Черная Книга Арды - Васильева Наталья (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Дар же свой мы не выбирали; редким был он ведом прежде, чем мы приходили в Твердыню. Не знаю, как умел он раскрывать этот дар. Должно быть, странно будет узнать потомкам моим, что предок их был не воителем, но Мастером Флейты; что рукоять меча не столь привычна была рукам моим, сколь поющее дерево и сталь резца. Однако же всех нас учили владеть мечом — а потому на рассвете я отправлюсь в путь, из которого, ведомо мне, не вернусь, как не вернется никто из нас.
Тот, кто будет читать эти строки, — да узнает он: не было Зова и не было приказа. Но и помыслить не могу о том, чтобы остаться. Тяжело объяснить, что ведет нас в бой, из которого не выйти живым. Быть может, в грядущие времена скажут, что узы таэро-ири стали проклятием нашим, цепью, увлекшей нас к краю пропасти и дальше — в бездну. И мне не разубедить их: никому из таэро-ири не суждено надолго пережить падение Твердыни.
Мы оставались — таэро-ири а т'айро-ири, мы были братьями, братством воинов — до последнего часа своего. Мы не знали одиночества ни в жизни, ни в последние мгновения перед шагом за Грань. Но не сможет жить тот, кто лишился души, из чьей груди вырвали сердце. Когда оборвутся нити, связующие нас, мы — не сможем быть. Ни к чему оттягивать час смерти. Пусть это покажется странным — мы идем на смерть, потому что не хотим умирать. Не хотим умирать в пустоте одиночества. Узы родства не заменят уз т'айро-ири.
Нарекут ли нас безумцами или героями — об этом не хочу думать. Никому не дано понять, что ведет нас — я бессилен объяснить, и нет слов, чтобы рассказать. Поймет лишь испытавший.
Так записал я, Хоннар эр'Лхор, в год от Прихода в Земли Севера семьсот шестнадцатый, в последний год Твердыни, сего дня пятнадцатого знака Тайли…"
АСТ АХЭ: Черная лютня
574, 586 — 590 годы I Эпохи
"… Таков закон для тех, чей дар — слагать песни, и ткать видения силою слов, и пробуждать сердца силою музыки:
Говорящий о деяниях прошлого, да запомнит он: не терпит песня лжи. Да не изменит он правде, да не исказит повести, будь то ради того, чтобы украсить песнь, или ради совершенства формы; ради того, чтобы возвысить одних, скрыв то, что бросает тень на них, или, напротив, умалить деяния других. Тот же, кто изменит Правде Песни, недостоин Дара своего.
Сплетающий видения, да запомнит он: опасный Дар доверен ему судьбой, ибо силою своей может он исцелить душу — но может и сломать ее; может он даровать свободу — или подчинить себе волю слушающих его. Дано ему читать в душах людских — да не станет Дар его злом, да будет он на благо людям. Тот же, кто обратит во зло Силу Песни, недостоин Дара своего.
И тот, кто достиг мастерства, да не скажет он: вот, я стал лучшим среди собратьев своих, и нет песен равных моим, ибо достиг я совершенства. Сказав это, остановится он в пути своем и не создаст более ничего нового. Бессчетное множество граней у Дара Песни; кто может сказать — лишь одна из них совершенна и не найдется более яркой? Есть песня, что подобна полету сокола; и есть та, что подобна трели жаворонка; и есть та, что подобна шелесту трав: кто может сказать — вот, это более совершенно, нежели иное? Как любой твари земной есть место свое в Песне Арты, так и каждой песне есть время свое и место свое. Тот же, кто возгордится и вознесет себя в мыслях своих надо всеми, недостоин Дара своего…"
(Из летописей Аст Ахэ)
— Учитель… Тебя хотят видеть.
Мелькор отнял руку от лица:
— Кто?
— Какой-то мальчик… Кажется, давно в пути. Мы не смогли не впустить его; он… — воин замолчал, не зная, как продолжить.
— Пусть войдет.
Недетские глубокие глаза смотрели снизу вверх прямо в лицо Валы:
— Приветствую тебя, Властелин Мелькор.
— Приветствую… Как имя твое?
— Дайолен. Дайо. Я знаю, я не должен был…
— Я понял. Подойди.
Мальчик осторожно приблизился к черному трону, остановился, потом начал неуверенно подниматься по ступеням, не отводя взгляда от лица Мелькора. Вала положил руку на плечо Дайолену, помолчал:
— Мне жаль, Дайолен. Я не смогу излечить тебя.
