Сильнейшие - Дильдина Светлана (читать книги полные txt) 📗
— Я много читал в Тейит. Скажи, почему пути севера и юга разошлись настолько, что полукровки почти наверняка родятся лишенными Силы? Ведь раньше все были одним народом. Если бы удалось как-то справиться с этим, преодолеть поставленные Силой границы…
— Чего ты от меня хочешь? — тот развернулся, предоставив грис бежать куда вздумается. — Чтобы мы начали брать себе женщин-эсса? И я — первым, да? — по счастью, грис его была вышколенной и с тропы не сошла.
— Я ничего не хочу, я пытаюсь понять.
Представил пару — Кайе и Этле. Хихикнул, настолько нелепой показалась картина. Фантазия услужливо нарисовала продолжение — детей, соломенного цвета длинношерстных энихи. Поглядев на хохочущего уже во все горло Огонька, оборотень ударил свою грис по крупу и умчался вперед.
Когда Тумайни отдала приказ разбить лагерь, Кайе перекинулся и скрылся в лесу. «Не отпускайте его!» — чуть не закричал Огонек. Но они пересмеивались, ожидая зверя с добычей. Они не знали, что он меняет облик каждую ночь… или знали? Хороши были бы южные стражи, не заметив огромную кошку, шныряющую туда и сюда.
Тевари отошел подальше; сидел у ручья, наблюдая за струями — те подпрыгивали у дна, будто маленькие узкие рыбки. За спиной прошла пара южан из свиты; его заметили, но ничего ему не сказали. Обменялись репликами между собой, отнюдь не стараясь говорить потише:
— Никак не пойму, зачем ему полукровка. Еще и с их стороны…
— Да он жил у Кайе два года назад.
— А! Тогда понятно, почему он сам северян бросил — наша киса всяко лучше. Пушистая, ласковая.
Они засмеялись и прошли дальше.
Огонек вскочил, прижал ладонь к груди, сердце пытаясь утихомирить, вглубь затолкать — а то вот-вот выскочит.
Игрушки… вспомнил, как лепил из глины фигурки — забава. Что там сказала Атали, и те, глупые мальчишки из Тейит? Мысли пошли цепляться одна за другую. Питомцы Асталы — иные, им плевать, кто послужит радости — выпустить пламя.
Правда, пока угрозы не было вроде. Кроме одной — пламя рвется наружу, причиняя сильную боль — уж ее-то Тевари чувствовал. А если устанет, не выдержит? Когда заливают пожар, не выбирают воду.
«Он никогда не подумает так».
«Ты же подумал. А уж он-то! Сравнил. Южане берут все, что хотят, а при Ши-алли он не причинит тебе вреда. То есть… не спалит, как сухую былинку. Значит, перед собой не нарушит данного обещания — о защите. Вот и попробуй ему объяснить. И лучше раньше, чем позже, потому что его «хочу» уже никто и ничего не объяснит. И не удержит».
Напряженно следил за Кайе, едва тот появился на стоянке. Выглядел он усталым, измученным. Это и Тумайни заметила — подошла, заговорила. Напрягший слух Огонек уловил: отдохни… Мотнув головой не то в знак согласия, не то с обычным «не тронь меня», он отошел к дереву, по пути срывая орехи с ветки. Остановился недалеко от ручья. Вытянул руку, пытаясь накормить с ладони дикую белку. Та пугливо описывала круги по стволу, понемногу приближаясь к руке. Огонек в очередной раз пристально всмотрелся в него. В очередной раз почувствовал страх. Не мальчишка уже перед ним. Взрослый. Подошел, стараясь не наступать на хрусткие сучки. Услышал голос, чуть-чуть надломленный, тусклый:
— Скоро вернемся в Асталу…
Тевари отвел глаза. Потом понял, что юноша смотрит на него.
— Боишься? Теперь-то чего? Северяне вряд ли помчатся через всю Лиму сводить счеты с тобой. А тебе лучше быть под моим присмотром.
— А еще лучше не быть совсем.
— У меня не так много друзей, чтобы бросаться ими. — Он оставил белку в покое.
Друзей?! Огонек вновь промолчал.
— Къятта?
Мальчишка вздрогнул, словно скорпиона ему за шиворот бросили.
— Он… и он тоже.
— Я знаю, что ему сказать. Что-то еще?
— Да…
Огонек отвел взгляд и принялся рассматривать глиняный домик ручейника.
— Прошу тебя… Дай слово, что никогда не попробуешь перейти границы того, что есть.
