Летописи Ванильного некроманта. Том первый (СИ) - Тулинова Лена (читать книги онлайн полностью txt) 📗
— Свет! Иди сюда! — окликнула мать строгим голосом.
Но он слышал все интонации её голоса — строгость напускная, а любовь настоящая!
— Не ходи дальше сада, маленький, — на этот раз в голосе звучала лёгкая, словно пёрышко, тревога.
— Но птичка улетела туда, — возразил мальчик.
Мать подхватила его на руки, обняла и как бы невзначай поправила на спине сына плотный серый плащ.
— Тебя могут увидеть и забрать у меня, — сказала она.
Пять лет назад монахини-бескрылки в Доме Лебедя приняли у настоятельницы роды от белоснежного птицебога. После этого мать изгнали за измену птицебогу, а мальчика отнесли к пещерам Подземья. Кто бы мог подумать, что чернокрылые жрецы замешкаются и ребёнка там уже не окажется? А мать унесла его, покрывая крошечное личико поцелуями и слезами. У новорожденных оперённых всё лицо и всё тело покрыты нежнейшим пухом, так что — не скроешь, не убережёшь от чужих взглядов своей беды. Мальчик родился чёрным, с одним куцым крылом, с желтоватыми круглыми глазами. Он походил на совёнка, но мать настоятельница никак не смогла отказаться от сына. И хотя при рождении монахини назвали ребёнка Бессвет, она не принимала это имя и звала его по-своему.
— Свет! Где ты? — тревожно, словно чайка, вскрикивала, едва сын куда-то исчезал. — Я не отпускала тебя играть на дороге!
И он появлялся, и солнце играло на чёрных перьях, отливающих синим, зелёным и фиолетовым. Он не боялся солнечного света и рос обычным ребёнком, то весёлым, то капризным, то задумчивым. Им приходилось туго, мать собирала в заброшенных садах яблоки, в крошечном огородике на краю леса сажала кореплоды, ловила в силки лесную дичь — зимой приходилось голодать, если не хватало даров леса и сада. Но они жили и были счастливы вдвоём.
Оперённые Подземья с рождения воспитываются так, что не показывают никаких эмоций, а может быть, и не испытывают их никогда. Но мать растила сына себе на радость, учила чувствовать и сопереживать… до той поры, пока чёрные пёрышки маленького Бессвета не увидел прохожий. Мать забрали монахини, а сына отвели к пещерам, где он сидел до глубокой ночи, пока оперённые в чёрной одежде не вышли за ним на берег моря. Долго сидели они молча рядом с ним, а наутро от Света не осталось даже памяти, но в свите Одиннадцатого, безымянного, бога появился молчаливый мальчик со следами загара на худом личике.
Некоторое время спустя загар выцвел, и глаза Бессвета привыкли к вечной тьме. Вокруг него вились тени и слышались бесстрастные голоса подземцев.
Но он помнил голос матери, полный солнца и любви.
— Свет! Я не отпущу тебя! Слышишь?
…похожий голос, настойчивый, почти умоляющий голос, наполненный чувствами, сейчас не давал ему взлететь и подняться над темнотой — к свету.
— Бессвет, эй, Бессвет! Ндай, не надо так!
— Радея из Дома Лебедя, — в который раз Бессвет стоял на чужом пороге. В который раз глядел в чужое лицо.
Вечер. Свет из дверного проёма. Бессвет не боится ламп, но оперённых пугает его чёрный цвет. А в сумерках все перья, как известно, серы. Если на них не слишком ярко светить.
— Не знаю такую.
Дверь хлопает прямо перед носом. Капюшон падает с лица, на котором застыло бесстрастное и в то же время упрямое выражение. Найти мать. Во что бы то ни стало найти.
Сотни, сотни одинаковых дверей. В Архипелаг входят девяносто девять островов. Центральный, самый большой, Бессвет обошёл давным-давно. И на Андрай ещё не совался. Кто ж в своём уме просто так сунется на Андрай? А так он даже на Огневе побывал. Ему не понравилось, хотя уж как ему расписывали весёлых бескрылок-актрис рыбаки с побережья острова Берегарда…
Андрай встретил тяжёлым, мощным ветром, на тёплых крыльях принёс вонь копчёной рыбы и сушащихся повсюду шкур. Мужчины в запашных юбках, все беспёрые, все бескрылые, смотрели без страха. К Дому Врана проводили с уважением, но без трепета. И Радею они знали, только Радею из Дома Врана, чернопёрого, сурового птицебога. Знали, помнили. Схоронили три года назад. Вот и могила. У самых ворот храма. Хорошая была женщина. Все беспёрые к ней ходили за добрыми снами да тёплыми словами. Унесёшь от неё слово — оно ещё неделю тебя греет.
