь. – Это наше место, и хозяин всегда здесь.

«Клуб», – повторил про себя Альгирдас. Слово это он, конечно, знал, и что такое Кор Марди Грас, или Кор Кадавр, тоже знал не понаслышке. Но он не чувствовал поблизости никого из духов. А для места силы, каким являлось большое темное здание, подошло бы, скорее, название «храм» или «капище». Ладно, пусть будет клуб.

У Паука слегка рябило в глазах от ярких огней, полыхающих над тяжелыми дверьми и по всей стене до самой крыши. Кажется, огни складывались в слова, но попытка прочесть их была чревата головной болью. Странное дело, фейри любят яркие, цветные, ослепительные зрелища, но почему-то феерическое буйство красок не раздражает взгляд и не отдается звоном в ушах. А люди, как специально, подбирают такие цвета, оттенки, ритм вспышек, что хочется зажмуриться и бежать подальше.

Может, и в самом деле, специально?

Двери открылись, выпуская наружу грохочущие раскаты музыки. «Варварской», как определял ее Орнольф, и Альгирдас всегда соглашался с ним. Да, она была варварской – ревущая, грохочущая, безудержная. Нечеловеческая, в этом и прелесть. Музыка высших демонов, а кому как не им знать толк в подлинной гармонии?

Когда Паук узнал, что смертные пытаются воссоздать музыку Ифэрэнн, он сначала отнесся к этому скептически. А потом… стал уважать людей немножко больше. Потому что у них получилось. И теперь Орнольф проклинает тот день, когда принес Пауку первые… э-э… «записи», да?

Альгирдас улыбнулся воспоминаниям, разглядывая компанию из шестерых смертных, вывалившихся из дверей вместе со звуками адских песен. Молодые, веселые, шумные и пьяные. Принюхавшись, он уловил, что люди еще и под действием какого-то наркотика. Удивило его не это, а то, что четверо из шестерых: трое парней и одна девушка, были одеты в плащи, очень похожие на его собственный. Лица их казались неестественно-бледными, глаза и губы у всех шестерых были накрашены.

Черным. И ногти тоже.

– На входе фейс-контроль, – сообщил упырь, пока Альгирдас изучал смертных. И угрем ввинтился между двумя крупными молодыми людьми в униформе. Видимо, местной стражей.

Двери закрылись.

Пожав плечами, Паук, не торопясь, скинул плащ, застегнул перевязь с мечом и снова облачился в шуршащую змеиную кожу. По пути к дверям он добрым словом помянул Малышку. Девочка не ленилась рассказывать ему о нравах и обычаях смертных, и слова «фейс-контроль» Альгирдас отыскал в памяти без труда. Если там, внутри, все такие, как эти шестеро, к нему не должно возникнуть претензий. Вот только непонятно, зачем эти молодые – живые! – люди так искажают собственную внешность. Или это ритуал для обмана злых духов?

«Каких духов, Паук? – он сердито мотнул головой. – Тусау асву [84]. Они так играют… развлекаются. Это маскарад ради маскарада, не забивай голову ерундой».

Он мог бы войти внутрь, просто отведя глаза и страже, и тем смертным, что веселились внутри, и упырям, которых там, за стенами, тоже было предостаточно. Но, начав с убийства вассалов, не очень-то красиво прятаться от сюзерена. Тот, кого молодой упырь называл своим хозяином, уже знал о том, что его дети уничтожены и, разумеется, знал, что убийца рядом, а единственный выживший из стаи сейчас изо всех сил спешил к нему, надеясь найти защиту.

Ниточка паутины разматывалась, а Паук не спешил ее натянуть. Все равно убивать придется обоих – и хозяина, и молодого упыря, и, наверное, всех мертвяков, которые собрались здесь. Так какая разница, когда это случится: сейчас, или чуть позже?

«Недалеко, недолго и осторожно», – сказал Орнольф. Что ж, так и будет. Альгирдас пробыл в белом пятне всего ничего, каких-нибудь два часа. Осторожность же нужна только тогда, когда грозит опасность, а здесь ему не грозило ничего.

…Его почти пропустили. Стражники скользнули равнодушными взглядами. И оживились лишь когда Альгирдас уже прошел мимо. Преграждая путь, из стены выскользнул металлический барьер.

– Погоди, парень, – чуть не в один голос произнесли оба стража.

– У нас тут порядок такой, – объяснил тот, что бы справа, – безопасность, понимаешь, ли.