Бессилие и ужас в театре кукол (СИ) - Ставрогин Максим (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Ну… что сказать? Знаешь, как оно бывает? Вот в какой-то момент, лет в тринадцать наверное, тебе внезапно начинает казаться, что ты уже достаточно взрослый для отношений и тебе они срочно-срочно нужны, прямо-таки жизненно необходимы. И в это время ты начинаешь искать любой удобный случай. Так и я нашёл себе какую-то неизвестную девчонку. Мы поговорили с ней пару дней в интернете и пошли в кино. После кино я сразу же ей и сказал: «Ну, я тебя, наверно, люблю», а она в ответ: «Я тогда тебя тоже», — тут Марк не выдержал и рассмеялся, сбившись с повествования. — Так и начались эти до ужаса нелепые отношения. Первую неделю мы просто гуляли и даже почти не говорили друг с другом. Просто выйдем на улицу, пройдёмся туда-сюда, минут пятнадцать максимум, и по домам. А чуть позже, спустя время, мы остановились в каком-то переулке, и я понял — надо целовать. Целую. Ещё целую и думаю: «А когда надо остановиться?». И не понятно ничего от слова совсем. И вот стоим, целуемся уже больше часа, мне уже неловко настолько, насколько это вообще возможно. И в голове повторяется: «Когда там уже хватит? Не слишком ли? Ну, она вроде не останавливает, значит нужно ещё». А потом у неё звонит мобильник. «О, это мой парень», — говорит и спокойно так начинает с ним разговаривать.
— Серьёзно? — Девушка рассмеялась и стала неуверенно крутить в руке колпачок от ручки.
— Да-а, а это только начало истории. Весело, конечно, сейчас вспоминать, я тогда ещё совсем ребёнком был. Хотя и сейчас тоже…
— А сколько тебе лет?
— Не помню… может… ну, наверняка больше тринадцати, и я почти уверен, что меньше восемнадцати, — пробормотал он торопливо, всё ещё прижимаясь к окну и сверля его взглядом.
Вдруг позади послышался шум битого стекла. Марк с Полиной разом обернулись. У будки стояла Единица и, будто каменная гаргулья, смотрела на разбитые колбочки под её ногами. В колбочках этих были лекарства для больных, которые должны были их успокаивать, но теперь все они растеклись по полу. Видно, кто-то из пациентов неаккуратно прошёл мимо, пока Единица несла это в будку, и толкнул её. Несколько секунд ничего не происходило, а потом женщина выгнулась, заломала себе руки и истошно завопила, как вопит сирена. «Наверно, именно так гаргульи и должны кричать», — подумалось Юмалову. В какой-то момент она уже настолько выгнулась, что Поля испугалась, будто Единица вот-вот себе сломает спину.
— Да как вы смеете! Дрянь, ублюдки, гады, дерьмо, дерьмо! Я тут постоянно спину ломаю, получая одни лишь ругательства в свой адрес, а вы мне всё портите, сволочи! Ненавижу! Даже, сука, донести это сраное дерьмо не дадите спокойно! Вы меня подставить хотите! Вы меня все ненавидите! Это бесчестно! О, где же в этом мире находится че-е-е-есть, — кричала она. Затем Единица вдохнула в лёгкие побольше воздуха и заорала с новой силой. Скоро Марку стало скучно это наблюдать, и он вновь отвернулся к своему окну.
— Так… ты же сказал, что это была не вся история?
— А, да. После того случая я сразу бросил эту девчонку, а через пару дней мне написал её парень. Было что-то в духе «Эй, петух, побазарим один на один?». Как-то так, я не помню, но я тогда лишь глаза закатил, прочитав. Недолго думая, пересылаю ей это. Она говорит: «Просто заблочь его». Почему-то сделал, как она сказала, даже не задумавшись. А чуть позже выяснилось, что этот парень и куча его дружков меня ищут. Они караулили меня у школы, следили за мной, пытались выяснить, где я живу. Для меня всё было скорее игрой, и три дня я прятался от них, будто в фильме про шпионов. Но… на третий день одиннадцать человек встретили меня на выходе из подъезда.
— О боже! И как закончилось-то?
— Было три человека, которые вышли именно разговаривать. Сам парень и два его друга. Один из них лишь постоянно поддакивал всему, а второй непрерывно болтал что-то невразумительное и повторял одну и ту же фразу: «Нельзя лезть к чужой девушке».