— Обещания не требуют у Сильнейших.
— Тогда я вернусь в Тейит…
— Никто тебя не отпустит.
— Не все можно удерживать силой…
— И как же уйдешь? — положил ладонь Огоньку на плечо, мягко, словно лапа ихи легла — только научен уже был. Эта ладонь вмиг каменной станет… лишь рискни шевельнуться.
— Ты можешь и тело, и мою жизнь удержать… но не душу. Ты хочешь, чтобы я стал… жалкой тенью себя?
Руку убрал, сказал недовольно:
— Что за бред ты несешь?
— Потому что… — он глубоко вдохнул. — Я наслушался о южных обычаях. Считал, что северяне сошли с ума… а потом стал понимать, что они правы. Вы и в самом деле такие. А ты рано или поздно поймешь, подумаешь — по крайней мере, твой огонь мне теперь вреда не причинит.
Кайе долго не откликался. Потом произнес тяжело, чужим голосом:
— Я думал, в тебе меньше северного. Значит, считаешь меня таким?
— Ты… для тебя ведь все неразрывно. Ты будешь делать то, что захочешь… и не задумаешься, хочет ли этого другой. Ты сам не умеешь останавливать себя. А если пытаешься — это бьет по тебе. Я понимаю твоего брата. Именно это он и пытался сказать мне тогда в подвале…
— А, так вы еще и разговаривали!
— Да, и он сказал мне большее, чем я мог рассчитывать узнать. А еще, я знаю… Если дашь ты слово, то исполнишь.
— А пошел ты! — очень грубо отозвался тот, и, похоже, едва сдержал более крепкие выражения.
Наконец сказал, глядя мимо полукровки и сжимая руку в кулак:
— Я хочу тебе добра. А ты… — Он явно был в бешенстве, и Огонек не понимал, почему. Ведь ничего обидного не сказал. Напротив… просил, как более сильного. Отозвался:
— Мы часто по-разному понимаем добро.
— Я достаточно обещал тебе. И не стану еще — особенно ради подобной чуши. Хватит.
— Тебе так дорого осознание собственной исключительности? Не желаешь поступиться и малой частью?
— Малое влечет за собой большое.
Сухо добавил:
— Кажется, пока тебе не на что было жаловаться!
Тевари встал, прошел несколько шагов по мягкому грунту. Повернулся и проговорил очень ровно:
— Нет, Дитя Огня. Мне не на что было жаловаться. И сейчас у меня есть друзья, никого дороже их… но я не с ними — с тобой. Ты спрашивал… Я всегда отвечал открыто, и часто не то, что тебе хотелось услышать. Если когда-нибудь ты пожелаешь спросить — ответ будет тот же. Если не пожелаешь, и просто поступишь по-своему, я умру. Ты вел меня по самому краю — и достаточно было легкого толчка. Ты не сделал его. Не сделай.
Быстрыми шагами ушел; солнечные пятна сияли на устилающей землю хвое, словно пятна на шкуре олененка.
Копыта грис скользили по глине; уставшее, животное отказывалось повиноваться. Но девушка понукала грис, пока та не свалилась на склоне, поросшем скудной сероватой травой. Девушка успела соскочить, чтобы не оказаться придавленной мохнатой тушей. Но и тогда — дергала за узду, кричала, пытаясь поднять обессилевшего скакуна. Закрытые, печальные веки грис еле подрагивали, морда была вся в пене.
— Сын плешивой змеи! — со слезами в голосе бросила девушка, и побежала вниз, не щадя ног, прямо по острым стеблям.
…Там, в долине Сиван, когда северяне, молчаливые, ошеломленные неожиданной развязкой, возвращались в лагерь, Этле почуяла щелку в незримой стене, окружавшей Лачи. И рванулась туда, пытаясь не столько прочесть что-то, сколько высказать обиду свою — «пусть видит, что пришлось мне пройти!» И — разглядела сама, ненужное, ей не предназначенное. Всего миг понадобился, чтобы понять, от чьей руки приняли смерть северяне, те, за которых сама Этле требовала мести у Юга.
Может быть, в ином состоянии она потребовала бы суда Тейит, высшего, когда собираются все взрослые отпрыски четырех ветвей, потребовала бы, если б ее не заставили молчать — и плевать, насколько разумной зовется такая попытка. Но сейчас ее хватило лишь на одно: отвязать могучего самца грис и мчаться в ночь, без дороги. Животное само выбирало путь. А теперь издыхало на склоне.
