Вечный колокол - Денисова Ольга (версия книг .TXT) 📗
— Да почему же? — воскликнул Млад, — с чего ты это взял?
— Потому что это неравный бой! Потому что у них есть избранный из избранных, а у нас нет!
— У нас он тоже есть. И не боги виноваты в том, что он пожелал остаться смотреть на воду Белозера.
— Мстиславич, ты не веришь в чудо! — усмехнулся Ширяй.
— В чудеса можно верить, но нельзя на них полагаться. Это большая разница.
— А вдруг однорукий кудесник передумал и уже подходит к Новгороду? А вдруг со дна Ильмень-озера поднимется Ящер и проглотит Иессея? А вдруг Перун спустится из Ирия и убьет его молнией? — Ширяй рассмеялся, — ты не веришь в чудо, Мстиславич!
— Я не понимаю, почему ты смеешься, — покачал головой Млад.
— Я и сам не знаю, — насупился Ширяй, — я не понимаю, что со мной… Мне… Мне почему-то плохо, Мстиславич… Мне кажется, я схожу с ума… В этом нет ничего смешного. Мы должны что-то сделать…
Он поднялся из-за стола и направился к своей спальне, но не дошел всего трех шагов — упал на пол, как мешок, с грохотом опрокинув два пустых горшка с лавки. Тут же за стенкой заплакал ребенок, и Млад услышал встревоженный голос Даны.
Он подбежал к ученику и поднял ему голову: тот был без сознания. Млад брызнул ему в лицо водой и попытался поднять, чтоб переложить на лавку. Но правое плечо потянуло так сильно, что он побоялся это сделать. Впрочем, Ширяй очнулся очень быстро: распахнул глаза, и Млад увидел, что зрачки у него расширены почти на всю радужку.
— Что с тобой? Ты не ушибся? — Млад протер ученику лицо мокрой рукой.
— Ничего. Мне что-то стало нехорошо. Я… я пойду и лягу.
На следующее утро Ширяй раскопал где-то карту Новгорода, скопированную у Вернигоры, на которой были расставлены красные и черные кресты.
— Смотри, Мстиславич! — сквозь зубы процедил он, — они воплощают в жизнь то, что нарисовано на их бумаге! Пять церквей поставлено там, где стоят красные крестики! Вот я их сейчас обведу… Только шестая не на месте. Говорят, они хотели убрать капище Хорса, но Совет господ не позволил. Вот и поставили шестую рядом…
Он макнул перо в чернильницу с киноварью, но посадил на бумагу две кляксы и выругался.
— Ничего, я научусь… — проворчал он злобно, — я всему научусь…
— Ты не с той стороны ставишь подсвечник, — посоветовал Млад, — тень от руки заслоняет тебе то, что ты пытаешься написать.
Ширяй опустил перо в чернильницу и переставил свечи на другую сторону.
— Спасибо. На самом деле, лучше. Мстиславич, ты придумал что-нибудь?
Млад придумал. Он не мог уснуть всю ночь, и в голове у него созрело кое-что — столь же невероятное, как и предположения Ширяя о Ящере и Перуне. Но посвящать в это своего ученика он не собирался.
— У меня есть предложение, — ответил он Ширяю, — давай надеяться на чудо. Если за три дня чуда не произойдет, тогда мы предпримем что-нибудь сами.
— Крещение назначено на послезавтра, — Ширяй посмотрел на Млада исподлобья.
— Оно ничего не изменит. Ты же помнишь Мишу. Я не думаю, что, едва приняв этот обряд, князь Волот сразу станет таким, как он. Три дня. Пообещай мне, что ты сам без меня ничего не станешь делать? Заметь, предложение о чуде поступило от тебя.
— Хорошо. Но и ты пообещай мне, что без меня ничего не предпримешь, а?
Млад пожал плечами — лгать ему всегда было трудно, но на этот раз ложь того стоила.
— Я обещаю, — выговорил он, едва не подавившись этими словами.
Он уповал только на лед Волхова. Никто бы не решился выехать на лед сейчас, когда он еще столь тонок. Никто, кроме шамана — предсказателя погоды. Ему достаточно было посмотреть на Волхов, чтоб понять — лед выдержит коня. А если он выдержит одного коня, то выдержит и тройку, которой запряжены сани князя.