— А сам этот парень-то чего?
— Он просто стоял. Даже чуть позади двух других и лениво осматривал траву под своими ногами. Мне почему-то кажется, что ему всё это даже не надо было, его просто заставили друзья. Это читалось в его глазах, хотя, признаюсь честно, я тогда был слишком напуган, чтобы читать что-то в чужих глазах, но не слишком, чтобы нагло улыбаться, из-за чего чуть не началась драка. Благо мы всё-таки разошлись мирно, а я так и не понял, зачем это было… наверное, чтобы самим себе показать, что они не оставили дело просто так, не решённым. М? Как думаешь?
— Наверное… Эй! Почему ты постоянно в окно смотришь? Смотреть надо в глаза, когда разговариваешь. Что там?
— Видишь старушку? — к тому времени уже наступил вечер и улыбающаяся женщина вновь начала свой длинный монолог с отражением.
— Вижу.
— Нравится она мне.
— На мою маму похожа.
— А что она? Хорошая была женщина? Расскажи о ней, что ли, — он только чуть позже задумался о том, почему сказал именно «была», словно уже заранее знал всю историю.
— Мать моя… такая же, как и у всех, мне кажется. Я ещё помню себя совсем маленькой, в такой же маленькой квартире, и до того там много людей было! И вечно внутри стоял запах человеческих тел, их пота и гомон такой, даже ночью. Днём же мне и побираться приходилось… ну да пустое оно! Тебе про это слушать, наверно, неинтересно, ты прости.
— Нет, я с удовольствием всё выслушаю, — а ему и правда хотелось послушать, так что это сказано было не из простой и сухой вежливости, как то обычно бывает.
— Так вот. Мать моя тогда ещё пыталась то туда, то сюда, где подзаработать, где даже и украсть. Она, впрочем, родила меня: ещё молода была. Молодая и красивая, куда же ей было идти, кроме как в проститутки? Оно и ладно, я не осуждаю, никто не осуждает, помимо дураков, все это понимают. Да вот только оно как бывает?.. Все деньги стали уходить на платья, косметику и прочие «завлекаловки» для клиентов, не так ли? Та-ак. Жизнь сильно лучше не стала, а страдали мы уж чуть ли не больше. Очень мне это напоминает историю Сонечки Маремеладовой у Достоевского, читал, может? Она там тоже… за сущие копейки свою душу продала, жизнь свою на заклание положила. Грустно это… ну да ладно. Я хотела сказать тебе о том, что после этого, хотя толку-то и не было, мама посчитала себя героиней. Ну и ладно, пускай хоть такая радость у неё будет. Да вот только, когда человек считает себя жертвой, полагает, что на заклание себя ради других положил и всё-превсё отдал, он ведь и на мир иначе смотрит. Такие люди, которые считают себя благодетелями, хотят, чтобы те, кого они «спасли», пресмыкались перед ними, и всю-всю жизнь свою благодарны были, и на коленях от этих благодарностей ползали, ноги вылизывали. Едва ли такое когда бывает… вот эти люди и выходят из себя, в истериках кричат, покоя с миром не находят. Мать моя такая же была. До того себя довела, что и померла скоро. Оно так, я думаю, вообще с большинством родителей. Многие случайно, в молодости, рожают. И, думаю, так: «Я ребёнка родил, дал ему жизнь, молодость на него свою погубил — всё ему отдал, а это значит, что он ныне мне должен быть весьма и весьма благодарен! И вообще даже не просто благодарен, а рабом моим, фактически как… как шкаф! Я шкаф купил, пускай он выполняет все мои прихоти, так?». Но никто, никто! Не допускает и мысли о том, что дети ничего этого не просили ни-ко-гда. Дети — это не неблагодарные существа, не понимающие вложенных в них жертв, а… а сами жертвы, на которых навешивают груз ещё больших жертв. И всё так и идёт: жертва на жертве, а толку да смысла — ноль. Грустно это, очень грустно!
— И совсем это не грустно, — возразил он, но не потому, что действительно был не согласен, а потому, что ему захотелось не согласиться. Часто такое бывает у людей: что-то может быть не так с лицом собеседника, а цепляются они к его словам. — Это — никак. Оно просто есть, а уж грустный характер ты этому сама придумала. Грусти не существует до тех пор, пока тебе в голову не взбредёт, что ты её чувствуешь. Ты создаёшь её себе сама.
