Баллада о кулаке (сборник) - Олди Генри Лайон (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
— Гоже, — уверенно возразил богатырь, улыбаясь во всю ширь, и Мотоеси вдруг увидел: прическа по возрасту, лет пятнадцать богатырю, не больше. — Отец велел, когда вы нас простите, передать: лиходей, что сбежать успел, далеко не убежал. На первой заставе костьми лег. Хотите, голову доставлю? Она в рассоле, не протухла покамест!
— Н-нет… нет, не беспокойтесь!
У Мотоеси зуб на зуб не попадал.
От холода, наверное.
— И еще. — Скинув стеганую куртку, большой сын Маленького Цуто заботливо укрыл ею юношу-актера. — Нищий, чье сердце тверже стали, больше не нищий. Сам теперь подаяние раздавать будет; щедрой рукой. Доблесть вознаграждена, и зло покарано. А вы, молодой господин, запомните крепко-накрепко: ходить вам с сего дня по Сакаи без опаски. В самых темных местах.
И повернулся к погонщику:
— Сгружай! Ах ты, доходяга… ну давай, подсоблю…
Уходя, богатырь куртку забрать отказался.
Так и ушел.
3
На следующий день, после обеда, он явился снова. Правда, на этот раз без телеги, вола и погонщика. Долго топтался на улице, перед воротами, о чем-то заговорил с бродячим торговцем, укутанным в тряпье с головой — один нос наружу торчал; потом купил у того с лотка жареный хворост на меду и с наслаждением умял за обе щеки.
Наконец решился, шагнул в ворота.
Старый Дзэами сам встретил гостя. Рассыпался в благодарностях, но богатырь замахал ручищами и, едва дождавшись паузы в речи Будды Лицедеев, объявил: никаких слов признательности он и слушать не хочет. Маленький Цуто с его людьми провинились, допустив беззаконие по отношению к гениям, вдохновленным свыше, а посему, хоть императорскую сокровищницу перед пострадавшими в грязь вывали, все мало будет.
Вот.
— Я это… — Богатырь перевел дух и смущенно уставился в землю, словно норовя пробуравить ее взглядом и добраться до Ада Одиночества, самого страшного из геенн. — Это я… «День лунных яств» нынче…
Дзэами и без сих речей прекрасно знал: сегодня пятнадцатый день Нового года, то бишь «День лунных яств». Приглашенная стряпуха уже обеспечила старика с сыном ритуальной похлебкой-мотигаю — варевом из мелких бобов, куда добавлялись круглые колобки, символизирующие луну.
И дрова для костра запасены — будет на чем воды согреть, омыть тело от грязи, от прошлых грехов.
Одно неясно: зачем явился отпрыск Маленького Цуто?
С праздничком поздравить?!
— Вы, Дзэами-сан, не гневайтесь на косноязычного… Я по-простому, сплеча: отпустите со мной вашего сына вечерок скоротать! Сходим мы с ним в баню, очистимся, как положено, в харчевне подзакусим, выпьем по чарочке… Стану я старым, вроде вас, будет что вспомнить: с самим молодым господином Мотоеси «День лунных яств» проводил! Да и батюшка мой благословил на доброе дело: ты, говорит, олух-орясина, небось вчера-то наплел с три короба, обидел господ актеров — пойди, пади в ножки по новой! Господа актеры — люди утонченные, были б тебе вчера по-честному рады, сложили б ответный стих или песню б спели; а раз так, кивнули только — умел позорить семью, умей отдуваться!
Мотоеси, стоя за спиной отца, еле удерживался, чтоб не расхохотаться. Не таким, нет, не таким он представлял себе Маленького Цуто, не таким и сынка его представлял.
— Что скажешь? — повернулся к юноше Будда Лицедеев, сам пряча улыбку в сивые усы.
Юноша вышел вперед и низко, церемониально поклонился зардевшемуся богатырю, уперев ладони в бедра:
Возвысив голос на последних словах, Мотоеси украдкой покосился на отца. Не осудит ли? Ведь, возглашая монолог печального духа из отцовской пьесы «Таданори», юноша позволил себе некоторое отступление от оригинала. Вместо «силою ваших забот» там звучало «силой ваших молитв», но семейство Маленького Цуто облагодетельствовало подопечных благами земными, а уж никак не святостью молений…
Нет, отец не сердился.
