Тьма века сего (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
— А «щепки»? Эта версия…
— …столь же негодна. От древесного ствола не остается железной стружки, а из стеклянного шара не выпечь мучного пирога. Если Хаоса не было до творения, если он суть лишь отходы, помои — с чего бы Творцу, творящему из ничего, оставлять за собою столько сора, столь противного всему разумному и упорядоченному? Когда Господь отсеял негодное — вышел ад, а не Хаос.
— А если не то и не иное, то… то, может, Творец не неизменен? И когда-то часть того предвечного Хаоса… почему-то… решила сотворить Порядок? И… Создатель с самого начала не очень себе представлял, как это делается, и рос над Собою вместе с сотворенным миром, и Его благими намерениями… получилось то, что получилось?
— Сия версия тебе пришлась по душе?
— Она хотя бы как-то…
— …понятна, — подсказал отец Альберт, когда он запнулся, и Бруно кивнул:
— Да. В ней есть хоть что-то…
— …человечное.
— Да. И она…
— …похожа на правду, да. Стану ли я утверждать, что она — не правда? Не стану. Посему я и сказал в начале нашей беседы, что Творец изобразился мне лишь еще более великим по завершении моих раздумий.
— Вы… пришли к тем же выводам?
— Я рассмотрел их как мыслимые, — сдержанно уточнил отец Альберт. — И если все так — разве не еще более велик Тот, Кто пошел против собственной темной и хладной сути, встал против всего и всех, стал самим источником света и благости для целой вселенной?
— Каково пойти против собственного окружения — я прекрасно знаю, — натужно улыбнулся Бруно. — Тяжко. А я всего-то против семьи пошел, а не против богов Хаоса… В этой версии мы с Создателем еще более подобны, еще более близки и по сути в одной лодке.
— Именно потому и мнится мне, что не так все просто, — кивнул старик со вздохом. — Больно уж много человеческого в сем рассуждении. Ты помянул сферу звезд из старых трудов моих… Вот так мне это и видится. Скудным умом на фундаменте невеликих знаний я пытался прозреть мироустройство — и не разглядел его, а наделил своими фантазиями, увидел не то, что было, а то, что был способен измыслить мой ум. И мне так же казалось все придуманное непротиворечивым, понятным… по-человечески понятным. Как эти наши размышления.
— Так что ж тогда? Что… это всё? Кто они такие — Творец и Хаос? Как сосуществовали до творения? Почему… всё это?
— Мы не знаем, — просто ответил старик, и Бруно нахмурился:
— То есть как?
— А вот так. Быть может, все это просто наши домыслы, кои и близко не схожи с истиной. Быть может, мы на верном пути, но не уразумели всего до конца. Быть может… Что угодно. Наш разум на многое способен, и он далеко завел нас за века осмысления подаренного нам мира, однако, как бы ни был человек близок к Господу, в одном мы несхожи: Он абсолютен, мы ограничены. Ограничены кратким временем, ограничены малостью знаний, ограничены скудостью мысли. Мы движемся по времени медлительно, как садовые улитки, ощупью находим свои пути и натужно постигаем мир, Господа… да и себя самих.
— Особенно себя… — все так же чуть слышно проговорил Бруно, и старик пожал плечами:
— Мы все же образ и подобие, пусть и жалкое. Постигнем себя — постигнем и мир, и Господа… хотя б отчасти. Быть может, в некоем будущем разум потомков сумеет осмыслить то, чего мы не понимаем, и увидеть то, чего мы приметить не можем. Наши духовные предки даже не ведали, что мир, в коем мы поселены, не един во всей Вселенной, а мы знаем, и взгляни, как одно лишь сие поменяло всё, как сразу же многими путями разбежалась наша мысль, а сколько ложных путей мы отринули. Когда-нибудь наши наследники изведают мир глубже, узнают больше, поймут лучше. А пока… вот так.
