Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью - Кууне Янис (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Волькша приготовился и дальше отстаивать свое мнение, но Олькша на удивление быстро с ним согласился.
– Роопе, домой! – приказал он. И пес, недовольно хмуря брови и оглядываясь через плечо на неразумных людей, поплелся обратно к сараю.
Охотники пошли вверх по Ладожке. Что зимой, что летом идти по реке куда способнее, чем по чащобе. Черные леса по ее берегам постепенно сменялись борами. Накатанный калядинскими ветрами наст выдерживал даже Олькшу в его широких плетеных снегоступах. И ребятам казалось, что низкое, похожее на желток гусиного яйца солнце греет по-весеннему.
– Долго еще идти? – то и дело спрашивал верзила у своего щуплого спутника.
– Можешь здесь копать, если неймется, – отвечал ему Волькша. – Только барсук – зверь умный. Он в суглинке рыться не любит. Ему супесь милее, а лучше и вовсе песок. И копать легче, и нора суше.
– Ты-то откуда это знаешь? Сам что ли был барсуком?
– Не-е-ей, мне отец рассказывал. Он много разных разностей про зверье знает.
– Тебя послушать, так Година Евпатиевич и по-звериному лопочет, – съязвил Олькша.
– Не-е-ей. По-звериному никак. Но повадки их он знает, как людские. Мы как с ним на охоту пойдем, так я по дороге все животики от смеха надорву, буде он начнет рассказывать то про людей, точно они разные звери, то наоборот.
– А мозоль на языке не натрется, ежели мне Годиновых баек перескажешь? – спросил верзила. В глубине души он завидовал Волькше. Когда Олькша с отцом ходил на зверя или на птицу, то они ссорились до тумаков еще дома. После чего в лодку садились хмурые. И разговаривать начинали только, когда охота задавалась. Да и то больше шикали друг на друга или вопили в азарте стрельбы. А ведь и Хорс был знатным охотником и мог бы кое-что рассказать сыну о нравах тетеревов или лисиц.
Однако Годиновых баек о зверье Олькша так и не услыхал. Едва раскрыв рот, Волькша остановился как вкопанный.
– Ты чё…? – пробасил было верзила, но приятель зажал ему рот рукавицей.
– Рысь! – прошептал он в самое ухо Олькши: – Доставай тетиву!
Огромный лесной кот в завидной зимней дымчатой шубе возлежал на отлогом суку прибрежной ивы. И как только Волькша увидел его среди ряби понурых веток, да еще и с расстояния в пятьдесят шагов? За шкуру зимней рыси иной варяг на торжище мог отдать топор или два опоясных ножа. [120] Уж больно свеи да норманны ценят этого зверя. После горностая и куницы он у них в самом большом почете. Но ты пойди настреляй горностаев на шапку. А тут, один меткий выстрел и готово дело.
– Я говорил, надо было Роопе брать, – хрипел Олькша, роясь за пазухой в поисках тетивы.
Самострельная жила – это вам не простой кожаный снурок, что натягивают на лук. Чтобы самострел мог послать стрелу в палец толщиной белке в голову с расстояния в сто шагов, а при натягивании узкоплечего трехслойного лука, стрелок не заработал грыжу, тетива должна быть «живой» и упругой. Делали ее обычно из длинного сухожилья, идущего вдоль хребта быка, а лучше лося. Чтобы она не теряла свою упругость, ее долго выдерживали в липовом меду, а затем в жиру. И все равно в мороз радивый [121] самострельщик никогда надолго не оставлял тетиву на лучке.
– Да не пыхти ты, – шикал Волькша на приятеля: – Лют, похоже, дремлет там на ветке. Небось, только что косулю завалил, нажрался и сопит себе в две дыры.
Видимо, так оно и было. Олькша нашел в складках полушубка кожаный мешочек с тетивой, захлестнул петлю на засечку левого плеча самострельного лучка, кряхтя и, багровея от натуги, натянул другую петлю на засечку правого, а зверь все не шевелился. Даже, когда предательски скрипнул, затягиваясь, узел на жиле, рысь только слегка повел ушами.
Зажав зубами стрелу сын Хорса начал медленно подползать к дереву, на котором дремала шкура, стоимостью в два опоясных ножа. Волькша последовал за ним.