Улыбался.
Улыбался богатырю, который, выпучив глаза и приоткрыв рот, глядел на Мотоеси, словно узрел самого патриарха Даруму, приехавшего верхом на тигре.
Темные, слегка припухшие глазки богатыря были полны слезами.
— Я это… — наконец удалось вымолвить ему. — Я за вас кого хочешь к праотцам отправлю! Вот… а молодой господин пойдет со мной?..
Странное дело: Мотоеси вновь решил, что ошибся с возрастом сына Маленького Цуто. Сейчас он выглядел разве что на год-другой младше самого Мотоеси.
Несмотря на наивность просьбы.
— Пойдет, — ответил за сына старый Дзэами. — Чего ему со мной, кочерыжкой, скучать?! Ты мне лучше вот что скажи, уважаемый… сколько ж тебе лет?
— Двадцать третий пошел, — откликнулся богатырь, вновь расцветая весенним жасмином. — Третьего дня и пошел.
— Двадцать третий?! А что ж ты углы на висках не пробриваешь?.. Прическа-то отроческая!
— У нас в семье… — Руки богатыря мимоходом сжались в кулаки, да не просто в кулаки, а в «накадака-кэн», «кулаки демона», с выставленной фалангой среднего пальца, как бьют в горло, переносицу и под сердце. — Я еще свою первую дюжину не это… ну, вы понимаете! Двое остались — а там и виски пробрею…
В этот миг он казался существенно старше молодого актера.
4
— Эй, банщик! Я же сказал: мне — благовоний «хацунэ»! Живо!
— Спешу, спешу, благородный господин!
— Ей-кори-бори-ясаноса!.. скачи, плясун, ноша хороша! Ну-ка, хором: ей-кори-бори-ясаноса!..
— Банщик!
— Спешу! Ай, торопливый господин, как же вы ждали-то девять месяцев в утробе вашей почтенной матушки?! Небось истомились, до срока вылезли!
— А старуха и говорит: «Десять лет кормила обманщика!» Велела монаха в одном исподнем палками гнать…
— Аха-ха-хааа! В исподнем?! Ах-ха-хаах!
— Чарки налиты? Третий круг, закуска — сушеная летучая рыба! Кто пропустит, тому не видать удачи!
— Эй, кто-нибудь! Пните банщика пяткой…
Пар от лоханей и бочек с горячей водой стелился по банному помещению, заставляя силуэты колыхаться, подобно морским водорослям. Мужчины, женщины, сидя в бочках, разгуливая по полу, выложенному глиняными плитками, разливая в чарки подогретое вино и саке, возглашая тосты, закусывая и перекрикивая друг друга, — все они словно обезумели, отдаваясь веселью «Дня лунных яств». В дальнем углу некто бывалый рассказывал, будто на материке и еще дальше, на запад, живут такие варвары, что моются редко и, главное, раздельно! — иначе может случиться срамная любовь. Ему не верили: ведь всякому известно, что омовение — дело святое, наготы лишь безумец стыдится, какой тут срам и тем более любовь на пустом месте; вот очистимся, пойдем по городу гулять, тогда и… А варвары — они и есть варвары, им хоть в бане, хоть в собачьей норе, все едино! В каморке, примыкающей к основным покоям, всякий мог вкусить от прорицаний Раскидай-Бубна, слепого гадателя, а дружки подначивали: чего тут о нем гадать, месяц-другой, и помрет от пьянства… ты лучше, слепец, предскажи-ка мне, кто меня нынче ночью приласкает? А уж я не поскуплюсь…
Мотоеси блаженно откинулся на край своей бочки, которую делил с Сугатой (так, как выяснилось, звали сына Маленького Цуто), и прикрыл глаза.
Юноше было хорошо.
Он давно не уходил надолго из дома; он в последнее время вообще успел подзабыть, что можно проводить время просто так.
Дверь банного помещения распахнулась. Внутрь сунулась длинная палка, на конце которой был насажен человеческий череп.
— О-мэдето! — громыхнуло снаружи новогоднее поздравление.
Не успел никто как следует испугаться или разгневаться (а может, и развеселиться пуще прежнего), как следом протиснулся тощий монах, совершенно голый.
