Маг и его кошка - Лис Алина (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
— Не хочешь — не надо. В другой раз.
Я зажмурилась и прошептала «Хочу», потому что и правда хотела. Интересно же! Неловко, стыдно, но интересно.
Так, зажмурившись, и слушала его насмешливые объяснения, когда он направлял меня, положив пальцы поверх моих. Открыла глаза, только когда его голос дрогнул и прервался. И, заглянув в расширенные зрачки, вдруг ощутила власть над своим мужчиной и странную гордость.
В ту первую ночь, как он и обещал, мы не спали почти до утра. Любили друг друга, говорили и снова любили — до изнеможения.
Как оказалось, кроме любви, в постели можно еще болтать и дурачится. И спать обнаженными в обнимку очень приятно, пусть и жарко. Еще приятнее просыпаться утром от поцелуев. И принимать вместе ванную…
И еще столько всяких милых, неправильных вещей, которые можно делать вместе и которые Джеффри не позволял себе, потому что слишком уважал меня.
Как любит говорить Элвин, к грискам такое уважение.
Немного обидно, что лишь в постели мы становимся действительно близки. Только там спадают все маски, и я чувствую, что он по-настоящему мой. Можно лгать словами и даже лицом, но не телом.
В остальное время он держит дистанцию. Никогда не говорит о своих чувствах. Часами запирается в библиотеке или лаборатории, чтобы сидеть там с гримуарами, или ходит мрачный, погруженный в себя.
Он хочет снова стать магом. Все равно что заново научиться ходить после того, как тебе сломали спину.
Бывает, у него что-то получается. Тогда он становится весел и сам ищет моей компании. Обижается, как ребенок, если оказывается, что у меня уже есть другие обязательства. Рассердиться бы на этот его эгоизм, но я не могу. Мне слишком нравится, когда он становится таким очаровательно нахальным.
Но как бы я ни таяла под его взглядом, я помню, что поддаваться на уговоры — нельзя. Он из тех, кто плохо умеет останавливаться, почуяв слабину. Уступишь дюйм — отхватит фут и потребует еще.
Жаль, что в нем так много глупой гордости. Я хочу поддержать своего мужчину. Знаю, что ему очень тяжело. Иметь столь много и все утратить в одночасье…
Но помощь нельзя навязывать, а Элвин не спешит просить о ней. Может, боится, что я стану его жалеть?
Он ненавидит жалость.
Что же: если ему важно пройти этот путь в одиночестве, пусть будет так.
Элвин
Раньше меня порой занимал вопрос — стою ли я хоть чего-то без своей тени. Но никогда не думал, что ответ на него станет настолько жизненно важным.
Лишиться могущества, стать калекой — это было не просто тяжело. Скромное «тяжело» и в малой степени не передает того мучительного, унизительного контраста, что я ощущал постоянно.
Я сказал себе: левая рука — это еще не весь я. И если, утратив магию, я впаду в ничтожество, значит, и был ничтожеством, обладая ею.
Звучит неплохо, не так ли? Даже оптимистично. Этакий штандарт, прибитый к древку гвоздями. В реальности я бродил по краю ямы, и порой только присутствие Франчески рядом удерживало от того, чтобы рухнуть в отчаяние.
Нет, я не ныл — презираю нытиков. Мы вообще больше не говорили на эту тему. Просто присутствие сеньориты придавало сил. Ее теплый взгляд и абсолютная вера в меня поддерживали лучше любых слов.
Порой я впадал в самоуничижение, и приятель Гайлс начинал нашептывать на ухо скверные мысли. Зачем ей калека, неспособный толком защитить даже самого себя, не говоря уже о женщине рядом? Вопреки всем заверениям Франчески, я начинал подозревать ее в жалости, этаком снисходительном желании позаботиться об убогом, чтобы потом восхищаться собственным милосердием.
В такие минуты меня корежило от ярости, и я с трудом удерживался, чтобы не порвать с сеньоритой навсегда.
Одно дело, когда ты сам превращаешься в презренного страдальца. И совсем другое, когда тебя превращают в него без твоего ведома.
