Ведьмино отродье - Булыга Сергей Алексеевич (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
И снова в самый раз! Рвач и Клыкан внесли бурдюк. Шипучее! Из лавки выкрали! Да, не без драки, ар-р. Налили всем. И, перечокавшись, все выпили — за Рвача и Клыкана, конечно. Потом — сразу за этим — выпили сперва отдельно за Клыкана, потом — тоже сразу — отдельно за Рвача. Потом опять за них двоих и за их сегодняшнюю удачу. А после за их удачу в будущем… И уже только после этого как-то сам по себе получился небольшой перерыв заговорили каждый о своем, и все громче и громче. А Рыжий, тот пока помалкивал, ибо не срок еще, не срок! Да и зачем ему было встревать? Вон Храп как ловко говорит — с показом! И, между прочим, про него, про Рыжего. Да-да! Вот это, Рыжий, ты — смотрите все! — за миску, р-раз! А он, хозяин, на тебя! И вы тогда… Ар-р, ар-р! Визг, гогот; лучшие хохочут! Кричат:
— Налить ему! Еще налить!
И ты берешь налитое, идешь по тюфякам и чокаешься с ними — с каждым отдельно, и с каждым лично пьешь, потом еще берешь и наливаешь, и еще. И кровь в тебе кипит, звон в голове, и душит смех, и гордость! Стопы не держат — сел…
А тут Клыкан вскочил, потребовал:
— Частухи!
Бобка манерно выскочил на середину, пошел вприсядку — медленно, а после все быстрей, быстрей — и наконец запел! Все подхватили и затопали, а те, кто похмельней, пустились вслед за Бобкой в пляс. Крик, гогот, пыль столбом! И ты бы выскочил, да стопы не идут. А жаль! Вон веселятся как! Огонь, и тот пустился в пляс!
И вдруг…
Все смолкло! Плясуны застыли! В пороге… стоял князь — насупленный, всклокоченный.
— Так! — мрачно сказал он. — Опять! А я предупреждал! И посему… Рвача — на цепь! Клыкана в яму. А тебя… — князь указал на Бобку и задумался, нахмурился еще сильней. А Бобка…
Он на то и Бобка! Скуля и весь дрожа, подполз к князю на брюхе и заглянул ему в глаза, услужливо чихнул. Все захихикали. Князь тяжело вздохнул, переступил через лежащего, прошел к огню и сел. Ему налили миску, подали. Он взял ее не глядя, не глядя же и выпил. Еще налили. Взял еще. Опорожнил, тяжко вздохнул… и разрешил:
— Валяй.
И вновь все разом ожило! Бобка пошел вприсядку, заорал! А следом Пестрый. И Овчар. Борзой. Друган. Хоп! Хоп! Гуляй, пляши! Что наша жизнь? Ремень! Пройдет зима — и снова на Границу! В бой! В кровь! Ар-р! Ар-р! Князь, не грусти! Ар-р! Тряхни стариной! Й-эх, пузо мое! Косопузо-йо! Пузо, пузо! Косопузо! Косо! Пу! Зо! Йо! Топ! Топ! Перетоп! Все плывет! Все летит! В тарарам! Рам! Тарам!..
И — сон. Под топот, свист, под гиканье. Р-ра! Хорошо! Вольготно! Смело! Во сне опять пришел Вожак; рычал, стращал. А ты ему: «Пр-роваливай!» Вот так! Ты — лучший, друг огня, ты сыт и пьян, ар-ра-ра-ра!
Глава восьмая — СОЛНЦЕВОРОТ
Шли дни, недели. Осень кончилась. Вот уже выпал снег. В Лесу сейчас небось промозгло, мрачно, тихо. По вечерам сородичи, сойдясь под старым обгорелым дубом, сидят и ждут, когда взойдет Луна, чтобы пропеть ей гимн и попросить ее о помощи…
А здесь, в престольном Дымске, весело и сытно. И Рыжий здесь давно уже не новичок. Теперь он не бежит — идет по улице, важно жует тянучку, а горожане шепчут ему вслед:
— Да, это он. Он, точно он!
Ну, еще бы! Теперь — он первый среди лучших, заводила. И то неудивительно. Что они раньше знали, до него? Ну, бегать по дворам, бить окна. Ну, или двери подпирать, а после в них стучать и кричать, чтоб скорее открыли. Ну, или напугать кого-нибудь из-за угла. А вот чтоб крышу разобрать и, через потолок просунув голову, спросить, все ли дома, кто это придумал? Вот то-то и оно! А чтоб залезть к кому-нибудь в трубу и воровать горшки, а головни швырять в хозяев?! Или поймать трех стражников, связать их хвост к хвосту — кто раньше это знал? А закричать «Пожар!», да так, чтоб весь базар в это поверил?! Вот был тогда переполох! Вот была давка, паника! Вот где была потеха — ого-го! Даже сам князь, когда ему об этом доложили, не удержался и смеялся до упаду! Потом, правда, опомнился, разгневался и приказал…
И Рыжий сел на цепь. На целых восемь дней. Бобка тайком носил ему еду и брагу. А по ночам на задний двор, к его цепи, сходились и другие лучшие. И были там тогда у них гулянки — крик, топот, песни до утра. Терем дрожал! Брудастый злился, но помалкивал. А князь, тот делал вид, что ничего не слышит. Небось завидовал. Небось все восемь дней, особенно ночей, терпел и маялся!