Это было безумием, чистым безумием, и уповать стоило только на чудо, о котором так уверено говорил Ширяй. А впрочем… почему именно чудо? Удача! Удача — то, что боги дают тому, кто не стоит на месте! И еще затемно в день крещения князя Млад пошел на университетское капище, пожертвовав Перуну петуха, а Дажьбогу — пшеничных колосьев.
Перед выходом из дома он долго всматривался в лицо Даны и младенца. Девочку назвали Мстиславой, в честь деда. Она выросла за этот месяц, кожа ее побелела, щеки зарумянились и стали пухлыми — она перестала так сильно напоминать Млада, в ней проступили черты Даны, но все вокруг говорили, что это, несомненно, дочь своего отца. Млад вспоминал день ее рождения, и не мог понять, как сразу не почувствовал того, что начал чувствовать теперь? Чудо. Вот настоящее чудо этого мира — переплетение двух людей в одном маленьком существе. И если он не вернется, если он не сможет осуществить задуманного, рано или поздно эта девочка продолжит род рыси.
Млад чувствовал такое же возбуждение, как перед боем — ни страха, ни сомнений он не испытывал. Священный трепет идущего на смерть… Он улыбнулся сам себе. Жребий, от которого не уйти, или будущее, которое можно творить своими руками? Судьба или Удача?
Дорога от Городища к Новгороду шла вдоль берега, и только на подходе к торговой стороне приближалась к Волхову вплотную. Млад надел шапку Ширяя — пожалуй, отсутствие рыжего треуха стало для него самой надежной маскировкой. Он вошел в Новгород не таясь, никто не смотрел ему вслед, никто не вглядывался в его лицо. Людей было много, толпа собиралась по обеим сторонам дороги — взглянуть на князя. Млад прислушался к разговорам: новгородцы спорили о крещении, в чем польза этого шага, а в чем — вред. Многие соглашались с князем, многие протестовали, кто-то жалел Волота, особенно женщины, кто-то, наоборот, ругал его, как это делал Ширяй.
Млад прошел мимо торга и добрался до того места, где дорога спускалась к берегу. Там толпы не было, все держались ближе к Великому мосту.
Ждать пришлось недолго — санный поезд показался издали, впереди него пешими шагали два жреца чужого бога — их одеяния золотом блестели на солнце и слепили глаза. В руках один из них нес огромный крест, приподнимая его над головой, а другой прижимал к груди изображение богини с младенцем на руках, оправленное в толстую золотую раму. За ними ехали сани Волота, запряженные тройкой белых лошадей, за ними — боярские сани, рядом с которыми тоже двигались разодетые христианские проповедники, и замыкала шествие дружина, числом не менее сорока человек. Млад, всмотревшись, впереди них увидел Градяту — в долгополой шубе, отделанной светлым мехом, поверх доспехов, в яркой шапке и с мечом в дорогих ножнах. Под ним был тяжелый черный конь, взятый под Изборском, и Млад посчитал это добрым знаком — на таком коне выехать на лед будет еще страшней.
Правил санями князя его дядька — весь Новгород знал пестуна Волота. На глазах старика блестели слезы, и Млад, заглянув в них, понял: ему кажется, он везет своего воспитанника в последний путь. Сила идущего на смерть шевельнулась в груди: как когда-то на вече. Млад вскинул руку и шагнул навстречу поезду.
— Остановитесь, — сказал он и увидел, как вскинул голову Градята. Но до него было не меньше сотни саженей. Два жреца замерли, раскрыв рты, дядька князя потянул на себя вожжи. Волот, приподнявшись, с удивлением посмотрел на Млада, но тут же рухнул обратно в мягкие шубы, устилавшие сани.
— Слезай, дедушка, — сказал Млад старику, — теперь я повезу твоего мальчика.
Дядька не посмел не послушать — слезы вдруг высохли на его глазах, в них появилась угасшая было надежда. Он кивнул, впившись глазами в Млада, и поспешно сошел на дорогу, протягивая Младу кнут и вожжи. А Градята тем временем уже рванулся вперед, погоняя тяжелого коня, только дружинники не торопились следовать за ним. Млад вскочил на сани и пронзительно свистнул, лошади сорвались с места, жрецы едва успели отпрыгнуть в стороны, когда сани, перевалившись через сугроб, выкатились на тонкий лед Волхова, присыпанный снегом. Млад свистнул еще раз и взмахнул кнутом: теперь его могла спасти только быстрота!
