Паломничество жонглера - Аренев Владимир (книги онлайн читать бесплатно txt) 📗
— Смутный мертв, — отрезал господин Туллэк. — Смутный давно уже мертв. Но надежды, как вы правильно предположили, я не теряю.
На исходе весны года 699-го от Первого Нисхождения Фриний, чародей пятой ступени, направлялся к Тхалемскому монастырю Лягушки Пестроспинной. Чем и был вполне доволен, ибо стоило ему оставить Хребет, как мучительные сны, сопровождавшиеся подчас головными болями, прекратились.
И в этом заключался единственный положительный итог трех месяцев, проведенных Фринием в горах.
Разумеется, никаких входов он не нашел — зато досыта наслушался местных легенд, сказок и анекдотов о Лабиринте и туда входивших. Легенды и сказки, как правило, заканчивались для героев печально, а анекдоты являлись образчиками великолепного юмора, но исключительно «черного».
Северный Ургуньский тракт, как отметил Фриний, за последние годы почти не изменился. Разве что путешествующие чаще сбивались в отряды по десять и более человек да оружие всегда носили при себе. Поговаривали о каких-то разбойниках-трюньильцах, шуровавших вдоль берега и пользовавшихся границей как заслоном. По ту сюрону потока всё-таки чужая власть, чужие порядки; местным тааригам оставалось усиливать патрули из добровольцев да молить Сатьякал, чтобы удалось поймать мерзавцев на этом берегу.
Предполагаемые трюньильцы нападали только будучи вполне уверенными в своей победе: на одиноких путешественников или на беззащитные деревушки. Тем не менее Фриний лишь вначале держался попутного каравана, а потом решил, что слишком уж медленно тот движется, и дальше поехал один.
К легкому удивлению, даже разочарованию чародея, никто на него не напал, за исключением пары блохастых собак на въезде в одну из деревушек. А примерно в часе езды до монастыря тракт вообще будто вымер.
Равно как и сам монастырь.
Ладно, почему безлюдно на тракте, Фриний еще мог понять. Всё-таки раннее утро на то и раннее, что не всякий путник в такое время захочет отправиться в дорогу. Другое дело обитель, в которой жизнь не прекращается ни на миг, немного замедляясь разве что к ночи.
И как бы ни укрывал высокий, в два человеческих роста, забор признаки этой жизни, но утренние песнопения, стук деревянных подошв по камням, перешептывание Непосвященных ему не удержать.
Если, конечно, есть что удерживать.
Сейчас же из-за забора рвалась наружу, панически распарывая свое брюхо об острия частокола, тишина. Ее, эту тишину, дырявила монотонным «ку-ку» растерявшаяся кукушка — да еще скрипела где-то вдалеке дверь на несмазанных петлях: сквозняк, а закрыть некому.
Калитка в воротах тоже была не заперта, и Фриний вошел во внешний двор монастыря, ведя за собой упирающуюся и фыркающую лошадь.
Конечно же, он догадывался, что увидит. И всё равно в первый момент опешил, выпуская из рук поводья и перехватывая поудобнее посох. Хотя понимал: те, кто устроил это, уже далеко.
Первый из трупов лежал рядом с воротами, в небольшой беседке, предназначенной для дежурного привратника. Фриний не узнал его — кто-то из молодых, попавших в обитель уже после того, как он ушел отсюда.
Еще несколько человек замерли в нелепых, неудобных позах рядом с дровяным сараем и у колодца; один — у входа в гостиницу для путников. Дальше — больше: в церкви (служившие всенощную), у колокольни, рядом с крытой галереей, в круговом клуатре…
Кукушка на дереве по-прежнему куковала, изумленно отсчитывая годы, недожитые покойными. Куковала, куковала — и никак не могла остановиться…
В кельях люди выглядели так, будто спали. Фриний даже поверил на мгновение, что кто-то из них мог остаться в живых, и у двух-трех пощупал пульс, точнее, его отсутствие. А потом, уразумев, что неведомые душегубы убивали всех подряд, просто шел по коридорам и вел счет убитым. И искал…
…и боялся найти.
Они были в покоях отца-настоятеля. И, видимо, не дали умертвить себя без боя.
Жорэм Одноногий лежал у самого входа, и на его забрызганных кровью (чужой кровью!) устах змеилась счастливая улыбка. Возможно, в последние минуты своей жизни он вспоминал другие сражения и видел вместо лиц убийц — тех, других, с которыми он бился в раскаленных пустынях Захребетья.
