Империя страха - Стэблфорд Брайан Майкл (книги txt) 📗

— Это звучит как добрый совет… — сказала она, не обращая внимания на его сарказм.

— …который легче дать. Очень легко, по-моему мнению, только таким людям, как мой отец, решившим заняться наукой и делать открытия, тогда как я все еще принадлежу миру боли и болезни, и тем, кто сделал бессмертным усердие в работе на сотню лет вперед. Я не уверен, что так похож на него, как он или я того хотели бы. Скажи, как ты провела века твоей жизни?

Она не обратила внимания на его невежливость и скрытые обвинения.

— Я родилась рабыней, — начала она, — потом стала пиратом. Я изучала эту дикую природу и пыталась помочь в становлении Новой Атлантиды. Я была лазутчицей-шпионкой бессмертных европейцев среди магометан, передавая рецепты эликсиров Ноэла народам, чьи правители держали все в тайне. Так я заслужила благодарность пап, хотя работала не ради Христа. Это было самое смелое дело, но в период последней войны я была в Лондоне во время атак с применением отравляющих газов. Мы пытались вытащить выживших из руин — бессмертных в коме, полумертвых обычных людей. Возможно, это было самое полезное, что я сделала для других. Но нередко была любовницей обычных людей — потому что об этом меня просили в этом мире чаще всего.

— Скажи, какой бы ты совет дала девушке, похожей на меня? — спросил Майкл. — Бедной, некрасивой девушке, которая не только не может стать бессмертной, но и не получает вместе с этим красоту.

— Я не знаю. — Лейла на секунду задумалась. — Не знаю, что посоветовать, Я. не могу предложить тебе, чтобы ты был счастлив тем, что у тебя есть, или придумать, как сделать тебя счастливым. Могу сказать только, что ошибаются те, кто думает, будто счастье может прийти с долгой жизнью и освобождением от боли. Я видела мужчин и женщин, для которых долгая жизнь стала чем-то вроде проклятия, они не умеют ее использовать лучше, чем используете вы. Я видела обычных людей, радовавшихся короткой жизни и не чувствовавших потери того, что никогда не приобретали. Люди очень различаются между собой и внешностью, и характерами, как своими отпечатками пальцев. Для тебя нет готовой тропы, ты должен сам найти свой путь. Но если будешь презирать то, что у тебя есть, твоя дорога станет все хуже. Но ты уже это знаешь, иначе не бежал бы от моря и был бы уже трупом, когда бы я нашла тебя на скалах.

Майкл опять смотрел в огонь, не зная, что ответить. Подобная уклончивость, уход в свои мысли ей были хорошо знакомы. Они были в привычках и Ноэла Кордери — из своих многочисленных любовников она помнила его лучше всего. И будет помнить, хотя столетия не оставили места для подробностей или боли. Память о Ноэле будет жить всегда, ведь он вложил в ее становление слишком много, и если бы она достигла даже возраста Береники, то и тогда не забыла бы его прикосновение или выражение лица, запечатленные в душе.

“Бедный бренный Ноэл!”

Стук дождя по крыше усилился, не обещая прекращения или уменьшения.

“Шанго занят”, — думала она. Представления прошлого было непросто забыть.

— Позвонил бы ты родителям, — сказала она. — Пусть не беспокоятся. В такую ночь незачем приезжать за тобой. Будет лучше, если ты останешься здесь до завтра.

Он взглянул на нее:

— Я не знаю, позволят ли они?

Она пожала плечами:

— А почему нет? Ты подойдешь к телефону без палки или принести ее? Может быть, тебе помочь пройти?

Он неуверенно поднялся, не в состоянии держаться прямо на раненой ноге. И в этом наклоне ощущалась тяжесть мерзкой неудачи, пафос бренности и боли жесткий, бескомпромиссный, открытый.

— Я подойду, — заверил он.

И попытка показала, что смог.

Он проснулся раньше нее, с сухостью во рту и болью в ноге. Боль была острее, чем обычно. Он понял — понадобится помощь, чтобы справиться с ней.

Иногда в такое утро он удивлялся, как вообще мог спать. Сразу после несчастного случая освободиться от мук бодрствования было очень тяжело, исключая случаи активного приема успокоительного. Потом пережил период сна, больше похожего на бред наяву, когда на ум приходили абсурдные, навязчивые мысли. Сейчас боль была меньше, заглушенная, не острая. Теперь он спал глубоким и естественным сном, как будто мозг нашел средство самоанестезии, пригодное для любой работы во время сна. Но иногда просыпался, раздираемый болью.

Майкл привстал, взял с ночного столика флакон с таблетками, подержал на ладони. Таблеток осталась дюжина из двадцати четырех. По одному рецепту получить больше он не мог, однако и этого количества хватило бы, чтобы его убить, поэтому предосторожность казалась глупой.

— Возможность отравления вспоминалась каждый раз, когда он получал таблетки, но регулярное повторение процедуры растворяло соблазн. Он не уклонялся от продуманного, он решил жить, и мысли о самоубийстве только подтверждали эту решимость.

Проглотив две таблетки, Майкл отпил воды из заранее приготовленного стакана. Ему показалось странным, что в своих мыслях и действиях он предусматривает такие мелочи, тогда как мог поддаться нахлынувшим эмоциям. Это больше подошло бы бессмертному, а не обычному человеку.

Он посмотрел на порезы, оставленные бронзовокожей вампиршей на его груди острым, как бритва, ножом, так, что он ничего не почувствовал и только увидел струйки крови.

Когда та спросила, может ли она сделать порезы, Майкл смутился, но только сейчас понял почему. Современные вампирши не должны пить кровь, в их распоряжении есть специальные таблетки. Но Лейла большую часть своей жизни прожила, ежедневно получая дозу крови более грубым, старым способом.

Он понял, что для нее любовь была связана с питьем крови, и с этой просьбой она обращалась прежде всего к своим любимым.

Хотя раньше Майкл никогда не думал об этом серьезно, сейчас ему стало ясно, почему бессмертные искали любовь среди обычных людей. Он всегда рассматривал это как странное извращение и доказательство утверждений о вампирах, что нечувствительность к боли делает их холодными и неспособными любить, только быть любимыми, но теперь нашел звено между любовью к кровью обычных людей.

Он прикоснулся к порезам, не кривясь от острого покалывания, давно привыкнув к терзаниям. Он думал, на что была похожа кожа его отца, расчерченная белыми шрамами, до того, как дыхание жизни превратило ее в живой мрамор, стерев память о ранней любви. Майкл никогда об этом не думал и не спрашивал отца ни о чем.