Бессвета больше ничто не грело, никто не грел. Постоял он у могилы на холодном вонючем ветру, да и пошёл прочь. Не было нигде его матери. И в Подземье не встречал он её душу, и на земле её уже не осталось — видно, улетела подальше от него, Бессвета, даже в смерти не встретились они больше.
Ночью сел на воду, словно лебедь чёрный, корабль о трёх мачтах, и принял на борт тех, кто желал покинуть Архипелаг. И взлетел, унося на борту одинокого оперённого с чёрным крылом — прочь, прочь. Вовремя: уже шла за ним чёрная стая, чтобы вернуть беглеца в Подземье, для пригляда за душами ушедших.
Холодно. Холодно было на корабле. Но нездешний восторг поселился в душе Бессвета той ночью: он изведал полёт. Однокрылые могут спланировать со скалы, могут несколько шагов, подпрыгнув, пролететь, но разве сравнится это с тем чувством, когда взлетаешь так высоко, как птицебоги, и паришь в синем, прозрачном, и смотришь на всё сверху, и внутри тебя лёгкость. А больше ничего.
…Бессвет расправил крылья, собираясь взлететь на Вершину, туда, где, по словам Свободных, обитали души умерших ратипуплангов.
— Ндай, брат же сказал: нельзя тебе пока летать! — ворчливым голосом молвила Анда.
И, понимая, что этот чудак не послушается её, как не слушался никогда и никого, обняла его. Прижалась к плечу, покрытому перьями, вдохнула запах неба — ах, как давно ей хотелось коснуться крыла Бессвета…
— На птичках полетим. Вместе. Ай?
Гортанный голос у Анды, низкий голос, как будто воркует — не каркает. Тёплый голос, ласковый — греет. «Ай» — одна из шестнадцати форм согласия на языке далёкого острова под названием Пасифика. «Ай» — это когда нельзя отказать.
— Ай, — вдруг кивнул, соглашаясь, Бессвет. — На птичках так на птичках.
Анда вернулась ближе к вечеру. Одна. Медленно добралась до своей комнаты и рухнула на кровать лицом вниз. Мать Некромантов осторожно заглянула к ней, боясь даже спросить: что с Бессветом и нашли ли они средство извлечь исчезающий камень из Омегыча.
Она не ощутила ни горя, ни отчаяния, ничего, кроме усталости. Поэтому всё-таки села рядом с дочерью на край кровати и осторожно погладила Андино плечо.
— Устала?
— Ммм, — невнятно ответила Анда. Это означало, видимо, «да».
— Принести тебе поесть?
— М-м, — невнятно ответила Анда, что, видимо, значило «нет».
Потом она подняла лицо от подушки и сказала спокойным, ровным тоном:
— Воды, пожалуйста. Напиться бы.
И, выпив полкувшина, сказала уже более эмоционально:
— Ндай, больше я с этим чудиком никуда не пойду! Какой неслух! Словно тринадцать лет ему, а не двадцать пять.
— Ему на самом деле вроде бы и нет двадцати пяти. Но у оперённых всё так сложно! — сказала Мать Некромантов, на самом деле желая лишь услышать — всё ли с Бессветом в порядке.
— Он в свою пещеру пошёл, — сказала Анда, понимая это.
Она со стоном вздохнула и встала, скидывая накидку из перьев. Тонкое белое платье под ним намокло от пота. Из кармана накидки Анда вытащила шкатулку — простую, деревянную, окованную каким-то переливчатым металлом.
— Это помочь должно. Только пусть не я это буду. Спать хочу.
— А что надо делать? — спросила Мать.
— Ндай, — отмахнулась Анда. — Главное, когда откроете шкатулку — не вынимайте камень. Он сам всё сделает. Это половинки. Они друг друга найдут, и всё будет в порядке.
Мать Некромантов осторожно взяла шкатулку в руки. В её голове проносились тревожные образы. В конце концов, если исчезающий камень никак не мог покинуть тело Омегыча — ни естественным, простите, путём, ни магическим, ни ещё каким-либо, то как же он вырвется наружу, притягиваемый своей половиной? Не повредит ли это Омегычу?
— А откуда этот камень?
Анда уже чуть-чуть похрапывала, и пришлось её растолкать. Мать повторила вопрос.