А на девятый день жизнь покатилась, как и прежде. Нет, даже куда веселей! Ведь же пришла уже зима, а зима, как известно, это пора невест. А их, этих невест, в Дымске полно — любых, везде! И лучших стали зазывать во все дома, и всюду — угощения, почет и пир горой. Ведь породниться с лучшими — это ого! Женившись, каждый лучший сразу получал высокий чин, дом, власть — правда, почти всегда не в Дымске, а где-нибудь в глуши. Но власть она везде есть власть, то есть кормление, сытая жизнь…
Так, правда, думали только родители невест. А сами лучшие смотрели на все это значительно проще. Примерно вот так: женюсь я или нет, там это еще будет видно, а вот призывный пиршественный стол — он вот, передо мной, так что гуляй, пока гуляется! И каждый день они шумной гурьбой спешили на смотрины, и ели, пили, словно не в себя, и пели, гулеванили, дрались — от лихости и счастья — как правило, между собой. А иногда и с теми, кто их зазывал. Но то опять же не со зла, а все от той же самой лихости и от того же счастья. Да, что и говорить, зима — прекрасная, наивеселая пора! Утром чуть свет продрал глаза, смотался на Обрыв, вернулся, хватанул для легкости, и — когти рвать, смотреть, бузить, дерзить, орать, визжать взахлеб — что это, как не счастье?! Так? Так, конечно же!
А вот Скрипач того не понимал, не бегал в общей стае; он все ходил куда-то на Большой Посад, а возвратившись оттуда, молчал, ничего не рассказывал. Только вздыхал, ворочался, скулил. Так, в скулеже, и засыпал. И Рыжий как-то раз не выдержал, сказал:
— Ар-р! Ну какой же ты жених? Вон, по ночам зубами так скрипишь, что и уснуть нельзя. Невесту напугаешь!
Скрипач, озлясь, ответил:
— Ну и что? Моя невеста скрипа не боится. Я же не ты — не на Юю женюсь!
Все засмеялись. Рыжий промолчал. Вот, подумал, и этот туда же! Да что им так далась эта Юю! Не знает он ее, не видел никогда и, вообще, ему до нее нет никакого дела! А уж ей до него и подавно! Юю — это княжна, единственная княжеская дочь. Все говорят — она красавица. Князь прячет ее в тереме за городом, боится, чтоб ее не сглазили. Князь, говорят, собрался выдать ее замуж не меньше как за короля, конечно иноземного, конечно богатого, конечно…
Р-ра! А эти зубоскалят, олухи! Ты, Рыжий, говорят, у нас такой разборчивый! Тебе и та не нравится, и та, ты, что ли, Юю сватать будешь?! И что им на это ответить? Рвать уши? Так вроде свои, неудобно. Оправдываться? Слишком много им чести! И потому Рыжий просто помалкивал. Ну, иногда для острастки порыкивал. А так все было как и прежде — утром служил, потом вместе со всеми бегал на смотрины (всегда на чужие, своих никогда не устраивал) и там гулял, как все, кутил, как все, дерзил, как все — нет, даже больше всех! А поздно ночью, вернувшись в казарму, камнем валился на тюфяк… А сон не шел! Сна не было — и все! Лежал и думал о Юю! Утром вставал, бежал на службу — и опять у него в голове была только она одна! И на обеде она! На смотринах она! На… Что перечислять — везде только она, только о ней и думал! Да это были даже не мысли, а так, как назойливый шум в голове: Юю, Юю, Юю… А почему это, а отчего это, он сам того не знал. Не понимал себя. И удивлялся, а потом уже и гневался. И эта неизвестная Юю стала его все больше и больше раздражать, выводить из себя! И потому когда опять, на этот раз уже Клыкан съязвил по поводу княжны, Рыжий злобно оскалился и закричал:
— Брехня все это! Вздор! Я вообще семью не заведу, а буду как Лягаш!
— Лягаш! Ха-ха! — загрохотал Клыкан. — Так он же воевода! Первый! Ты, что ли, тоже в первые пойдешь?!
— А что? Вот и пойду!
— Иди, иди. Кто тебя держит! Правильно? — вскричал Клыкан и осмотрел собравшихся.