А если даже я ошибаюсь? Если она рядом потому, что действительно любит, а не жалеет меня, разве порядочно с моей стороны пользоваться ее слабостью, когда я могу дать ей так мало? Не это ли тот самый эгоизм, от которого, как мне казалось, я уже отказался?
Дьявольский шепот гордыни с одной стороны и голос самоуничижения с другой, требующий принести жертву и решить все за нас двоих во благо Франчески, разбивались об улыбку сеньориты и мое желание засыпать, сжимая ее в объятиях.
Она догадывалась, что со мной что-то происходит, но ни разу не попыталась начать «серьезный разговор». Не приставала с вопросами, почему я мрачен и о чем думаю. Просто молча пережидала мои приступы дурного настроения, хандры или ярости.
Словами не передать, как я был благодарен ей за это.
Что отдельно восхищало во Франческе — она не требовала постоянного внимания. Качество — редкое для женщины и тем более ценное. У нее была какая-то своя, далекая от меня жизнь — друзья-фэйри, юридические казусы, сиротский приют, который она курировала на человеческой половине мира.
Иногда это раздражало, и пару раз я попытался высказать свое недовольство.
— Элвин, я не могу быть твоей тенью. Как ты не понимаешь?
— Но ты нужна мне.
— Я здесь.
— Вчера тебя здесь не было. А мне было одиноко.
— Ну ты же как-то справился, верно?
Я сначала взбесился. В кои-то веки говоришь женщине, что она тебе нужна, а она в ответ смеется. Потом подумал и решил, что сеньорита права. В конце концов, покорные овечки, готовые полностью раствориться в мужчине, наскучивали мне в считаные дни.
Франческа не надоедала. В том числе и в сексе. Я хотел ее постоянно и везде. Она была как ожившая мужская мечта о развратной девственнице — типаж настолько редкий, что встречается скорее в горячечных фантазиях, чем в жизни. Чувственная, страстная и в то же время покорная и неопытная, хотя последнему не суждено было продлиться слишком долго. Ее смущение и возмущение моим бесстыдством пьянили не меньше, чем ее тело. Особенно заводило, когда в порыве страсти эта скромница отбрасывала привитые воспитанием ханжеские глупости, чтобы потом отчаянно смущаться собственного поведения и краснеть в ответ на подколки.
Короче, мне было ради чего жить. И было за что бороться.
Не помню, когда точно это произошло. Просто в один из дней я проснулся с пониманием, что нет проблемы, а есть задача. Сложная, но я всегда уважал и ценил сложность.
Откинув мысль «А что, если это невозможно?» как совершенно неприемлемую, я поставил цель — вернуть все, что утратил, и засел за основы. Отряхнул пыль с учебников и гримуаров. Ежедневно, с изумлявшим меня самого упорством, штудировал книги, часами повторяя азы теории и пытаясь приспособить их к тому, чем располагал.
Ритуалы? Пусть будут ритуалы. Да хоть руны — что угодно, лишь бы сработало. В крайнем случае, стану гениальным теоретиком, слепым художником. Бесталанный маг — этакий ходячий курьез.
И да! После трех недель тщетных попыток; после десятка прочитанных книг; неудачных ритуалов; часов, проведенных в медитации; после сотни раз пройденного мучительного пути от отчаяния к надежде и от надежды снова к отчаянию — у меня начало получиться…
Когда-то я мог за час сжечь город. Теперь день, когда у меня получилось зажечь свечу, стал праздником почище Мидста и нового года вместе взятых.
— Прекрати! — возмутилась Франческа, когда я озвучил ей эту мысль в своей любимой саркастичной манере. — Не сравнивай, просто радуйся тому, что есть!
Чтоб я сдох, она была права…
Обуздание магии обязывало к предельной концентрации. Особенно сложно давалась самая первая фаза. Раньше я никогда не задумывался, сколько силы нужно для того или иного действия. Просто черпал и пускал в дело. Теперь искусство требовало ювелирной точности, иначе все заканчивалось взрывами или пшиком.
Чаще, конечно, пшиком.
Ладно, учиться писать правой рукой оказалось немногим легче. Писать, фехтовать, бриться. А резать стейк?! Вот уж где было по-настоящему жалкое зрелище…