— Я почти не надеялся, Властелин. Ты прости меня. Я не из-за себя. Тетушка, золотое сердце, когда мама умерла, взяла меня к себе. А у нее самой — шесть ртов, да я еще… Что ж я, не понимаю? Она мне как-то сказала: «Ходил бы ты по селениям, на хлеб подавали бы за твои песенки — хоть какой-то толк…» В сердцах сказала, не со зла: добрая она женщина, да живется вот… Плакала потом, все просила простить, что попрекнула этим. А я тогда подумал, вдруг все-таки поможет кто? Пошел к целителю, а он мне: не под силу это людям. Я и сам не знаю, как решился… Я бы ничего, тетушку жалко… Ты прости меня, видно, и правда, судьба моя — по селениям петь… проживу как-нибудь… это ничего… Пойду я…
— Дайо!
— Властелин? — снова этот неподвижный взгляд в лицо.
— Останься.
— Зачем я тебе… такой?
— Ты сам не знаешь своей силы. Я помогу тебе, оставайся. У тебя душа крылатая, мальчик.
— Ты… правда, хочешь, чтобы я остался? — с удивленным недоверием.
— У тебя зрячее сердце, Дайо. Ты видишь сам.
— Да… я вижу твои глаза… Я раньше думал: звезды — что это? Какие они? Теперь я знаю…
— …Дайолен.
Юноша поднял голову. Под сводами зала гасли последние отзвуки песни.
— Да, Тано?
— Собирайся в дорогу, Дайо.
Дайолен вздрогнул:
— Ты… ты гонишь меня, Учитель? Тебе не нравятся мои песни? — Лицо его стало растерянным, по-детски беззащитным.
— Твои песни прекрасны, мальчик. Они достойны того, чтобы их слышали многие, не только я. Ведь не можешь ты вечно жить в замке. Да ты и сам об этом думал.
— Я не хочу уходить от тебя, Учитель.
— Не от меня. К людям. Слушай свое сердце.
— Сердце велит мне остаться, Учитель. Я слышал, снова война… Мне неспокойно, Учитель; прости, но… но я боюсь за тебя. Я останусь; я ведь тоже могу защищать тебя, я умею сражаться — на звон оружия…
— Зачем тебе меч, Дайо? Слово и песня тверже стали, острее клинка. Иди. И — вот, возьми эту лютню.
— Но у меня…
— Это мой дар.
Дайолен провел по струнам. Улыбнулся, начал играть одну мелодию, вторую…
— Она… она живая, Учитель!.. Поет… плачет… никогда не слышал такого…
— Я сделал ее для тебя.
— Ты, Тано?.. Разве я достоин такого дара?
— Твои песни — ее душа. И живой ее могут сделать только твои руки и сердце.
— Она говорит, слышишь? И струны — как лучи звезд… Ох, Учитель, как мне благодарить тебя?
— Не нужно. Пусть тебя слышат люди. И — помни. Не забывай ничего.
Дайолен взял руку Учителя в свои: осторожные прикосновения чутких пальцев почти не причиняли боли.
— Я буду помнить все, что ты говорил. Тебя. Твои глаза. Твои руки. Ты прав, я давно решился. Но мне тяжело уходить. Сердцу больно, словно не встретимся больше.
— Не думай об этом. Прощай.
… — Ты говорил с ним? — выспрашивал мальчишка. — Ты знаешь его? Какой он, расскажи?
— У него глаза — звезды, а руки — чудо и боль. Он крылатый, но в его венце — вся скорбь мира. И голос — как музыка… когда он говорит, хочется просто сидеть у его ног и слушать, слушать…
Дайолен умолк, потом промолвил, отвернувшись:
— Все, хватит, Андар. Иначе я не смогу уйти. Слишком тяжело уходить от него. Как сердце разорвать надвое. Идем. Пора в дорогу.
Они шли на восток — много дней, много месяцев. Голубые горы в туманной дымке поздней осени встретили их резким ветром, хлещущим по лицу, как мокрое полотнище. Здесь мучительно остро ощутил Дайолен свою беспомощность и ненужность: он не мог охотиться, не мог даже набрать сучьев для костра. Тем усерднее учился он разводить огонь, готовить пищу, искать целебные травы и съедобные коренья. Когда удавалось отыскать ночлег, надежно защищенный от пронизывающего ветра и злого мокрого снега, Дайолен брал в руки черную лютню, и Андар замирал, иногда в чудовищно неудобной позе, боясь вздохнуть, и слушал…