– Слушай, Волькш, – прошептал верзила в самое ухо приятеля: – давай я у тебя со спины стрельну, а то у меня от натуги руки трясутся…
– Может, лучше я выстрелю? – предложил тот.
Волькша давно мечтал испытать в деле знаменитый на всю округу самострел могучего Хорса. Но попросить об этом, значило попасть в дурацкое положение: ведь натянуть тетиву у него наверняка не хватило бы сил. А тут, вот он. Уже взведен. Клади стрелу в ложе и стреляй.
– Не-е-ей, ты промажешь, – заартачился Олькша.
Стрелу-то он вложил, вскинуть-то самострел вскинул, но прицелиться никак не мог. Оружие ходило ходуном в его руках, как камыш под ветром. С таким прицелом можно было и в стог сена с пяти шагов не попасть.
– Ладно, стреляй, – прошептал Волькша, становясь на четвереньки.
– Спасибо, – с жаром ответил Олькша: – все равно один нож твой будет, – ты же рысь заприметил. А кто его подстрелил – это же не важно.
– Ты попади сначала, – пробурчал Волькша себе под нос.
Самострел гавкнул хрипло, как матерый волкодав. Но даже Волькшина спина не помогла Олькше совладать с тряской в руках. Стрела полетела не туда, куда он целил, и вместо того, чтобы вонзиться зверю под лопатку и раскроить сердце, прошила навылет заднюю лапу.
Однако, недаром славился самострел Хорса, – стрела ударила рысь с такой силой, что сбросила её с ветки. Но зверь успел зацепиться за сук передними лапами. Через мгновение он должен был невесомо соскочить с сугроб и, оставляя кровавый след броситься в чащу. Лют уже падал, по-кошачьи разворачиваясь четырьмя лапами к земле, когда из-за сугроба на опушке возник еще один охотник. Длинная оперенная стрела запела звонче самострельной и вошла зверю под ключицу.
В снег рысь упал уже мертвым.
Олькша и Волькша от изумления разинули рты. Произошедшее было настолько невероятным, что попросту не укладывалось в их разум.
Тем временем лучник наложил на тетиву другую стрелу и осторожно двинулся к поверженному зверю. Всякому, кто видел, как стрела вошла в грудь рыси, как мешковато шлепнулось на снег тело, было ясно, что лют мертв, и все же стрелок держался настороже.
– Это наш рысь, – не совсем уверенно сказал Волькша. Его огромный приятель не смог произнести даже этого.
Стоило прозвучать словам, как охотник натянул лук, готовясь послать стрелу в любого, кто встанет между ним и добычей.
– Мы его первые увидели, – еще менее настойчиво заявил Волькша права на шкуру стоимостью в два опоясных ножа.
Охотничий лук угрожающе скрипнул, натягиваясь на три четверти полной силы.
– Вот ведь, перркеле! [122] – наконец вышел из оцепенения Олькша.
Он вдел ногу в стремя самострела [123] и напряг могучую спину, дабы взвести тетиву. Но тут кровь отхлынула от его щек. И было с чего! В двух вершках от его рук, как раз возле спускового крюка в приклад вонзилась охотничья стрела. Верзила отпустил самострельную жилу и поднял глаза. Прямо в лоб ему смотрел наконечник еще одной стрелы, готовой в следующее мгновение пробить его рыжую башку.
– Если хочешь жить, лучше стой смирно, – сказал лучник на языке, который был более или менее понятен Волькше. В нем слышались корни, общие для всех лесных языков Ингрии, но звучал он иначе, чем наречие водей или весей. Голос стрелка, слишком высокий и звонкий, плохо сочетался с его воинственными замашками.
– Это не хорошо, – по-водьски промямлил Волькша из-за спины приятеля.
Услышав знакомые слова, охотник чуть отпустил тетиву.
– Что не хорошо, венед?
– Плохо отнимать добыча, – ответил Олькша на языке, на котором иногда бурчал его дед по матери.
– С каких это пор венеды выучили карельский?
Лук охотника опустился еще ниже. Впрочем, это и не означало, что опасность быть подстреленными миновала.
– Я мало венед, – ответил верзила, и его слова поразили Волькшу. То же, понимаешь, «венеды белые – суть Гардарики и гроза Ингрии», а стоило припугнуть, так уже и «мало венед».