Арьед Ог'Тарнек умер так, как и подобает отцу-настоятелю: безоружным, заслоняя своим телом воспитанника. Видимо, в надежде, что его, воспитанника, не заметят или не тронут, сочтя убитым.
Не вышло: умертвив отца Ог'Тарнека, душегубы сбросили его тело с Птича, потерявшего сознание то ли от ран, то ли от удара головой о стену, и перерезали молодому монаху горло. Чтобы наверняка.
Потому что именно он им и был нужен, только ради Птича и затеяли эту резню неведомые убийцы. Иначе зачем бы они отрезали и забрали с собой Птичевы уши?
Впрочем, он и так, без ушей, был очень похож на своего отца — пусть сам никогда об этом и не узнал, ведь ему, Птичу, монаху Тхалемской обители Лягушки Пестроспинной, никогда не суждено было увидеть Суиттара Двенадцатого.
Видел ли хоть раз короля Тойра? Или он оказался в том положении, когда иного выхода нет, когда любой другой выбор хуже смерти? Именно он проснулся и прибежал в покои отца-настоятеля — это ясно было по тому, как Тойра одет. Он не просто примчался, чтобы сообщить о происходящем, он умудрился привести с собой Птича; а Жорэм, по всей видимости, последние годы был у отца Ог'Тарнека личным слугой. …Они заперлись изнутри и, наверное, наблюдали из окна, как недавние постояльцы монастырской гостиницы шныряют по ночному двору убийственными тенями. Скорее всего к тому времени со всеми, кто находился не в кельях, было покончено, и большая часть душегубов наводила порядок в монашеских обителях, а меньшая следила за воротами, чтобы никто случайно не ускользнул. Ни один не должен был выжить — ни один и не выжил.
И хотя Тойра наверняка мог спастись — во всяком случае, попытаться мог! — он предпочел остаться. И унести с собой во Внешние Пустоты обещанные Фринию ответы.
Сбежал.
Теперь он лежит… (Фриний, спящий в Лабиринте, отчетливо видит худой, хрупкий силуэт, неожиданно беззащитный, но — не жалкий, нет, не жалкий!), лежит лицом вниз. Однако Фриний почему-то уверен, что странный бродячий проповедник улыбается, будто рад наконец-то обретенному покою.
Даже так, в спину ему, долго смотреть невозможно, и чародей растерянно скользит взглядом по беспорядку в покоях отца-настоятеля — кровь везде: на полу, на стенах, на столе… в черной, загустевающей луже плавают священные статуэтки зверобогов, лежит металлическая кружка. Голова вдруг взрывается кислой, перебродившей болью: «Не надо меня делить!»
Цветные полосы, холодные слезы на щеках, повсюду, «раз-гиль-дяй!», «я сделаю так, что он вспомнит в нужный момент, поверьте, брат Гланнах», голый лягушонок, уже было, ты уже приходил сюда, и ты снова пришел, но лихорадка, от которой ты бежал, ей нет границ, она везде, она — мир, который расколот, рассечен на куски, ты сам сделал это, чтобы спасти (мир — от них, себя — от себя), только ты не спасешься, мир не спасется, никто не спасется!..
И холодный (как слезы!) голос, который спрашивает с едва заметным шипением: «Ты знаешь, каково это — быть фистамьенном, голый лягушонок? А?»
— Смутный мертв, — повторил врачеватель. — Вот уже полгода, как мертв. Но это ничего не меняет. Или, полагаете, я сам оставил то сообщение в «Рыцаре»?
— Вы могли это сделать, — согласился Гвоздь. И, покачав головой, добавил: — Могли, но не делали. А теперь, я так понимаю, повстречали человека, оставившего то сообщение. Он же рассказал вам и о смерти Смутного. И, думаю, научил, что делать дальше, верно?
— Всё запутано, — пробормотал господин Туллэк. — Всё так запутано. Да, мне повезло, я нашел нужного человека. Сейчас он не может предстать перед вами и самостоятельно рассказать о том, что происходит; это за него сделаю я.
Гвоздь покачал головой:
— Не уверен, что хочу знать больше, чем уже знаю. Мы ведь с вами еще в Сьемте выяснили: сны странные мне не снятся, Узел тот мог упасть из-за чего угодно…