— Начинаю понимать, что роится в голове, когда в руки дается выбор и возможность увидеть это однажды, — вздохнул Бруно и, встряхнув головой, глубоко перевел дыхание. — Смешно, — хмыкнул он без улыбки. — Еретики всех мастей уверены, что Инквизиция знает некую «правду», которую скрывает ради сохранения власти над умами, и эту правду надо раскопать, распотрошить и раздать всем, кому сколько влезет. Когда-то и я сам так думал. А правда в том, что мы не знаем ничего, а если раздадим то, что знаем — наступит тот самый хаос… «Что скажет крестьянин, на уши которого вывалить все тайны?» — медленно произнес Бруно, глядя в стол. — «Половина из них покончит с собою, разочаровавшись в вере, жизни, правде, в чем угодно, каждый в своем. Вторая половина отбросит все, что складывало до сей поры их бытие, без разбору, а на пустом месте прорастет анархия — она всегда приходит первой на место, ранее занятое идеалами, вбитыми в голову с детства, впитанными с младенчества. Останутся еще и те, кто вычленит из этого знания полезное; полезное для себя. И использует для того, чтобы управлять остальными, подчинять толпу и держать власть над ними»…
— Сдается мне, — заметил старик, — я знаю, чьи слова тебе припомнились.
— Снова наш человек эпохи человека, да, — уныло подтвердил Бруно. — Тогда я считал, что Курт слишком плохо думает о людях или слишком хорошо — об известных Конгрегации тайнах. Сейчас… даже противно, насколько я с ним единодушен.
— Ничего, — благодушно отмахнулся отец Альберт и бодро наплескал биттера в оба стакана. — Завтра нас обоих упокоят, и все тайны уйдут за нами следом в могилу, и мир останется неколебимым. Ergo bibamus! [169]
Глава 35
Сегодня полномочные члены Собора, наблюдатели и гости собирались загодя, едва ли не с рассветом. Первыми к складам на берегу озера потянулись те, кого высокие чины промеж себя пренебрежительно звали «зеваками» — рыцари и представители мелких приходов, сперва иностранных, а после и имперских; внутри мест для них предусмотрено не было, и зрители толклись поодаль, тщась вместе с тем и не упустить выгодного местечка поближе к входу и распахнутым настежь окнам, откуда, если посчастливится, можно было разобрать, что будет говориться внутри. Следом явились сошки покрупнее — богословы и настоятели, и где-то в этой пестрой толпе можно было заметить понурого и помятого от бессонницы посланца Эммануила Палеолога, который, кажется, уже и сам перестал понимать, что он все еще здесь делает.
Ближе к началу заседания начали подтягиваться архиепископы, кардиналы и епископы, герцоги и представители королей, и пестрая масса зрителей снаружи оживилась, заговорила, закачалась волнами, собираясь во все более плотную толпу у дверей и окон. Толпа расступалась, пропуская очередного кардинала или епископа, и смыкалась за его спиной, чтобы вновь расступиться и снова сойтись.
Шагая по этому живому коридору, Бруно никак не мог отделаться от мысли, что идет сквозь строй — каждый выжидающий взгляд, каждый шепот и неясное бормотание ощущались почти физически. Где-то в этой толпе должны быть и конгрегатские expertus’ы… Остается лишь надеяться, что от них будет толк, если или когда ситуация накалится.
И наверняка где-то здесь же были люди Коссы, их просто не могло не быть. Кто и как пустил первый слух, приведший к молве о судьбоносности сегодняшнего заседания, отследить уже было невозможно, да и не нужно — это уже было неважно, но не предчувствовать, не предполагать, не допускать как один из самых вероятных именно плохой итог — Косса не мог. А стало быть, не мог и не подготовиться к нему…
Внутри метался под низким потолком невнятный гомон; acustica склада не была рассчитана на хорошую слышимость, и разобрать, что говорилось в одном его конце, сидя в другом, было довольно сложно, особенно когда первые мгновения уходили на то, чтобы сообразить, на каком из языков это было сказано. Это и сыграло на руку, когда папское единовластие удалось урезать, вверив право голоса и принятия решений не только кардиналам и епископам, но и светским богословам и знатокам гражданского права. Когда это предложение было озвучено, а после стало решением, а потом и принятым решением (буквально за считанные минуты) — Косса просто не успел сообразить, что происходит. Продвинуть второе постановление — «каждой нации один голос» — было уже куда легче. Теперь вся огромная Империя имела единственный голос как «германская нация», но зато и слетевшиеся в Констанц, как голуби на кормежку, итальянские кардиналы лишались численного преимущества. Третий шаг — признать Собор высшим церковным органом, имеющим верховенство даже и над Папой — было уже несложно.
